В кабине сидели еще два сына Поднебесной. Эти были привилегированными, а сзади, сжатые под иллюзорной защитой брезента, стоя, спали пятьдесят кули, равнодушных ко всем толчкам и ударам. Пятьдесят живых мертвецов.
За огромным темным складом слева от дороги появились огни лагеря. Через сто метров был маленький облупленный домик, в котором жила странная пожилая пара. Дальше шла грунтовая дорога, ведущая прямо в лагерь.
Юбер перевел рычаг переключения скоростей и надавил ногой на педаль газа, чтобы въехать на холм. Тяжелая машина с урчанием рванулась вперед, с удивительной легкостью взяла препятствие и замедлила ход на равнине.
– Стой!
Юбер остановил грузовик. Подошедший вооруженный часовой узнал его и махнул рукой. Белый с красным шлагбаум поднялся, освобождая путь. Юбер, уже включивший первую скорость, поехал вперед...
Лагерь имел форму шестилучевой звезды с круглой площадкой посередине. На этой площадке кули выходили и шли в свои бараки.
В этот вечер разгрузка заняла не больше и не меньше времени, чем обычно. Когда в машине не осталось ни одного китайца, Юбер выехал из лагеря через контрольный пункт и на первой скорости съехал по крутому склону холма на дорогу.
Обычно он сворачивал направо, чтобы вернуться в Погоби, где жил в общежитии рядом с бойней. На этот раз он свернул налево, в сторону Маркова, и быстро набрал скорость.
В Марково были нефтяные скважины, но Юбера не интересовала нефть. У него в кармане лежал путевой листок, предписывавший ехать на воздушную базу Лакарстово и принять там груз, характер которого не уточнялся.
Совсем недавно Юбер узнал, что Лакарстово – база реактивных истребителей типа МИГ. Именно то, что он искал...
Сразу за лагерем дорога становилась намного лучше, несомненно, потому, что по ней гораздо меньше ездили, и Юбер доехал до Лакарстова меньше чем за пятнадцать минут.
Надо было проехать через деревушку из трех десятков домов, сгрудившихся вокруг разрушенной церкви. За ней открывался радующий глаз фейерверк разноцветных сигнальных огней, разбросанных в ночи.
А вот и шлагбаум, часовые.
– Стой!
Юбер затормозил, протянув свой путевой листок. Солдат взял его, велел подождать и ушел в караулку, расположенную за стеной, на территории базы. Юбер выключил фары грузовика. Глаза постепенно привыкли к темноте, и он различил бараки, а чуть подальше – большие ангары для самолетов. Все было тихо и спокойно.
Он пожалел, что не приехал сюда днем: наверняка увидел бы истребители.
Солдат запаздывал, но Юбер не ощущал никакого страха. С того времени как благодаря документам, которые достала Лин Маннова, он без труда сумел устроиться работать на большое строительство в Погоби, он постоянно испытывал странное в его положении чувство безопасности.
Солдат вернулся, что-то приказал часовому. Шлагбаум поднялся, и Юбер, включив фары, тихо тронулся с места. Солдат вскочил на подножку и крикнул:
– Езжай прямо. Я скажу, где свернуть.
Они проехали вдоль бараков около двухсот метров.
– Направо! – указал солдат.
Юбер повернул руль.
– Стой!
Он затормозил, выключил зажигание, вышел из машины и последовал за своим проводником к дощатому домику с ярко освещенными окнами.
– Сюда, – показал солдат.
Они прошли коридор и через широко открытую дверь попали в довольно просторный, скудно меблированный кабинет с обычными портретами на стенах. В нем находились трое: двое в полевой форме, третий в широко распахнутом на груди меховом комбинезоне, под которым был надет второй, из простой ткани.
Тот из военных, что был пониже ростом, спросил в лоб:
– Кто вы?
Юбер, уже несколько секунд боровшийся с охватившей его тревогой, сумел ответить спокойно:
– Дмитрий Зиновьев, шофер транспортного цеха комбината "Татарский".
Спрашивавший сел за стол, заваленный папками. Юбер заметил у него в руке бумагу и узнал в ней свой путевой листок. Второй военный положил ладонь на рукоятку своего пистолета и прислонился к закрытой входной двери. Тип в комбинезоне – коренастый, светлые волосы подстрижены бобриком, лицо загорелое, глаза голубые, голова фавна с острыми ушами – спокойно закурил сигарету, не сводя с Юбера откровенно враждебного взгляда.
– Где вы взяли этот путевой листок? – спросил сидевший чекист.
Юбер искренне удивился:
– Где? Получил в диспетчерской, в Погоби.
Полицейский холодно возразил:
– Мы только что туда звонили. Они не в курсе. Так же, как и мы... Нам ничего не нужно перевозить. Кто вам дал эту бумагу?
– Сам замначальника транспортного цеха.
Юбер начинал себя спрашивать, что может означать эта история, а кроме того боялся, что его выдаст акцент.
– Дмитрий Зиновьев, значит? Место рождения?
– Горловка, Украина. Вот мои бумаги...
Он достал из внутреннего кармана документы. Полицейский взял их, тщательно изучил и, казалось, был разочарован.
– Почему ты так плохо говоришь по-русски? Где ты научился этому странному выговору?
Это было неопасно. В СССР говорят на стольких диалектах, что все не может знать никто.
– Я провел юность в одном глухом местечке на Урале, где говорят на особом языке, а потом мне пришлось учить белорусский.
– Зачем ты подделал путевой листок и приехал сюда?
– Я вам сказал, кто мне дал это бумагу. Проверьте.
– Уже проверили. Бумага фальшивая. Ты знаешь, чем рискуешь?
Юбер пожал широкими плечами.
– Ничем. Моя совесть чиста. Это какая-то ошибка.
Неожиданно тип с физиономией фавна сказал на американском английском:
– Ладно, братец, оставь. Ты провалился, и тебе осталось только выложить все начистоту.
Юбер изумленно посмотрел на него и спросил сидевшего:
– Что он сказал?
– Он говорил на твоем родном языке. Он тоже жил в том глухом местечке на Урале.
Юбер засмеялся.
– Вы шутите! – воскликнул он. – Ладно, скажите, что надо везти, и я пошел. Я хочу спать. Завтра утром мне везти китаезов на стройку...
– Ах, да... Мы предупредим транспортный цех, чтобы они нашли для этого другого шофера...
– Почему? – встревожился Юбер.
– Потому что, если ты будешь продолжать вести себя так, наш разговор может затянуться... и стать для тебя неприятным. Понял?
Секунду Юбер стоял неподвижно, как будто оглушенный, потом взорвался:
– Черт подери! Да чего вы от меня хотите? Что это за ерунда?
Тип с внешностью фавна сказал опять на американском английском:
– Оставь, братец. Если будешь упрямиться, тебе станет плохо.
– Кто это такой? – спросил Юбер, указывая на него.
Военный странно улыбнулся:
– Томас Скирвин, бывший капитан шестой воздушной армии США... Год назад его сбили, попал в плен, а теперь он понял правоту нашего дела и отказался возвращаться на родину... Томас Скирвин говорит, что знает вас. Он утверждает, что встретил вас в Токио, будучи в увольнении, и что вы тоже военный летчик.
– Мы здорово надрались в одном баре на улице Гинза, – уточнил Скирвин, впервые заговорив по-русски.
Юбер был совершенно уверен, что никогда не надирался ни в одном токийском баре с этим дезертиром из ВВС с физиономией фавна. Он пожал плечами, мысленно проклиная неудачу, и ответил:
– Глупость! Самая настоящая глупость!
Он почувствовал, как что-то твердое сжало его ребра. Опытные руки тщательно ощупали его.
– Оружия нет, – объявил военный, стоявший сзади Юбера.
– Обыщи его получше, – приказал другой. – А еще лучше, раздень догола.
– Идиот, – бросил Скирвин, – если ты не шпион, расскажи правду. Не понимаю, почему ты хочешь вернуться в эти поганые Штаты! Да говори же! Говори!
Юбер молча пожал плечами и покорно позволил себя раздеть. "Если не произойдет чудо, я пропал", – подумал он и вдруг осознал, что уже давно готов к этому, с того момента, как Лин Маннова бросила его на произвол судьбы и он остался один на этом чужом враждебном острове, уехать с которого у него не было ни единого шанса. Потом он понял причину странного чувства безопасности, испытываемого им с самого приезда в Погоби: он знал, что провалится, и подсознательно принял это еще тогда, когда прямо ему ничего не угрожало.
Вдруг к нему вернулась вся его агрессивность, вся безумная и холодная храбрость, на которую он был способен в мгновения отчаяния. "Они меня еще не взяли!", – мысленно решил он. И это совершенно ничем не подкрепленное умозаключение придало ему силы.
* * *
Такара превратился в собственную тень. Три недели заключения, из которых две – в одиночке, сломили его волю к сопротивлению. Такара, привыкший к морским просторам, не мог сидеть взаперти. Его волосы на висках поседели, на лице самурая прорезались глубокие морщины. Он сгорбился и казался не таким огромным и не таким опасным.
Уже несколько дней достаточно было Владимиру просто спросить: "Ну, будешь говорить?", чтобы Такара выложил все, что знал, лишь бы не оставаться запертым в душной тесной камере в обществе крыс и пауков...
