они могли решить понаблюдать за гостиницей. Точнее, за мной в гостинице.
Это еще не худший вариант. Если все обстоит так, то этот парень опасности для меня не представляет. Скорее, наоборот. Хуже, если оппоненты придумают очередную каверзу и мне потребуется срочно исчезать из этой гостиницы. Вот тогда этот парень действительно может создать массу проблем.
Из газеты узнаю, что на Принц Хендрик-Страат в аренду сдается квартира. Это то, что мне нужно. Дом трехэтажный, в мою квартиру на втором этаже ведет отдельный вход и длинная узкая лестница. Окно выходит во внутренний дворик и слепые стены без окон. К тюремным пейзажам я уже начинаю привыкать, тем более что зрители мне здесь совсем не нужны.
Правда, не получилось с нелюбопытной старушкой-хозяйкой. Владелец дома — бодрый старичок по имени Ханс с оптимистично красным носом и отсутствующим взглядом мутновато-голубых глаз называет цену, и я, не торгуясь, отдаю ему деньги за месяц вперед.
— Я исследователь из России, ученый. Экономист.
Старик медленно кивает.
— Мне нужна тишина, чтобы никто не беспокоил. Работать буду, статьи научные писать.
Кивок.
— Я иногда буду ночевать здесь. Работаю тоже в разное время суток, по настроению. Поэтому входить ко мне не надо. Убираться в комнате я буду сам.
И на это следует молчаливый знак согласия. Я начинаю вспоминать, говорил ли он вообще что-нибудь за время нашего короткого знакомства. Может, мне повезло больше, чем я мог надеяться, и старик ко всему еще и глухонемой? Нет, цену за комнату вроде бы называл он. С хозяином надо установить хотя бы минимальный контакт. Поэтому я предлагаю:
— Может быть, отметим мое новоселье?
Старик впервые смотрит на меня с интересом, живо кивает два раза подряд и, наконец, открывает рот:
— Я знаю здесь неподалеку неплохой кабачок.
Ясно, что платить в кабаке предстоит мне, но чего не сделаешь для успеха дела. Тем более что старик не кажется излишне любопытным. Кроме того, меня устраивает район: он недалеко от гостиницы и состоит из новых домов. Здесь мало магазинов и музеев. Соответственно, меньше и риска встретить знакомых из института. Нужно только подобрать в магазине однотипный с имеющимся замок и сменить личинку в двери, чтобы лишить хозяина возможности совать ко мне нос.
Выпив с ним по кружке нива и получив ключи от уже моей однокомнатной квартиры, я забрасываю туда кое-какие вещи и иду осматривать центр города на случай чрезвычайных ситуаций. Иными словами, надо знать место, где живешь. Карта это одно, а когда придется убегать или, наоборот, следить за кем-нибудь, без предварительной проработки местности можно обрести серьезную головную боль.
Кстати, с этой точки зрения улицы Гааги только кажутся раем для тех, кто любит уединение. Здесь действительно уйма маленьких улочек и тупиков. Но почти нет проходных дворов и сквозных подъездов, поэтому вычислить возможный маршрут объекта в случае необходимости никакого труда не составит. Два-три человека, и ты обложен со всех сторон.
После двухчасовых блужданий вокруг квартиры прихожу к выводу, что я чист перед своей совестью шпиона и могу спокойно зайти в любимый нашей компанией кабачок на Лина Страат, который Билл на английский! манер называет пабом. Кабачок узкий и длинный. В нем умещается не более полдюжины исцарапанных дубовых столиков, которые постоянно заняты, и длинная стойка, за которой неторопливо двигается худощавый хозяин бара. Зовут его Ян. Входящему в это заведение дальний стол не виден: он тонет в плотном сигаретном дыму.
Я вижу кучерявый затылок Лиз и красноватое лицо Билла, который машет мне рукой. За время нашего знакомства я узнал, что мать Билла была Майя (отсюда индейский оттенок его кожи), отец — немцем (отсюда у Билла европейское имя), эмигрировавшим из Германии в начале тридцатых годов. Некоторые детали его рассказа заставляют думать, что отец был немецким евреем, бежавшим от нацистов. Так или иначе, коктейль получился весьма необычным. Добавьте к этому, что образование Билл получил в Англии и некоторое время служил в британской армии. Билл — сочетание индейской невозмутимости, еврейского практицизма и английской добропорядочности, если, конечно, вообще одна нация бывает добропорядочнее другой.
Рядом с Биллом притулился Азат. Билл и Азат на удивление сошлись характерами. Билл умудрен жизнью и исполнен едкого скепсиса, Азат же оказался оптимистом. Ему не больше двадцати пяти, и он смотрит на жизнь с восторгом полугодовалого щенка фокстерьера. Как у многих пакистанцев и бангладешцев, у него развито чувство юмора. От хорошей шутки Азат буквально заходится смехом. Если в этот момент он сидит на недостаточно устойчивом стуле, может запросто упасть. Что однажды и произошло на встрече в Министерстве иностранных дел, приведя чиновника, который рассказывал о внешней политике Голландии, в изумление, а группу — в восторг.
Кто родители Лиз, я пока не понял, а расспрашивать было неудобно. Знаю, что она получила университетское образование, а в Гааге прослушивает уже третий курс лекций подряд. Кроме того, она постоянно борется с полнотой, с чувством юмора у нее тоже все в порядке.
Сейчас вся эта компания мирно сидит в пабе и льет в себя пиво. Вернее, льет Билл, а Лиз не более чем капает. За их столиком есть еще некто — высокий блондин с голубыми глазами, прямым коротким носом и широкими плечами. Скорее всего, голландец. Так и есть. Он протягивает руку и легко улыбается:
— Якоб, журналист. Работаю в «Гаагсе Курант».
Рука у него мощная, с широким запястьем, поросшим частыми золотистыми волосками. Такие лапы — дар природы, даже у спортсменов редко кисти и предплечья разрабатываются до такой степени. Мне дважды пришлось столкнуться с подобного рода людьми, но недружелюбно настроенными. Один раз на борцовском ковре, а другой — на улице. От обоих случаев воспоминания остались — гаже не бывает.
Если у журналиста с Лиз завязались тесные отношения, то он ста. чет частым гостем у нас в гостинице. Еще одна головная боль — думай теперь, что ему может быть нужно. Тот, кто убивал Эрнесто, имел своего человека в гостинице или, по крайней мере, был вхож туда. Полиция, конечно, отработает все версии. Но о своей безопасности мне приходится думать самому.
Между тем, беседа за столом идет весьма содержательная. Со свойственными ему прямотой и искренностью, Билл доходчиво излагает голландцу свои взгляды на журналистику. В основе его нехитрой концепции лежит довольно прямолинейный тезис о том, что все газетчики — шлюхи. Только при мне Билл повторил эту мысль триады. Судя по состоянию моих друзей, сидят они здесь не меньше сорока минут, и остается только дивиться терпению Якоба.
