– Так вот, – уже спокойно продолжил капитан. – Мы прищучили анестезиолога.
– Павлик, – машинально сказала я.
– Именно. Некий Павлик. Пара методов устрашения… Он держался недолго. Ты тоже послужила благим целям, как это ни цинично звучит… Этот препаратец изготавливается из абортивной ткани, грубо говоря. Из плаценты… Он даже что-то нам нашептал о химико-физическом процессе разбитыми губешками… Что эта самая плацента пропускается через какой-то там хроматограф… Ну и прочие утомительные подробности, многие из которых он не знает. На всей этой груде компонентов покоится мощная задница Владлена Терехова. А этот орешек не всякому по зубам. Слишком много покровителей. Слишком много заинтересованных лиц. С Павликом придется расстаться, чтобы не мешать работать нашему гению. А за ним уж мы присмотрим. Может, и ты присмотришь. Как тебе, а?
Лапицкий глыбой возвышался надо мной. Но теперь мне было все равно. Я знала, что никогда не буду стоять с ним рядом.
– Я никогда не буду делать то, что делала.
– Жаль, – он нежно посмотрел на меня. – Жаль.
– Ты можешь убить меня… Ты можешь убить меня сейчас, ты можешь забить меня до смерти потом. Но я больше никогда не буду Анной. Я не буду участвовать в ваших грязных играх.
– А ведь я люблю тебя, детка. – Он подошел ко мне и провел рукой по моим изуродованным волосам. – Я очень тебя люблю. Ты мое самое лучшее творение.
Мы стояли друг против друга, избитые, опустошенные признаниями. И никогда еще мы не были так далеко друг от друга.
– Это была катастрофа. Просто несчастный случай, вот и все. Перед самой смертью Олег рассказывал мне о тебе, о том, что именно ты являешься его русской рулеткой, именно ты даешь ему ощущение опасности. А потом он не справился с управлением, и мы врезались в эстакаду. Не было никакой погони. Просто несчастный случай. Просто пуля выскользнула из барабана в ствол… Русская рулетка, ты понимаешь… Я не буду работать на вас, даже если вы меня убьете…
– Ну что ж, – Лапицкий был поразительно спокоен. – Если не хочешь остаться – можешь уйти.
– Прямо сейчас?
– Да – И ты вот так отпустишь меня?
– Да. – Он принял решение, я видела, чего ему это стоило, даже лицо обмякло, стало нежным и старым. – Я люблю тебя, детка. Ты никуда не денешься. Но пусть тебя убьет кто-нибудь другой, не я. И держи язык за зубами. Может быть, проживешь чуть дольше. На пару недель. Так что и тебе придется сыграть в русскую рулетку.
Он подошел ко мне и коснулся губами моего лба. Долгий поцелуй, холодный поцелуй, поцелуй у раскрытой могилы. Он прощался со мной.
Я никак не отреагировала. Я открыла дверь, чтобы тотчас же закрыть ее за собой, чтобы хотя бы на несколько часов, на несколько минут стать свободной.
* * *
…Я брела по ночной Москве в полной тишине. Даже мои голоса притихли. Я не знала, куда иду. Я заблудилась на своем кладбище. Мне было плевать, когда мне разнесут голову, сейчас или день спустя. Никого живого, никого живого вокруг меня.
А потом…
Потом я вдруг подумала об одном-единственном человеке. Может быть, он тоже мертв. Может быть. Но…
…Я приехала на «Пражскую» с последним поездом метро. И долго шла к дому – несколько автобусных остановок, которые показались мне опустевшей вечностью.
И, остановившись у самой двери, я подняла руку и, прежде чем позвонить, увидела всю свою жизнь – прошлую и нынешнюю…
Еще не поздно было уйти. Но я не хотела уходить. Боясь передумать, я нажала на кнопку звонка.
Тишина. Тишина. Еще одна потерянная жизнь.
Я прижалась горячим лбом к ободранной обивке, и тут раздался слабый, приглушенный голос:
– Кого несет? Ты, что ли, Колян? Я тебя со вчерашнего вечера жду, сволочь ты… Открыто, вползай. Водки принес?..
Этот голос я узнала бы из тысячи.
Я с силой толкнула ободранную дверь и переступила порог.
Прямо передо мной, в плохо освещенной прихожей сидел на инвалидной коляске Серьга Каныгин.
Маленький художник, единственное, что у меня осталось. Я только переночую здесь и уйду. И пусть меня убьют.
Серьга не двигался. И глаза его смотрели прямо на меня.
– Кто это? – наконец спросил он ничего не боящимся голосом.
– Это я… Ева. Ты помнишь меня, Серьга?
– Ева… – он ринулся ко мне на своей коляске. – Ева, куда же ты пропала, Ева… А у меня вот… Видишь, неприятности. Сижу типа самовара на персональном инвалидном кресле. А о бабах думаю все сильнее, что печально.
Я опустилась перед ним на колени, обхватила исхудавшее тело и подняла лицо к подбородку, покрытому мелкой неровной щетиной.
– Ты все такая же красивая, Ева? – спросил он и ощупал пальцами мое лицо. Что-то новое появилось в них, как будто бы они с трудом выполняли не свойственную для себя роль. Они хотели видеть.
– Что с тобой, Серьга? – Я все еще боялась поверить.
– Старая история… Еще в декабре. Отметелили ни за хрен собачий. Вот – ни ног, ни глаз… А о картинах думаю все сильнее, что печально.
В том, что произошло с Серьгой, – в этом тоже виновата я… Я еще сильнее прижалась к нему.
– Ты надолго? Ко мне? – с надеждой спросил Серьга. – Ты останешься?..
– Да.
– Останешься? Надолго?
– Навсегда. Если ты… Если ты не прогонишь меня.
– Ева… – его пальцы замерли на моих ресницах.
– Навсегда, – снова повторила я.
Навсегда.
Какое отличное слово – навсегда…
