— Разумеется, месье Кониатис, — услужливо закивал дежурный. Примерно час назад портье передал записку, адресованную вам. Я велел отнести ее в вашу комнату.
— Благодарю, — отозвался Кониатис и, ухватив Моник за локоток, повел ее к лифту.
Обе смежные комнаты выходили окнами на море. Они поражали убранством, простором, удобством и скромной, но изысканной роскошью. Привычки Кониатиса, видимо, не составляли секрета для персонала, ибо дверь, соединяющая обе комнаты, оказалась отпертой, хотя он и не оговаривал этого.
Кониатис бросил взгляд на часы.
— В нашем распоряжении почти час, — сообщил он. — Если вам хочется принять душ или ванну — сколько угодно. Нравится ли вам комната?
— Восхитительно!
— Что ж, пойду разберу вещи и переоденусь. Когда будете готовы, заходите.
Она сбросила пальто на кресло и осталась в плотно облегающем фигуру коротеньком желтом платье с горизонтальными черными полосками.
— Боже, до чего вы хороши! — не смог скрыть восхищения Кониатис.
Она и вправду была неотразима. Платье выгодно подчеркивало прелесть ее юного тела, его совершенные, налитые формы. Он покорно шагнул к ней и заключил в объятия.
— Моя богиня, — прошептал он, жмурясь и медленно проводя ладонями по ее шее, плечам, спине. Вы здесь, я обнимаю вас — и не смею поверить, что это реальность.
Она сильнее прижалась к нему, обвила его сильную шею своими гибкими пальцами и впилась губами в его губы. Бесконечный и страстный поцелуй слил их воедино.
Он с сожалением высвободился из объятий.
— Если бы я повиновался чувствам… — выдохнул он. — Но ожидание усиливает страсть, а у нас впереди два дня и две ночи.
Он ретировался в свою комнату, и до ее ушей донесся звук разрываемого конверта. Она стала развешивать в шкафу вещи, слыша, как в его ванной комнате бежит из крана вода.
Спустя полчаса, войдя к нему, она застала его перед зеркалом за завязыванием галстука. Справившись с галстуком, он надел пиджак и аккуратно расправил на нем мельчайшие складки. На смену городскому пришел строгий, но элегантный черный костюм, возносивший представительность его обладателя на недосягаемую высоту.
Он с улыбкой обернулся к ней.
— Я повидал немало женщин, — сообщил он вполголоса, — но ни одной из них не было присуще ваше врожденное чувство, помогающее найти единственно верную ноту. Это просто невероятно! Нет, умоляю, не двигайтесь, позвольте полюбоваться вами! Я ежеминутно открываю вас для себя заново.
— Вы смеетесь надо мной? Это платье — такая безделица!
— Да, безделица, и одновременно — само совершенство! Я не о платье, я обо всем вместе: о вас в этом платье. Это — почти фантастика! Дорогая, вы выглядите по-царски.
Немного поколебавшись, он опустил руку в карман брюк и извлек на свет красную коробочку продолговатой формы.
— Я думал о вас в Цюрихе, но, кажется, я совершил ошибку. Все же примерим.
Он открыл коробочку, и в ней замерцало жемчужное ожерелье. Он шагнул к ней и застегнул ожерелье у нее на шее. Затем отошел назад и прищурился.
— Так-так, — пробормотал он, — не так плохо, хотя я думаю, что орнамент только повредит…
Моник смущенно перебирала жемчужины.
— Они великолепны, — подала голос она.
— Если вы считаете, что они вам к лицу, носите их, прелесть моя. Теперь это колье ваше.
— Но это безумие! — всполошилась она. — Уверяю вас, Антуан, это совершенно напрасно.
— Имею я право доставить себе удовольствие или нет?
Она в замешательстве опустила голову, и ее лицо обрело знакомое выражение ворчливого упрямства.
— Вы опечалены, дорогая? — забеспокоился он.
— Я счастлива, что вы вспоминали обо мне в Цюрихе, но принять такой подарок я не могу, — ответила она мрачным тоном. — Наши отношения перестанут быть прежними.
— Но… Что вы хотите этим сказать?
— Вы безумно богаты, Антуан, чего не скажешь обо мне… Если мы раз и навсегда не расставим все точи над недоразумения будут случаться и впредь, а этого лучше избежать. Дорогие рестораны, эта поездка в Нормандию, колье — сами видите, к чему все идет… Я чувствую себя счастливой рядом с вами, я уже говорила вам об этом, но я не хочу, чтобы вам в голову закрадывались мысли, которые рано или поздно не могут не появиться.
Кониатис в смятении кусал нижнюю губу.
— Вы правы, — признал он, — разберемся раз и навсегда. С одной стороны, мой возраст и мои деньги, с другой — ваша молодость и красота. Я понимаю ваши мучения. Но не будем же пасовать перед предрассудками! Я знаю, что ваше чувство ко мне искренне, без задних мыслей. Вы предоставили мне доказательства этого, и я достаточно смыслю в психологии, чтобы догадываться о вашей гордой натуре. Впрочем, даже если бы я захотел связать вас с собой, купить, что называется, вашу любовь, вашу молодость, сознаю, что затея была бы обречена на неудачу. Первый же наш разговор дал мне понять, что вы не принадлежите к породе тех, кто продается.
Она внимала ему с опущенной головой, вспоминая предупреждения Коплана. Под конец, медленно выговаривая слова, чтобы продемонстрировать конфликт с собственной совестью, она сняла с шеи жемчуг и сказала:
— Не огорчайтесь, Антуан, но принять такой подарок я не могу. Свобода чувств слишком дорога мне, особенно в отношениях с вами.
Она вручила ему колье и хотела выйти из его комнаты. Но он преградил ей путь, схватив ее за запястья.
— Будем же прямодушны! — взмолился он срывающимся голосом. — Как раз потому, что я не сомневаюсь в ваших чувствах, я тоже хочу сохранить свободу. Свободу дарить вам то, что пожелаю, свободу признаваться в самом сокровенном! Будьте уверены, из-за этого в наши отношения не прокрадется ни малейшая фальшь. Я хочу быть выше всего этого и призываю вас к тому же.
Кульминацией этой пламенной речи было возвращение сверкающего ожерелья на шею возлюбленной.
— Должен ли я признаваться вам, — провозгласил он восторженно, — что, принимая это украшение, в котором ваша красота вовсе не нуждается, вы делаете мне неоценимый подарок?
«Казино д'Ивер» располагалось на другой стороне симпатичной площади. Кониатис, продемонстрировав членскую карточку, прошел в заведение, увлекая за собой Моник. Раздевшись в вестибюле, они проследовали в ресторан. Кониатис, не переставая, раздавал рукопожатия. Он с гордостью наблюдал, с каким восторгом встречает публика его спутницу, и наливался важностью буквально на глазах. Моник, не обращая внимания на жадные взоры, шла рядом с гордо поднятой головой, подобно принцессе. Для нее не составляло тайны, какими комментариями шепотом обмениваются мужчины, завидя ее рука об руку с Кониатисом.
После ужина их путь лежал в игорный зал. Постоянные посетители не отходили от столов, рулетки бешено крутились, зал кишел разодетой публикой.
Кониатис принялся знакомить Моник с различными вариантами ставок, отпуская реплики насмешливым и отстраненным гоном заядлого игрока.
— Вам нравится? — то и дело спрашивал он.
— О Боже, как здорово! — откликалась она.
Он сунул ей в руку стопку жетонов.
— Я оставлю вас на минутку, — прошептал он. — Летите и ищите собственную траекторию полета. Я повидаюсь с приятелем в баре и через четверть часа снова буду с вами. — И он, сияя, удалился.
Моник захватили капризы белого шарика. В ее игре присутствовали и осторожность, и расчет, но счастье повернулось к ней спиной, и она довольно быстро лишилась всего запаса жетонов.
Смирившись с поражением, она встала из-за стола и не спеша направилась к бару. Ей нравилась атмосфера игорного зала, где голоса крупье и стук шариков проникали во все уголки, вызывая сладостное головокружение.
В баре Кониатис беседовал со смуглым лысым толстяком. Они явно не интересовались выпивкой и были захвачены напряженной беседой. Кониатис, забыв про рюмку, зажатую в кулаке, хмурился и что-то втолковывал собеседнику, стремясь склонить его на свою сторону.
Завидев Моник, остановившуюся в нескольких шагах от них, он сперва растерялся. Но уже через секунду выражение его лица смягчилось, губы растянулись в улыбке, он встал и взял ее за руку.
— Мой друг Хельмут Хекер, — сказал он, представляя лысого господина. — Мадемуазель Фаллэн.
— Здравствуйте, — сдержанно произнесла она и повернулась к Кониатису, — Какая жалость! Я промотала все ваше состояние!
Толстяк, с дерзостью, граничащей с неприличием, изучавший вызывающую фигуру Моник, заявил с ужасающим тевтонским акцентом:
— Удача в любви — неудача в игре. Увы! Погофорки всехда прафы…
Кониатис счел за благо не реагировать на каламбур.
— Виски, сокровище мое? — бесстрастно осведомился он.
— Нет, благодарю. Я, наверное, вернусь в отель, у меня побаливает голова. Буду ждать вас, но не стоит портить из-за меня вечер.
