— Ну, если что-то тебя не устроит, я буду ни при чем, — засмеялась она. — Сам виноват.
— Не может такого случиться. Работа безупречная. По моей собственной выкройке, хоть сшито и чужими руками, — ответил Юлиус. — Все, не мешай мне отдыхать. Я должен собраться с силами перед великой ночью.
Когда они вернулись домой, а теперь они жили вместе, Люси обнаружила, что Юлиус подготовил для нее сюрприз. Стол был накрыт для ужина, во льду мерзло шампанское, а рядом с бокалом в маленькой бархатной коробочке лежало обручальное кольцо с бриллиантом.
— Это в знак того, что в качестве работы у меня нет сомнений. А вот заслуживаешь ли ты это кольцо, мы скоро проверим, — сыронизировал Юлиус.
Он был очень добр и нежен с нею, потому что Люси никак не могла преодолеть своего страха. Казалось, ее вновь лишают невинности, вся плоть сопротивлялась любому прикосновению. Но потом восторг охватил ее и наполнил до краев, как бокал шампанским. Трепеща от счастья, она услышала, как Юлиус шепнул на ухо:
— Неплохо сделано, а? — и, рассмеявшись, ответила ему таким же жарким шепотом: «Прекрасная работа!»
Прежде, чем вновь прижаться друг к другу, оба весело засмеялись.
Только прожив пять месяцев на родине отца, в сицилийском изгнании, Майкл начал понемножку разбираться в характере и судьбе дона Корлеоне и таких, как он. Как Люка Брази, жестокий толстяк Клеменца, хладнокровный Тессио. Осознал, наконец, почему мать спокойно и безоговорочно смирилась с навязанным ей образом существования. Потому что на Сицилии он увидел, какими все они стали бы, если не нашли в себе сил для борьбы с капризами и тяготами иной, нездешней жизни.
Совсем иначе воспринимал теперь Майкл и любимую присказку отца о том, что каждый сам создает собственную судьбу. Он узнал также, откуда берется пренебрежительное отношение к любой власти, тем более, государственной, и почему тот, кто нарушил закон «омерты» — молчания, — становился объектом всеобщего презрения и ненависти.
Когда переодетого в костюм с чужого плеча, изрядно потрепанный, и в непривычную матросскую шапочку, его переправили с корабля сначала в доки Палермо, а потом в глубь острова, Майкл невольно оказался в самом сердце Сицилии, где много веков безраздельно и самочинно хозяйничала мафия. Местный мафиозо, глава Семьи, был многим обязан дону Корлеоне за прошлые услуги. В этой же провинции размещалось и местечко, носящее родовое имя Корлеоне, но никого из близкой или дальней родни в живых не нашлось. Женщины состарились и умерли, мужчины попали в кровавую мясорубку вендетты или эмигрировали, кто куда — за океан, в Америку или Бразилию, а кто-то осел в других итальянских краях. Позже Майкл узнал, что по статистике его родной городок являлся рекордсменом по проценту убийств на душу населения. Если верить статистике. Но почему бы, собственно, не поверить ей в этом?
Майкла поселили в качестве гостя к старому холостяку-врачу, доверенному местной мафии. Хотя ему уже перевалило за семьдесят, он один осуществлял медицинское обслуживание во всей окрестности.
Сам же мафиозо — его звали дон Томмазино — числился управляющим крупнейшего поместья, принадлежащего старому роду сицилийских аристократов. Ему было несколько больше пятидесяти и по долгу службы он не только управлялся с огромным хозяйством, но и следил, чтобы бедняки не покушались как на имущество землевладельца, так и на пустующие земли окрест. Не имело никакого значения законны притязания или незаконны. Стоило кому-то попытаться получить разрешение властей на обработку земли, входящей в пределы охраняемых доном Томмазино владений, власти могли решить, что им вздумается, последнее слово все равно оставалось за доном Томмазино. Под угрозой страшной смерти отступался любой храбрец.
Дон Томмазино представлял из себя типичнейшего мафиозо. Он не только, как цербер, караулил землю, но и держал под контролем все водные ресурсы района, не допуская строительства новых плотин, хотя в Риме время от времени их планировали. Но каждая лишняя плотина обернулась бы убытком для дона, очень неплохо торговавшего водой из артезианских колодцев. И вообще задачей мафии было охранять сложившиеся веками традиции, даже если они, как существующая система экономного водоснабжения, препятствовали развитию и расцвету подвластных им территорий.
Придерживаясь старых традиций, дон Томмазино, с другой стороны, ни за что не стал бы связываться с проституцией или с наркотиками. Из-за ортодоксальности его устоев молодые вожди мафии, например, одна из палермских Семей, то и дело вступала в конфликт с доном Томмазино, виня его в непростительной щепетильности, а то и в глупой недальновидности. До Палермо влияние американских настроений доходило быстрее, чем до сухого местечка Корлеоне.
Дон Томмазино выглядел очень величественно — вот уж кто действительно был «в теле» в полном соответствии с подтекстом этого сицилийского понятия, означающего сразу и физический вес, и вес его обладателя в обществе. Достаточно посмотреть на его монументальную внушительную фигуру, чтобы почувствовать страх и уважение сразу. Под крылом такого мощного дона Майклу некого было бояться, но береженого бог бережет: решили всячески скрывать его личность. Поэтому Майкл поселился не у дона, а у доктора Тазио, его дяди, и стал добровольным затворником за стенами его обширного имения.
Старый доктор Тазио в свои семьдесят лет чувствовал себя полным сил и здоровья. Высокий для сицилийца, румяный и седовласый, он каждую неделю совершал увеселительные прогулки в Палермо, точнее, в палермский публичный дом, где отдавал предпочтение самым юным обитательницам Другой его страстью была любовь к чтению Он читал запоем, а потом делился прочитанным со всеми подряд, а поскольку вокруг обитали лишь неграмотные крестьяне и совсем уж дикие пастухи, чтение только роняло доктора в их глазах. Какое им было дело до описанных в книгах историй?
Вечерами доктор Тазио, Майкл и дон Томмазино иногда выходили втроем посидеть в тенистом саду, где мраморных фигур стояло почти столько, сколько деревьев. Казалось, скульптуры вырастают на этой благодатной земле, как и черные гроздья сладкого винограда, сами собой. Доктор Тазио со вкусом рассказывал всевозможные истории, связанные с мафией и ее традициями, отчасти фольклорные, отчасти переплетенные с вычитанными в книгах сюжетами. Майкл Корлеоне стал для него благодарным слушателем.
Порой доктор Тазио увлекался рассказом настолько, что, разомлев от прохладного вина и крепких ароматов цветущего сада, переходил на случаи из собственной практики или из жизни дона Томмазино. Доктор хранил легенды и предания, дон олицетворял собой сегодняшнюю реальность.
В этом древнем волшебном саду Майкл постепенно узнал об истоках, которые питали таких людей, как его отец. Первоначально слово «мафия» означало «убежище». Потом оно стало означать организацию, помогавшую скрываться от правителей тем, кто вступил в противоборство с властью. Организация разрасталась, но все глубже уходила в подполье, становясь единственной силой сопротивления против государственной машины, столетиями угнетавшей сицилийский народ. Не много найдется краев, подвергавшихся столь жестокому насилию на всем протяжении истории. Инквизиция огнем и мечом прошествовала по острову, не разбирая ни правых, ни виноватых, ни бедных, ни богатых. Бароны-землевладельцы и владыки католической церкви самовластно распоряжались и самими крестьянами, и их семьями, и их незначительным имуществом. Полиция не столько служила закону и правопорядку, сколько прислуживала власть имущим, и до сих пор обозвать сицилийца полицейским, значит нанести ему кровное оскорбление.
Чтобы сохранить душу и жизнь перед лицом свирепой абсолютной власти, загнанные в угол сицилийцы обучились многим способам не проявляться. Научились не выдавать своего гнева и прятать в душе жгучую ненависть. Научились не произносить вслух угроз, чтобы не подставляться под удар и иметь возможность в действительности осуществить месть. Они выучили наизусть и передавали по наследству детям понятие, что государство — враг сицилийца. А когда хотелось сквитаться с врагом, они шли в тайную организацию — мафию, потому что бороться в одиночку не имело смысла.
Укрепляя свои позиции, мафия ввела закон молчания — омерту. Крестьяне так привыкли ничего не говорить чужакам, что тщетно было бы спрашивать у них даже дорогу в ближайшее селенье — все равно не получишь ответа. Но выдать полиции человека, стрелявшего или совершившего другой поступок против закона, с точки зрения традиций омерты — самое тяжкое преступление. Омерта почиталась не меньше, чем религия. Жена, у которой на глазах убили мужа, никогда не назовет полиции имя убийцы. Не назовет имя человека, уничтожившего ее единственного ребенка, совершившего насилие над горячо любимой дочерью, если таковое случится. Потому что от государства не ждали справедливости, за справедливостью шли к мафии. И мафия рождала собственных робин гудов.
