— Выходит, что и другие службы должны идеально работать, — ответил на это Сергей, поправляя русые волосы, выбившиеся из-под красноармейской фуражки, которую он всегда надевал в поездку.
— Вон Никифор идет, — сказал Алексей, кивнув в сторону депо. — Узнаем сейчас, в чем там дело.
Телегин торопливо шагал по шпалам, неуклюже размахивая на ходу руками.
— Что-то уж очень спешит Никифор, — с тревогой заметил Сергей — Не случилось ли чего? Ну, что там такое, Никифор? — нетерпеливо крикнул он, когда Телегин подошел ближе.
— Оказывается, состав, который мы должны вести, сильно поврежден бомбежкой, — запыхавшись, скороговоркой ответил Телегин. — Говорят, часа три-четыре потребуется вагонникам на ремонт. Я только заикнулся было насчет другого состава, так на меня дежурный даже руками замахал.
Брежнев плюнул и сбил с досады фуражку на затылок.
— Вот тебе и на! — раздраженно воскликнул он. — Не выехать, значит, нам по графику!
— Ну, ладно, хватит тебе, Алексей! — недовольно махнул рукой на помощника Доронин. — Оставайся тут за меня, я на станцию схожу.
Едва озабоченный Сергей отошел метров двести от своего паровоза, как увидел спешившего куда-то главного кондуктора Никандра Филимоновича Сотникова. Длинная форменная шинель его была распахнута, неизменная старая дорожная сумка неуклюже болталась на боку, массивная цепочка от часов отстегнулась от пуговицы кителя и серебряной змейкой свисала из нагрудного кармана. По всему было видно, что Никандр Филимонович чем-то сильно взволнован. Он даже не сразу заметил Доронина, а заметив, взволнованно сказал:
— Задержка получается, Сергей Иванович. Состав наш эти мерзавцы изрешетили. Вагонники, правда, обещали принять все меры, но ведь там ремонт нешуточный. Надо же, чтобы случилось такое именно в первую нашу поездку по новому графику!
Сергей попытался ободрить старика, но Никандр Филимонович, казалось, даже не слушал его. Поймав болтавшийся конец часовой цепочки, он вытащил нервным движением часы из кармана кителя.
— Целых пятнадцать минут уже потеряно, — произнес он, сокрушенно покачав головой.
Сергей хотел чем-нибудь утешить главного кондуктора, но вдруг услышал позади себя торопливые шаги. Обернувшись, он увидел раскрасневшегося Телегина, спешившего к нему, видимо, с какой-то важной вестью.
— Сергей Иванович! — еле переводя дух, выкрикнул он. — Дежурный приходил… Велел к составу подавать!
— К какому составу? — удивленно спросил Сергей. — Не готов ведь состав. Ничего не понимаю… Другой, что ли, поведем?
— Да нет, тот самый, семнадцать девяносто девять, — ответил Телегин, огромным красным платком вытирая потный лоб.
Сергей недоумевающе повернулся к Сотникову:
— Как же так, Никандр Филимонович? Что же мы — разбитый состав потащим?
— Не знаю, Сергей Иванович, — ответил Сотников, торопливо застегивая шинель. — Подавайте пока паровоз на седьмой путь, я я побегу к дежурному по станции, выясню, в чем дело.
Когда спустя несколько минут Доронин подвел локомотив к составу, Никандр Филимонович был уже у головного вагона и делал Сергею какие-то знаки.
Сергей быстро спустился по крутой лесенке паровоза и поспешил к главному кондуктору.
— Ну как, Никандр Филимонович, — озабоченно спросил он, — выяснили вы, в чем тут дело?
— Все в порядке, Сергей Иванович, — улыбаясь, ответил Сотников и подкрутил усы. — Молодцы вагонники, нашли выход: решили на ходу вагоны ремонтировать, чтобы не задерживать поезд. Плотники уже погрузили все необходимые материалы и инструменты, так что можно отправляться в путь. И так уж опаздываем на двадцать пять минут.
— Ничего, Никандр Филимонович, наверстаем, — обрадованно ответил Сергей, повернувшись к Брежневу, стоявшему на площадке паровоза, и весело крикнул: — Слыхал, Алеша? Вот тебе и выход из безвыходного положения, а ты уж было и нос повесил.
20. «Тринадцатый» запрашивает Гаевого
В течение последней недели Гаевой особенно часто писал Глафире Добряковой от имени Марии Марковны. То он справлялся о здоровье старушки, то поздравлял какую-нибудь из внучек с днем рождения, то интересовался успехами ее племянниц, часто бывавших у тети Глаши.
Капитан Варгин тщательно исследовал все письма Гаевого, но шифра на них не обнаруживал.
— Удивительного в этом ничего нет, — успокаивал его майор Булавин. — Гаевой выполняет указания своего хозяина и пишет лишь для того, чтобы дать знать этому «тринадцатому», что у него пока все в порядке. Но вы не ослабляйте внимания: не исключено, что вскоре Гаевой в одном из писем сообщит что-нибудь важное.
— А пока он, значит, помалкивает, полагая, что ничего существенного на нашей станции не происходит? — спросил капитан, и в глубоко сидящих глазах его блеснули искорки лукавой усмешки.
— Похоже на то, — ответил майор. — Не старайтесь, однако, убедить себя, что мы уже окончательно перехитрили Гаевого.
…В тот день, когда Сергей Доронин отправился в первый рейс по уплотненному графику, капитан взволнованно вбежал в кабинет Булавина, забыв даже спросить разрешения. Майор знал, что Варгину утром доставили с почты письмо Глафиры Добряковой, адресованное Марии Марковне.
Булавин отложил в сторону папку с документами и вопросительно посмотрел на капитана, широкий, резко выступающий вперед лоб которого был покрыт капельками пота.
Капитан порывисто протянул Булавину лист бумаги.
— Вот прочтите это, товарищ майор, — произнес он каким-то чужим, сдавленным голосом.
Пока майор читал расшифрованное письмо, Варгин напряженно следил за ним, пытаясь уловить следы волнения на лице Булавина. Но майор внешне оставался совершенно спокойным, хотя шифровка была очень неприятной.
Вот что было в шифровке:
«Срочно донесите, какое практическое значение может иметь лекторий машинистов, о котором вы нам сообщили в прошлом месяце. Тринадцатый».
— М-да… — только и проговорил Булавин, прочитав эти строки.
— Все теперь может полететь прахом, товарищ майор… — упавшим голосом проговорил Варгин, дивясь спокойствию Булавина. — Если они лекторием заинтересовались, значит, могут и весь замысел наш разгадать!
— Поберегите ваши нервы, товарищ капитан, — холодно произнес майор, слегка сдвинув брови и не поднимая глаз на Варгина.
Капитан попросил разрешения закурить и, торопливо затянувшись, спросил:
— Выходит, значит, что этот тихоня все время обманывал нас, разыгрывая равнодушие к жизни депо?
— Ничего подобного пока не выходит.
— Откуда же он узнал о стахановском лектории?
— Это ведь ни для кого не было тайной.
— Но если Гаевой нашел нужным донести о нем своему начальству, — взволнованно продолжал капитан Варгин, — значит, догадывался, каков может быть результат этого лектория?
Булавин подпер рукой голову и задумался. Капитан с нетерпением ожидал его ответа. Варгину казалось, что майор слишком уж медлит с решением. Опасность представлялась ему совершенно очевидной, и он считал необходимым предпринять самые решительные действия.
— Положение, конечно, серьезное, — произнес, наконец, майор, поднимая глаза на Варгина, — но я не понимаю, почему вы так нервничаете, товарищ капитан?
— Я вовсе не нервничаю… — смутился Варгин.
— Вот и хорошо, — усмехнулся майор, — значит, мне это только показалось. Идите, в таком случае, и занимайтесь своим делом, а я подумаю, что нам лучше предпринять.
— А как же с письмом Добряковой? — недоумевая, спросил Варгин. — Отсылать его тете Маше?
— Что за вопрос? Обязательно отошлите.
— Но… — начал было капитан и замялся, не решаясь высказать своих опасений.
— Вы полагаете разве, что это рискованно? — спросил Булавин и, не ожидая ответа Варгина, сам ответил — Из донесения Гаевого мы сможем узнать, что именно известно ему и как он реагирует на замысел наших стахановцев. Письмо Глафиры Добряковой доставьте ему через почту немедленно.
21. На диспетчерском участке Рощиной
Анна Рощина никогда еще так не волновалась, вступая на дежурство, как в этот день — первый день работы по составленному ею уплотненному графику.
Разрабатывая его, она старалась учесть и свой личный диспетчерский опыт и опыт других диспетчеров. Она исходила из того принципа, что на транспорте нет людей и профессий незначительных. Для успешного выполнения уплотненного графика требовалась согласованная работа людей самых разнообразных железнодорожных профессий. На этой согласованности в работе и строила Анна свои расчеты.
В основе графика лежала еще и другая идея. В глубине души Анна даже считала ее решающей. Она составила свой график с таким расчетом, чтобы впереди вел состав хороший машинист, за ним посредственный, а за посредственным снова хороший. По ее мнению, это должно было повышать чувство ответственности у отстающих машинистов.
