— Дело не в подозрительности. Просто эти бесполезные разговоры ни к чему.
Он молчит. Я тоже молчу, украдкой разглядывая его. Знаю я подобных типов. Красавец, баловень судьбы, человек, привыкший производить впечатление. Он так любит производить впечатление, что даже сейчас, несмотря на своё заявление и желание быть осторожным, едва удерживается, чтобы не блеснуть своим особым мнением по вопросу.
Похоже, я угадал, потому что, когда молчание слишком затягивается, Адамс вдруг не выдерживает:
— Всё это началось более четверти века назад. Началось плохо; и мы не сделали ничего, чтобы стало лучше, так что бессмысленно сидеть и рассуждать, отчего у нас плохо идут дела. С самого своего появления здесь мы стали пугать их угрозой военного вмешательства. Потом принялись толкать своих политических друзей здесь на такие дерзкие акции, что власти, наконец, начали их преследовать. Затем мы развернули подрывные действия, а после серии неизбежных провалов сосредоточили свои усилия на тайной разведывательной деятельности, что, конечно, не осталось незамеченным и привело к ряду судебных процессов. Не говоря уж о таких мелочах, как, к примеру, финансирование радиостанций, которые до сих пор занимаются подстрекательством и оплёвываем всего и вся в этих странах.
Хозяин кабинета наливает ещё виски, потом содовой и отпивает глоток, чтобы проверить, правильна ли пропорция.
— И после всего мы с вами удивляемся, что эти люди не приходят на дружеский обед и не предоставляют любезно те сведения, которые вызывают у нас профессиональный интерес.
— Факты, конечно, подтверждают вашу правоту, — признаю я, когда он умолкает.
Это не мешает мне думать, что тирада его могла бы послужить в служебном отчёте убедительным аргументом, подтверждающим логический вывод: «Адамс считает всю нашу внешнюю политику «холодной войны» цепью ошибок. Он так же резко отрицательно оценивает и наш сегодняшний политический курс».
— И всё же, — позволяю я себе заметить вслух, — как бы это ни было неблагоприятно для нашей официальной деятельности, кто-то должен выполнять и те задачи, которые вы назвали тайной разведывательной деятельностью.
— Конечно, вам положено так считать, — смеётся Адамс. — Держу пари, что всё, не связанное с этими задачами, для вас пустая трата времени.
— Я ничего подобного не говорил.
— Можете спокойно говорить. Я не обижусь, как вы сами слышали, мои оценки не слишком отличаются от ваших. В сущности, мы расходимся только в одном пункте.
Он наклоняется ко мне, внимательно смотрит на меня и тихо произносит:
— Уверены ли вы, что все ваши доклады, при всей их секретности, имеют большую ценность, чем доклады посла, составленные на основе чтения газет и нескольких безобидных разговоров?
— Смотря какие доклады, — отвечаю я уклончиво, — Некоторые могут оказаться не очень интересными, в других же могут быть и довольно ценные сведения.
— Не спорю, — останавливает меня жестом Адамс — Но вы не хуже меня знаете, что эти довольно ценные сведения не имеют особой практической пользы, а нередко их можно получить и обычным путём.
Он откидывается в кресле с некоторым самодовольством и добавляет:
— Не хочу обижать вас как профессионала, но в последние годы изменения произошли во многих областях человеческой деятельности, в том числе и в вашей. Центры обработки информации суммируют и систематизируют весь огромный поток всего напечатанного, сказанного, подслушанного, то есть полученного обычным путём. С другой стороны, так называемый электронный шпионаж с помощью специальных спутников обнаруживает и снимает на плёнку все объекты, в том числе и подземные. При наличии этих двух гигантских систем информации что остаётся разведчику старого образца, тому, кто ходит туда-сюда, заводит связи, подслушивает и рассчитывает только на свои руки и свою бедную голову?
— Остаётся немало, — пробую переубедить его я. — Остаётся как раз то, чего не могут добыть ни спутники, ни центры обработки легальной информации.
— Верно. Только этого и вы не в состоянии добыть. Это главные проекты, основные замыслы, которые не отражены в документах, не получают материального выражения, и, следовательно, их нельзя украсть по той простой причине, что они находятся в головах государственных деятелей.
— Ваши суждения не лишены некоторых оснований, — соглашаюсь я. — И всё же, поверьте мне, пройдёт немало времени, прежде чем разведчику классического образца начнёт угрожать безработица.
— Да, инерция — великая сила, — вздыхает Адамс. Потом, взглянув на меня, прибавляет: — Во всяком случае, мне будет очень неприятно, если вы воспримете мои слова как выражение традиционной тайной вражды между нашими организациями. Я, как вы могли убедиться, не считаю, что мы представляем что-то более значительное, чем вы, и вообще у меня нет никаких личных предубеждений против вас, я просто считаю, что и вы, и мы — порождение одного и того же гнусного времени «холодной войны» и осуждены работать в идиотских, созданных не нами условиях.
«Адамс одинаково отрицательно относится как к легальным формам работы, так и к тайной разведывательной деятельности», — машинально формулирую я в уме соответствующий вывод для доклада, который, возможно, когда-нибудь напишу. Вслух я говорю:
— Я не собираюсь превратно истолковывать ваши слова и прекрасно вас понимаю. Но какова ваша позитивная программа?
— Да, труднее всего определить позитивную программу, — смеётся он. — Я, видите ли, из тех людей, что справляются с трудностями, обходя их стороной. И всё же, полагаю, в моём ленивом мозгу родилось-таки нечто позитивное. Но об этом поговорим в другой раз. Благо, времени для разговоров тут хватает. — И, словно уловив моё разочарование от такого поспешного окончания беседы, Адамс добавляет: — Позитивную программу выработать не трудно, если понять простую истину: необходимо установить какой-то модус вивенди, чтобы не прийти к взаимоистреблению, А это возможно только в том случае, если мы будем учитывать не только свои интересы, но и интересы другой стороны.
«Адамс убеждённый сторонник мирного сосуществования в советском духе», — формулирую я про себя.
— Вообще пора понять, что когда речь идёт о жизни человечества, то мы не можем рисковать ею, как при игре в покер. Кстати, как вы насчёт покера?
— Так, средне, — признаюсь я.
— Ваш плюс в том, что вы это осознаёте. Бенет тоже посредственный игрок, но не понимает этого. Точнее не посредственный, а просто ему не хватает воображения.
— А что вы делаете, когда не играете в покер? Скучаете?
— Т-сс! — прижимает он заговорщически палец к губам, — Я молодожён, а молодожён не имеет права скучать.
— У вас и вправду очаровательная жена.
— Но вы тоже не обделены по этой части. Госпожа Томас выглядит великолепно. Надеюсь, она больше любит покер, чем вы…
— Вы угадали, — улыбаюсь я.
— Тогда у нас будет возможность чаще общаться, — улыбается Адамс. — Хотя частое общение может вам дорого обойтись…
«Вам тоже, голубчик», — мысленно отвечаю ему я.
— Надеюсь, вечером мы увидимся у вас дома, — добавляет хозяин кабинета, когда мы встаём. — Сегодня мой день.
* * *
Проводы на аэродроме проходят менее тягостно, чем можно было ожидать, поскольку я являюсь в последний момент, чтобы запечатлеть лицемерный поцелуй на холодной щеке Элен. Моя жена стоически переносит это проявление мужней любви, — ведь поцелуй, конечно же, предназначается не ей, а окружающим, точнее, сопровождающим нас швейцару и шофёру.
Не слишком тягостно проходит и визит к Адамсу, поскольку я делаю всё, чтобы максимально его сократить. В квартире, ничем особенно не отличающейся от моей и квартиры советника, собрались все те же лица, занятые тремя классическими занятиями — покером, танцами и выпивкой.
— Не надоели вам эти увеселения? — спрашиваю я, понизив голос, свою секретаршу и подсаживаюсь к ней.
— Ужасно! Но вы можете предложить что-то другое?
