Джон Ле Карре
Ночной администратор
Памяти Грэма Гудвина посвящается
1
Вьюжным январским вечером 1991 года англичанин Джонатан Пайн, ночной администратор цюрихского отеля «Майстер-палас», охваченный непривычным волнением, покинул свое место за регистрационной стойкой и прошел в вестибюль, чтобы прямо у дверей встретить позднего важного гостя, которому нужно было оказать радушный прием. Война в Персидском заливе только что началась. Сводки о воздушных налетах союзников на Ирак, как ни смягчало их военное командование, вызывали панику на Цюрихской бирже. Гостиничные сборы, и без того низкие в январе, катастрофически упали. Не в первый раз за свою долгую историю Швейцария оказалась в осадном положении.
Но «Майстер-палас» держался. «Майстер», как попросту называли его таксисты и завсегдатаи, в силу своего местоположения и в силу традиции царил над Цюрихом – этакий обломок эдвардианской эпохи, вознесшийся на собственном холме и свысока взирающий на лихорадочную суету города. Чем больше перемен происходило в низине, тем больше обосабливался «Майстер», неизменный в своих пристрастиях оплот цивилизованного образа жизни в мире, летящем в тартарары.
Джонатан удобно устроился в небольшой нише между шикарными витринами магазинов модной дамской одежды. «Адель» с Банхофштрассе выставляла соболий палантин, накинутый на манекен, чью наготу оттеняли лишь золотистое бикини и коралловые серьги, причем о цене предлагалось справиться у портье. Шумные протесты против использования натуральных мехов, будоражившие весь западный мир, не менее громко звучали и в Цюрихе, но в «Майстер-палас» оставались к ним абсолютно глухи. Витрина же «Сезара» – тоже с Банхофштрассе – призвана была усладить восточный вкус броско расшитыми вечерними туалетами, чалмами, усыпанными алмазной пылью, и часиками с драгоценными камнями – шестьдесят тысяч франков за штуку. Закрытый с обеих сторон этими алтарями роскоши, Джонатан мог без помех наблюдать за парадным входом.
Джонатан – плотный, но элегантный человек с вежливо уклончивой улыбкой, делавший тайну даже из своего английского происхождения. Он был энергичен и в полном расцвете сил. Бывалый моряк сразу признал бы в нем собрата по нарочитой скупости движений и своеобразной походке, какой ходят по шаткой палубе. Аккуратно причесанные вьющиеся волосы и густые брови борца довершали картину. Однако бесцветные, водянистые глаза сбивали с толку. От такого человека можно было бы ожидать больше страсти, больше ярких красок.
Мягкость манер в сочетании с атлетическим телосложением придавала его облику интригующую выразительность. Его нельзя было спутать ни с кем другим в отеле – ни с герром Стриппли, русоволосым главным администратором, ни с кем-либо из служивших у герра Майстера высокомерных молодых немцев, проплывавших мимо с видом богов, устремляющихся в горные выси. Как администратор, Джонатан являл собой редкое совершенство. Вам и в голову бы не пришло поинтересоваться, кто его родители, любит ли он музыку, есть ли у него жена, дети, собака. Взгляд, которым он взял на мушку дверь, был наметанным, как у бывалого стрелка. В петлице у него торчала гвоздика. Он никогда не появлялся ночью без этого украшения.
Непогода за окнами даже по январским меркам была устрашающей. Густые валы снега проносились через освещенный двор, словно волны обезумевшего во время шторма моря. Швейцары в ожидании большого заезда глазели в окна, где не было ничего, кроме все той же неугомонной метели. «Да не может Роупер явиться, – подумал Джонатан. – Даже если им удалось взлететь, самолет ни за что не сядет в такую погоду. Герр Каспар ошибся».
Но герр Каспар, старший портье, никогда не ошибался. И если он выдохнул «ожидается прибытие», оповещая всех служащих по внутренней связи, то лишь неисправимому оптимисту могло бы померещиться, что самолет клиента отклонился от намеченного курса. Да и потом, стал бы он в этот поздний час лично руководить всеми гостиничными службами, если бы не ждал очередного сорящего деньгами воротилу? А было время, говаривала Джонатану фрау Лоринг, когда господин Каспар мог изувечить за два франка и придушить – за пять. Но старость не радость. И только перспектива урвать солидный куш могла оторвать его вечером от телевизора.
"Боюсь, что отель переполнен, мистер Роупер, – стал мысленно импровизировать Джонатан, делая последнюю отчаянную попытку избежать неизбежного. – Господин Майстер приносит свои извинения. Это непростительная ошибка временного сотрудника. Тем не менее мы забронировали для вас номера в «Бауролак»... И дальше – в том же духе, но и этой фантазии не суждено было осуществиться. Во всей Европе не нашлось бы в ту ночь отеля, заполненного больше чем наполовину. Состоятельные люди планеты сидели по домам за исключением одного только Ричарда Онслоу Роупера, коммерсанта, Нассау, Багамские острова.
Руки Джонатана онемели, и он машинально встряхнул ими, словно готовясь к поединку. «Мерседес», судя по звуку радиатора, въехал во двор, и в лучах его фар замелькали снежные хлопья. Джонатан увидел, как герр Каспар вскинул свою величественную голову и свет люстры растекся по его напомаженной шевелюре. Автомобиль припарковался в дальнем углу двора – обычное такси. Голова Каспара в снопах искусственного света подалась вперед, и снова склонилась над последними биржевыми сводками. Джонатан позволил себе мягко улыбнуться – ох уж этот парик, этот пресловутый парик! Предмет гордости лучшего портье Швейцарии, обошедшийся герру Каспару в сто сорок тысяч франков. Как говорила фрау Лоринг, он в этом парике сущий Вильгельм Телль! Ведь это он бросил вызов тирании мадам Арчетти, миллионерши.
То ли для того, чтобы сосредоточиться, то ли потому, что история с париком имела какое-то косвенное отношение к его нынешнему затруднительному положению, Джонатан вспомнил, как он впервые услышал ее от фрау Лоринг, главной кастелянши, угощавшей его сыром под белым соусом в своей мансарде. Семидесятипятилетняя фрау была родом из Гамбурга. В свое время она нянчила герра Майстера и, по слухам, спала с его отцом. Она была хранительницей легенды о парике, живой свидетельницей событий.
– В те времена мадам Арчетти считалась самой богатой женщиной в Европе, молодой герр Джонатан, – рассказывала фрау Лоринг, напирая на слово «молодой», будто с его отцом она спала тоже. – Любой бы отель почел за честь принимать ее у себя. Но она предпочитала «Майстер», пока Каспар не решил настоять на своем. Разумеется, и после того случая она останавливалась у нас, но только чтобы напомнить о себе.
Фрау Лоринг поведала далее, что мадам Арчетти унаследовала капиталы торговой фирмы «Арчетти» и преспокойно жила себе на проценты с процентов. В пятьдесят с небольшим ей нравилось разъезжать в открытом спортивном автомобиле по лучшим европейским гостиницам в сопровождении автофургона с целым штатом прислуги и гардеробом. Она знала по именам всех портье и метрдотелей начиная с «Четырех времен года» в Гамбурге и кончая «Чиприани» в Венеции и «Виллой д'Эсте» на озере Комо. Она назначала им диету, предписывала лекарственные травы и знакомила их с гороскопами. И она одаривала неслыханными чаевыми тех, кто заслуживал ее милость.
А Каспар просто купался в ее любви, говорила фрау Лоринг. Это приносило ему не менее двадцати тысяч швейцарских франков в год, не говоря уже о всяческих снадобьях для роста волос, колдовских камнях под подушкой, избавляющих от ревматизма, а также белужьей икры на Святки в невообразимых количествах, которую Каспар умело превращал в наличные благодаря связям с лучшим гастрономом Цюриха. И все эти блага за несколько заказанных билетов в театр и несколько забронированных столиков в ресторане – с чего он, кстати, тоже получал причитающиеся ему проценты. И еще – за неустанные доказательства безусловной преданности, которой требовала мадам Арчетти, игравшая роль владычицы в царстве прислуги.
До того дня, когда герр Каспар явился в своем парике.
