И легко поднялась с места. Обед так и стоял нетронутым на столе. Они танцевали молча, несколько отстраненно друг от друга. Потом они говорили о качких-то незначительных вещах, но к главной теме своей встречи не возвращались. Через полтора часа, когда начало уже темнеть, она отвезла его в отель.
— Надеюсь, вы поняли правильно мои мотивы. мистер Кемаль, — невозмутимо сказала Сандра, глядя перед собой.
— Я постарался их понять, — вздохнул он, выхода из машины, — всего вам хорошего, Сандра.
— До свидания, мистер Кемаль.
Она уехала, не оглянувшись. Он стоял и смотрел, как ее автомобиль исчезает вдали. Потом повернулся и пошел в отель. Но в номер не поднялся. Зайдя в бар, он попросил налить ему двойную порцию виски. И когда бармен поставил перед ним стакан, он долго и мрачно смотрел на него. Затем, расплатившись, пошел наверх, так и не дотронувшись до виски.
В эту ночь Сандра не спала. Стоя у окна, она смотрела на звезды. Никто не мог видеть ее лица, но если бы даже увидел, никто бы не поверил увиденному. Она плакала. Нет, она плакала не из-за приехавшего симпатичного незнакомца, оказавшегося мужем ее подруги. Она плакала, вспоминая собственного мужа, так нелепо погибшего два года назад. Ей казалось, что сегодня она впервые изменила памяти покойного супруга, словно они с Кемалем сделали сегодня нечто недостойное, позорящее их обоих.
А он также стоял у окна и мрачно смотрел вниз. Ему казалось, что проклятье его профессии налагает на него определенные обязательства и он просто не имеет права вести себя как безрассудный юнец. Ему казалось, что настоящий Кемаль Аслан должен был просто позвонить Сандре и отправиться к ней. Невзирая на ее отказ. Рискуя вызвать грандиозный скандал, тем более неприятный, что Сандра Лурье была второй фигурой этого огромного штата.
Но подполковник госбезопасности, сотрудник Первого Главного Управления КГБ СССР Амир Караев просто не имел права на скандал. И он стоял у окна, сцепив зубы от бессилия. Временами ему было трудно отделить собственные поступки от поступков Кемаля Аслана, а временами он с удивлением наблюдал за поведением своего «двойника», словно открывая в нем все новые и новые стороны характера, прежде ему неизвестные.
Словно тяжелая кома, отнявшая сознание у подлинного Кемаля Аслана, частично передалась и ему, и он, потеряв некоторую часть собственной памяти, получил в качестве компенсации память человека, за которого он жил. Иногда он даже путался, не зная, где подлинные факты его биографии, а где придуманные по легенде в Комитете государственной безопасности. Но чувства к Сандре были настоящими, и он это с ужасом осознавал.
Утром следующего дня он улетел в Хьюстон. В самолете он сумел заснуть и ему приснился… Кемаль Аслан, которого он впервые увидел в софийской больнице.
Сначала его привезли в маленький городок с таким смешным названием Елин-Пелин. Вместе с ним в Болгарию прилетели несколько сотрудников восьмого и одиннадцатого отделов ПГУ. Если специалисты восьмого отдела проводили отработки по дальнейшей переправке будущего «Кемаля Аслана» в Турцию, то сотрудники одиннадцатого отдела, занимавшиеся контактами с социалистическими странами, отрабатывали легенду Кемаля Аслана, прожившего в Болгарии двадцать лет.
Им повезло даже больше, чем они предполагали. Из небольшого городка в Софию на учебу Кемаль Аслан уехал в семнадцать лет и затем лишь несколько раз приезжал сюда повидать свою мать. После смерти матери он здесь больше не появлялся, а близких родственников у них не было. Поэтому многие из тех, с кем Кемаль рос и ходил в школу не помнили своего бывшего одноклассника.
Его водили по городку, знакомя с местными достопримечательностями и наиболее известными местами. Ему рассказывали местные легенды и слухи, вспоминали истории, происшедшие с жителями городка в пятидесятые-шестидесятые годы. Нашли даже бывшего школьного учителя Кемаля, который охотно рассказывал о своем бывшем ученике.
Вместе с группой Кемаля прилетел подполковник Трапаков, отвечавший за подготовку и переброску агента в Турцию. Он и привез с собой профессионального гримера КГБ, который каждый утро гримировал старшего лейтенанта Амира Караева, превращая его в уже пожилого лысоватого человека с красными, слезящимися глазами. Последнее достигалось путем наложения специальных линз и было наиболее убедительным штрихом во всем облике Караева. Сотрудники научно-исследовательского института КГБ еще задолго до коммерческого освоения линз научились готовить их на довольно приличном уровне.
Перед каждым выходом в город он получал специальную одежду, дабы никто не мог даже заподозрить в этом пожилом человеке молодого парня, способного заменить Кемаля Делана. Ему показывали старый дом матери Кемаля, знакомили с сохранившейся обстановкой и вещами, предметами мебели и кухонной посуды. По ночам он читал любимые книги своего двойника, пытаясь постичь динамику его мыслей, эмоциональный заряд этих книг, влиявший на подсознание формирующегося юноши.
Попутно он совершенствовался в болгарском. Здесь его ждали некоторые разочарования. Несмотря на одинаковые корни, болгарский и русский язык все же отличалось друг от друга довольно сильно и приходилось заучивать тысячи незнакомых слов, не похожих на их русское звучание.
А днем его продолжали водить по маленькому городку, показывая и называя каждую улицу, каждый дом.
В результате через три недели он знал в городке почти каждую собаку, каждого более или менее известного жителя, каждое событие, традиционно здесь отмечаемое. Он даже стал здороваться со многими жителями и те приветливо отвечали на приветствие, успев узнать и полюбить этого пожилого русского этнографа, приехавшего сюда со своей экспедицией и так пытливо расспрашивающего о местных обычаях и нравах. Некоторые, наиболее наблюдательные, правда, удивлялись, почему этнографов интересует именно последняя четверть века. Но ученые из Советского Союза терпеливо объясняли, что они собирают данные о развитии именно социалистической Болгарии и их меньше интересуют события, происходившие при царском режиме, если они никак не отразились на развитии городка за последнее время.
Через три недели ему разрешили поехать в Софию и впервые увидеть лежавшего там Кемаля Делана. Он запомнил этот день в мельчайших подробностях. Кроме Трапакова полностью в замысел операции не был посвящен ни один из сотрудников ПГУ. Они считали, что просто отрабатывают обычный вариант данных на неведомого Кемаля Делана, еще не подозревая, что работающий с ними в гриме молодой человек призван заменить в будущем так кстати попавшего в катастрофу настоящего Кемаля.
В больницу они приехали втроем — подполковник Трапаков, полковник Стоянов из болгарской службы безопасности, приданный советским товарищам для координации действий обоих разведслужб и сам Караев, загримированный как обычно.
Им выдали белые халаты и они поспешили к палате, где столько месяцев боролся со своей судьбой несчастный Кемаль Делан. У дверей палаты находились двое сотрудников болгарской милиции, посаженных сюда по просьбе представителя советского посольства. Увидев подходивших, они вскочили, отдавая честь. Их предупредили о сегодняшнем визите, но старший по наряду капитан милиции внимательно прочел удостоверение Стоянова, прежде чем пропустил всех троих в палату. Караев вошел третьим. Его бил непривычный озноб, словно сегодня впервые он должен был так зримо сойтись со своей судьбой. Казалось, в отличие от остальных людей, он имел право выбирать себе подобную судьбу сам. Но это только казалось. Он слишком далеко зашел и пути назад уже просто не было.
Он вошел и посмотрел на кровать. Сначала он увидел только нагромождение аппаратов вокруг тела под белой простыней. И лишь затем увидел закрытые глаза, бледное, плохо выбритое лицо, и трубки, соединяющие носоглотку больного с подключенными к нему аппаратами.
— Он может нас слышать? — почему-то спросил шепотом Караев.
— Не знаю, — пожал плечами Стоянов, — думаю, нет. Хотя наука допускает такое.
— Даже в таком состоянии? — удивленно повернулся к ним Трапаков.
— Да. Считается, что в таком состоянии они тоже могут слышать.
Трапаков пожал плечами, а Караев, как зачарованный, стал подходить ближе. Словно между ними установилась некая невидимая связь, протянувшаяся от души несчастного к его беспокойной душе. И он, забыв про сопровождающих, забыв обо всем на свете, просто встал перед кроватью и произнес:
— Здравствуй, Кемаль.
— Вы что-то сказали? — спросил Стоянов.
— Нет, — обернулся к нему Караев, — ничего.
С этого дня Караеву разрешили навещать больного, словно он мог узнать что-то новое или получить представление о характере человека, лежавшего почти бездыханным на больничной койке. Но самому Караеву эти встречи были очень нужны и поэтому с разрешения подполковника Трапакова он раз в несколько дней приезжал сюда и оставался с больным наедине, словно прося у него совета и поддержки для предстоящей поездки в Турцию.
