— Да, и по этой же причине произошла техническая перебивка, — сказала Александра. — Подожди, не мешай! Я, значит, позвонила Патрику в Париж и сказала: «У тебя ведь в „Теле-2“ есть приятель, оператор Феликс Лоран, у которого украли пленку с пресс-конференцией в Париже. Попроси его снять тебя электронной камерой. И профессора Кайоля тоже. Но скрытой камерой, чтобы он ничего не заметил». Ну и вот, пленку вы видели. У них, снятых электронными камерами, совершенно неестественный цвет кожи. Он изменился под влиянием тех препаратов, которые они там у себя, в «Еврогене», применяют.
36
— Разве это возможно? — спросил Барски бородатого молодого человека.
— Вы только что сами убедились.
— Нет, я вот о чем спрашиваю: разве можно такие детали увидеть на телеэкране?
— М-да, все зависит от обстоятельств. Если на место выезжает опытный редактор, он один с мониторной стены выбирает то, что ему понравится. И затем уже эту пленку передает на телевидение, к нам, где мы ее перезаписываем. Потом редактор монтирует ее в соответствии с отведенным ему временем и наговаривает комментарий. Затем готовую к передаче пленку без всяких проверок передают режиссерам вечерних передач, а те пускают ее в эфир в назначенное время. В Ольсдорфе у нас был один из наших самых опытных редакторов. Вальтер Грютер.
— Где он сейчас?
— Понятия не имею, — ответил Фрид.
— То есть? — переспросил Барски.
— То есть понятия не имею. В тот день, когда должны были передавать репортаж о похоронах, Грютера послали в Афины. Снять репортаж для «Еженедельного обозрения».
— И дальше?..
— Из Гамбурга он улетел, но в Афины не прилетел, — ответил молодой бородач.
— Скрылся? Бежал, да? — спросила Норма.
— Да. Его некоторое время искали, а потом бросили. И вот что он прислал нам сегодня и передал через вахтера. — Фрид положил рядом с магнитофоном кассету. — Слушайте. — И он включил магнитофон. Послышался приятный низкий мужской голос:
— Добрый день. Меня зовут Вальтер Грютер. То есть так меня звали, когда я еще работал в редакции «Мир в кадре». Для вас не имеет значения ни мое настоящее имя, ни где я в настоящее время нахожусь. Я из спецгруппы. Можете спросить обо мне у господина Сондерсена. Он будет готов ответить на многие ваши вопросы. Посылаю вам сегодня эту кассету, поскольку мне стало известно, что фрау доктор Гордон получила из Парижа некую пленку. Вы знаете, что в день похорон меня послали в Ольсдорф снять передачу. Потом я смонтировал ее и при этом впервые заметил, что у профессора Кайоля лицо и руки ярко-золотистого цвета. В автобусе у меня еще не было магнитной записи. В телестудии в тот день черт знает что творилось. Передавались и комментировались важные события. Тогда я позвонил одному из руководителей спецгруппы и сообщил о замеченном мной феномене. Он приказал, чтобы в том месте, где профессора Кайоля можно увидеть рядом с американским, английским и советским коллегами, я сделал техническую перебивку или затемнил кадр. После чего я должен незамедлительно переправить в безопасное место весь материал, то есть видеопленку. Попросту говоря, похитить ее. — Он помолчал недолго, затем продолжил: — Вас, конечно, заинтересует зачем. Подумайте хорошенько! В Париже журналисты к этому моменту уже пронюхали кое-что о загадочных заболеваниях раком в «Еврогене». Правительство сделало все, чтобы это происшествие осталось в тайне.
Если бы в пленке, которую я смонтировал, осталось все как есть, я передал бы ее в эфир без помех, а вырезать то самое место из магнитной пленки невозможно по техническим причинам. Французские журналисты получили бы сенсацию каких мало, из первых рук. Ну, допустим, это мелочи. Но для людей, которые увидели бы пленку «Мира в кадре» в программах своих стран, началась бы паника не только не меньшая, но даже большая, чем при объявлении о распространении СПИДа. Как объяснить, почему руки и лицо профессора Кайоля имеют золотистый оттенок? После всего случившегося в Париже никто ни в какие доводы не поверил бы. Не забывайте и о террористическом акте в цирке «Мондо»! Вы знаете одну из наших основных задач: ни при каких обстоятельствах не вызывать панику! Что я и сделал. Когда пленку дали в эфир, я, находясь за режиссерским пультом в кабине, в нужный момент вызвал искусственные помехи. Никто ничего не заметил. Уничтожив материал, мы вошли в контакт с нашими французскими коллегами. Профессор Кайоль со своими сотрудниками были обязаны присутствовать на пресс-конференции в Париже. На пленке электронных камер их лица и руки опять вышли ярко-золотистыми. Чего мои французские коллеги, сами понимаете, никак допустить не могли, следовательно… До свидания, дамы и господа.
Фрид выключил портативный магнитофон.
— Вот вам и объяснение, — сказал он. — Догадка доктора Гордон полностью подтвердилась.
Когда трое ученых и оба журналиста несколько минут спустя шли по холлу, бородатый молодой человек отвел Норму в сторону:
— Я должен кое-что сообщить вам, фрау Десмонд. Когда вы приехали, я солгал вам, будто замещаю Йенса Кандера, потому что он в командировке.
— Не понимаю. Он что, никуда не уезжал?
— Нет. Или, если угодно, да. Он уехал очень далеко. Из таких путешествий не возвращаются.
— С ним что-нибудь случилось? — нервно воскликнула Норма.
— Он повесился, — сказал Фрид. — В своем кабинете, у окна. Страшный способ уходить из жизни. Но надежный.
— Когда?..
— Четыре дня назад. У него было ночное дежурство. Ночью в редакции практически никого нет. Мы нашли его только утром. Сначала я подумал, что это имеет какое-то отношение к истории с пропажей пленки, но он оставил прощальное письмо жене, просил простить его, но жить он больше не в состоянии.
— «Но жить он больше не в состоянии…» — повторила Норма последние слова.
— Да, никто ничего не понимает. Он был здоров. Имел интересную работу. Красивую жену. И брак был счастливым. Купил красивый дом неподалеку отсюда, в деревушке. Я живу по соседству с ними. Да, в браке он был счастлив, правда. И люди любили его.
На маленьком деревенском кладбище собралась вся деревня, когда его вчера хоронили. В газеты мы ничего не сообщали о самоубийстве. Вы давно были с ним знакомы, фрау Десмонд?
— Очень давно, — сказала Норма.
Йенс Кандер мертв. Бедный Йенс, он так мучился, не находя смысла жизни. Ни в какой жизни смысла нет. Зачем мы существуем, всегда спрашивал он, если все, что мы делаем, необратимо. И непоправимо! Зачем тогда вообще рождаться? Он спрашивал меня об этом во время нашей последней встречи. К чему все наши муки, если мы ничуть не умнеем, не становимся порядочнее или хоть чуть-чуть добрее? Или не можем быть не такими злыми? Взял веревку и повесился. Бедный Йенс Кандер!
Словно издалека донесся до нее голос Карла Фрида:
— …вы говорите, что давно и хорошо знали его, фрау Десмонд. Вы не догадываетесь, почему он покончил с собой?
— Нет, — ответила Норма.
Я знаю, подумала она, но говорить тебе не стану. Я не сумела помочь Йенсу и, значит, любое объяснение веса не имеет.
— Нет, я ничего не понимаю, я потрясена. Говорите, кладбище недалеко от вашего дома?
— Да.
— Возьмите эти розы, — сказала Норма. — И положите, пожалуйста, на его могилу! Он был моим добрым другом и добрым человеком.
Она направилась к остальным. О чем говорил Каплан совсем недавно в «Альстерском павильоне»? О том, как мы ходим по кругу.
Вот еще один круг пройден.
— Норма!
Она испуганно вскинула глаза.
— Что? Что?! — вне себя вскричала она, словно предчувствуя новую беду.
Навстречу ей бежал Барски:
— Твоя газета… — Он тяжело дышал. — Только что позвонили твоему издателю… Угрожают взорвать здание… Через полчаса оно взлетит на воздух!
37
Три машины мчались через цветущую пустошь. Норма с Барски вместе с двумя сотрудниками Сондерсена сидели в первой, рассчитывая услышать новости по радиотелефону «мерседеса» ФКВ. Во второй машине на заднем сиденье сидела Александра Гордон. А Каплан вел «вольво» Барски. Водитель первого «мерседеса» включил сирену и мигалку. Из «уоки-токи» постоянно доносились чуть хриплые мужские голоса. Время от времени головную машину вызывали из Гамбурга. Вот как сейчас, например.
