— Что вам нужно? — спросил он дрогнувшим голосом. — Вы хотите забрать мою машину? Я могу отдать вам ключи…
— Мне не нужна ваша машина, — вдруг по-русски сказал этот незнакомец, и Ашот почувствовал, как в его груди что-то оторвалось от страха. Эту сцену он видел однажды в своем кошмарном сне. В ту ночь, когда решил сбежать. Он четко видел эту сцену и этого убийцу, сидевшего рядом с ним.
— Не нужно, — шепотом прошептал он.
— Майор Ашот Нерсесян, — безжалостно произнес убийца, — вы приговорены к смертной казни за предательство.
«Нет, — хотел крикнуть Ашот. — Это несправедливо, нечестно». Он никого не предавал. Только нескольких африканцев, за которых его нельзя убивать. Его ждут дома, на вилле. «Это неправильно, не…»
Раздалось два сухих щелчка, и свет навсегда погрузился во тьму. Ашот откинулся на сиденье. Мужчина осторожно вышел из машины, затем снял автомобиль с тормоза, выруливая его на обочину и стараясь держаться так, чтобы не запачкаться в крови. Остановил автомобиль, взглянул на убитого и повернул обратно к своей машине. Через несколько минут он уже находился в «Рено», разворачиваясь обратно на Малагу.
Испанская полиция так никогда и не узнала, за что был убит Ашот Нерсесян. Все решили, что это ограбление, совершенное заезжим гастролером. Хотя деньги и кредитные карточки остались в кармане убитого. Но, возможно, он возил с собой и другие суммы наличными. Ведь его жена утверждала, что он любил иметь при себе наличные деньги. Они его как-то сразу успокаивали.
Москва. Россия. 20 мая 2006 года
Ровно в десять часов ему оформляли документы на выдачу пропуска в Государственную комиссию. Это большое здание с вывеской: «Научно-исследовательский проектный институт стали и сплавов» — было одним из тех помещений, которые использовала Комиссия для своей деятельности. Оно размещалось у метро «Красные Ворота». И хотя руководство Комиссии формально находилось совсем в другом месте, но именно в этом институте был главный кабинет Ивана Сергеевича Большакова. Это тоже была часть стратегии, которой придерживалась в своей работе Комиссия. Их основное здание было защищено всеми возможными средствами: от космических спутников, реагирующих на любые изменения спутников связи, до обычной охраны, никого не подпускающей к зданию ближе чем на двадцать метров. Однако, несмотря на все меры предосторожности, самым главным секретом Комиссии было элементарное рассредоточение своих объектов не только по Москве, но и по всей стране.
Караев вошел в здание, и его провели к кабине лифта. Внешне этот институт был обычным девятиэтажным кирпичным зданием. Немногие знали, что в этом институте основные помещения находятся под землей, на глубине тридцати и сорока метров. Туда и спустился Караев вместе с немногословным мужчиной, который сопровождал его по всему зданию института в качестве своебразного проводника. При этом мужчина потребовал оставить мобильный телефон в небольшой камере хранения, предназначенной специально для подобных аппаратов.
На втором уровне находился кабинет Большакова. Истинный кабинет, где можно было беседовать, не опасаясь любого прослушивания. Секретарь, пожилая женщина лет шестидесяти, улыбнулась гостю, приглашая его в кабинет. Большаков сидел за столом и что-то писал. Увидев вошедшего, он поднялся, подошел к Караеву, пожал ему руку.
— Я думал, что вы знаете, где я работаю, — признался Большаков, — я ведь приезжал к вам в Швецию, уже будучи генералом. Было логично предположить, что с тех пор меня не понизили в звании, а даже немного повысили. Еще на две звезды.
— Мне и в голову не могло прийти, что вы руководитель Комиссии, — признался Караев. — Мы столько слышали о закрытой работе вашей организации. Даже в ФСБ или СВР ничего не знают о вашей деятельности, и вся работа Комиссии окружена разными мифами. — Он вдруг понял, что именно ему сказал Большаков. Ничего не спрашивая, он сообщил ему, что все его телефоны прослушиваются. Ведь он вчера позвонил Гущину, чтобы узнать, кто такой Большаков.
— Вы слушаете мои телефоны? — уточнил Караев.
— Вы бы поверили, если бы я сказал, что не слушаем?
— Нет, — улыбнулся Тимур.
— Я ответил на ваш вопрос? — Не дожидаясь ответа, Большаков вышел из кабинета. — Идемте за мной, — отрывисто бросил он.
Они вышли из кабинета, снова прошли к кабине лифта. Их сопровождал все тот же неизвестный проводник. Они втроем спустились на третий уровень. Затем прошли по коридору метров тридцать и подошли еще к одной кабине. На этот раз Большаков взглянул на их провожатого. Тот достал из кармана ключ и вставил его в специальное отверстие рядом с кабиной лифта. Двери открылись. Они вошли в кабину и спустились на следующий уровень. Вышли. Здесь было светло, словно они поднялись на поверхность, а не находились под землей на глубине более сорока метров.
Все трое прошли по коридору. Воздух был свежим и чистым, словно они гуляли по подмосковному лесу. Провожатый остался в коридоре, а Большаков и Караев вошли в большую светлую комнату, где их ждали двое специалистов в белых халатах. Мужчина и женщина. Им обоим было лет по пятьдесят. Оба доброжелательно улыбнулись гостям.
— Передаю вам в руки нашего нового пациента, — сказал Большаков, — надеюсь, что мы увидимся с ним через несколько часов. Все остальное вы знаете. До свидания.
Он вышел из комнаты. Мужчина доброжелательно взглянул на нового пациента. У него были внимательные и умные глаза. Модные очки.
— Раздевайтесь, — кивнул он Караеву. — Вы работали офицером ФСБ?
— Да.
— Много лет?
— Всю жизнь. А до этого в Комитете государственной безопасности. Я попал туда почти сразу после окончания юридического. Потом закончил Высшие курсы КГБ в Минске. Все это должно быть в моем личном досье. Вы наверняка получили копию моего личного дела из архива ФСБ.
Мужчина улыбнулся. У него была добрая мягкая улыбка.
— Вы считаете, что мы настолько всесильны?
— Не знаю. Мне казалось, что Комиссия — это нечто абсолютно секретное. Почти как космос, куда я никогда не попаду. Но, как обычно говорят в подобных случаях, не нужно зарекаться.
Он разделся до трусов и майки, аккуратно сложив одежду.
— Нет, — сказала женщина. Она не была расположена шутить. — Снимайте с себя все.
Он заколебался. Только на одну секунду.
— Александра Степановна, врач, — пояснил мужчина. — Извините, что я не представился. Иосиф Наумович. Я тоже врач. Психолог. Я полагаю, что вам нужно раздеться и потом пройти вон в ту камеру.
Караев, уже не раздумывая, снял с себя всю одежду и шагнул в камеру. Скорее барокамеру, подумал он. Это была небольшая комната, в центре которой находилось кресло. Он сел в кресло и услышал голос Иосифа Наумовича:
— Вам удобно?
— Да.
— Если неудобно, вы можете сказать.
— Мне удобно.
— Что вы сегодня ели на завтрак?
— Что? — не понял Тимур.
— Как вы завтракали? Пили кофе, ели сандвичи? Что было у вас на завтрак?
— Чашечка кофе без сахара. Тост без масла. «Голландский» сыр. Больше ничего.
— Откиньте голову и положите руки в углубления, — попросил Иосиф Наумович. — Зафиксируйте руки так, чтобы они вошли в углубления. Почувствуете два укола. Сначала в правую руку, потом в левую. Не нервничайте, расслабьтесь. У вас были какие-нибудь хронические заболевания?
— Доктор, я был тридцать лет офицером госбезопасности, — напомнил Караев, — если бы у меня были какие-нибудь проблемы со здоровьем, меня бы немедленно оттуда выгнали. В советские времена с этим было очень строго.
— Правильно, — согласился Иосиф Наумович, — но вы уже не мальчик. После выхода на пенсию обостряются некоторые болезни. Сейчас мы проверим содержание сахара в вашей крови. Потом вы будете отвечать на наши вопросы. Если вы не можете ответить, лучше сразу скажите. Если не хотите отвечать, тоже скажите. Ничего не нужно опасаться. Это не тест на вашу благонадежность, это скорее тест на вашу профессиональную пригодность.
— Я понимаю, — усмехнулся Тимур. Он невольно вздрогнул, когда правая игла уколола его. Затем левая. Он закрыл глаза. Состояние какой-то неги. Легкое, воздушное, пьянящее.
— Как вас зовут? — услышал он голос женщины. Странно, что вопросы задает она, а не Иосиф Наумович.
— Тимур Караев.
— Расскажите свою биографию, — потребовала женщина.
«Какая глупость, — радостно подумал он, — что можно узнать из моей биографии?» Начать с самого рождения. Пятидесятый год. Жаркое лето. Баку. Он родился в начале августа. Мать говорит, что в тот год было особенно жарко. Хотя любой бакинец знает, что в конце июля и в начале августа в городе всегда бывает особенно жаркая погода.
Он начал подробно рассказывать, сам удивляясь своему многословию. Обычно он укладывался в несколько фраз. Или уколы вызвали у него такую словоохотливость? Он был в полном сознании, все понимал и все помнил. Но легкое чувство радости и свободы, овладевшее им, только усиливалось. В какие-то моменты ему казалось, что он просто летает в этом помещении, поднимаясь над землей. Вопросы следовали один за другим. Его спрашивали о детстве, о бывших друзьях, о вредных привычках. Ему захотелось даже их перебить, чтобы они работали более профессионально, ведь эти вопросы не имеют никакого отношения ни к его прежней деятельности, ни к его будущей работе. Но он никого не перебивал, исправно отвечая на все вопросы.
