Эти же объяснения переводчик повторил по-английски, к сведению всей делегации. Руководитель делегации выслушал сообщение переводчика, не изменяя холодно учтивого, бесстрастного выражения лица. Но на лицах некоторых его коллег промелькнули иронические улыбки.
Когда председатель горсовета спросил, не нужна ли корреспонденту медицинская помощь, переводчик ответил, что господину Лидснею эта помощь уже была предложена, но он от нее отказался.
Один из членов делегации, сухощавый, еще молодой мужчина, с каким-то спортивным значком в петлице пиджака, нетерпеливо передернул плечами и вполголоса, по-английски, бросил фразу о том, что отсутствие Лидснея — не большая беда, делегация вполне может обойтись без него, это даже лучше... Руководитель делегации с немым укором посмотрел на говорившего, и тот, повернувшись к переводчику, добавил:
— Это можно не переводить.
Через несколько минут в кабинете председателя горсовета уже текла неофициальная, дружеская беседа. Переводчик едва успевал переводить многочисленные высказывания и вопросы гостей и подробные ответы председателя.
А в это время Гарольд Лидсней находился у себя в номере в гостинице «Черноморская». Очевидно, ему действительно нездоровилось, так как он полуодетый лежал на кровати, поверх одеяла, и лицо его — помятое, опухшее — все время болезненно морщилось. Лидсней непрерывно курил, наполняя комнату густым сизым дымом сигар.
Несколько раз Лидсней вскакивал с кровати, подходил к закрытому окну, отдергивал штору и наблюдал за людским потоком. Потом опять ложился, брал в руки книгу, но не читал ее и через секунду швырял обратно на тумбочку. Нетерпение сказывалось в каждом движении, в каждом жесте Лидснея.
Зеркальные вертящиеся двери гостиницы почти не останавливались на месте. Люди входили и выходили непрерывно. Перед глазами дежурного швейцара мелькали десятки, сотни жильцов и посетителей в разноцветных костюмах и платьях. Все проходили мимо, занятые своим делом, продолжая на ходу начатые разговоры. Лишь изредка кто-нибудь останавливался и спрашивал швейцара: где найти администратора, не подойдет ли сейчас сюда автобус с экскурсантами, много ли народу в парикмахерской? Швейцар, обладавший энциклопедическими познаниями в области гостиничного быта, отвечал на все вопросы и вежливо кланялся.
Среди прочих посетителей в гостиницу вошел и Владимир Петрович Сергиевский. Он был одет, как и большинство курортников, в легкий светлый костюм, на голове — соломенная шляпа с широкими полями, на ногах — мягкие спортивные туфли. Черные стекла очков закрывали глаза и придавали лицу строгое, мрачное выражение.
Сергиевский вошел в вестибюль и на минуту задержался. В этой гостинице он был первый раз. Большое и светлое помещение вестибюля выглядело очень уютно. Уставленное мягкой, стильной мебелью, освещенное солнечными лучами, проникавшими через полуопущенные гофрированные занавеси, оно походило на кают-компанию морского теплохода. Это сходство усиливалось и тем, что справа и слева, возле высоких пальм, стояли рояли, а на стенах, рядом с картинами, висели барометры. На полированных крышках роялей прыгали солнечные зайчики.
Две широкие лестницы по бокам лифта вели в верхние этажи гостиницы. Лифт почти бесшумно скользил в своей клетке вверх-вниз, шаги людей заглушались мягкими ковровыми дорожками.
Сергиевский окинул взглядом всю обстановку гостиницы, неторопливой походкой пересек помещение вестибюля и стал медленно подниматься на второй этаж. Швейцар, заметивший этого странного, чуть сгорбленного человека в черных очках, поглядел ему вслед. Он обратил внимание на то, что белые туфли этого посетителя были немного запачканы, будто он пришел сюда не по гладкому и чистому асфальту города, а по проселочной, плохо утрамбованной дороге. Но Владимир Петрович Сергиевский, как только вошел в вестибюль, тщательно вытер ноги о сетку, лежавшую возле дверей, так что придраться было не к чему. И швейцар повернулся, встречая новых и новых посетителей гостиницы.
Поднявшись на второй этаж, Сергиевский так же медленно и молча прошел мимо дежурной, сидевшей за столиком возле доски с крючками для ключей. Он свернул по коридору влево (в коридоре было тихо и пусто) и остановился у двери, на которой висела табличка с номером 13.
Сергиевский негромко постучал, и сейчас же из-за двери раздался голос Лидснея:
— Хэлло!.. Открыто!
Сергиевский открыл дверь и вошел. Посреди комнаты, наполненной сигарным дымом, стоял Лидсней в помятых брюках и нижней рубашке. На его лице выразилось недоумение и недовольство.
— Здравствуйте, — сказал Сергиевский на чистом английском языке. — Вы — Гарольд Лидсней?
— Да... С кем имею честь? — удивленно спросил Лидсней, разглядывая гостя. Ему показалось, что он уже где-то видел этого пожилого, чуть сгорбленного человека в черных очках. Да-да, определенно видел — то ли в парке, то ли на пляже... Но кто он и зачем пришел сюда в то время, как Лидсней ждет другого?..
— С кем имею честь? — нетерпеливо повторил Лидсней, заметив, что гость не спешит представиться.
— Сию минуту, — ответил Сергиевский. — Сейчас я вам все объясню... Разрешите присесть?
Лидсней раздраженно передернул плечами. Навязчивый старик, дьявол его принес в такое неурочное время.
— Садитесь, — бросил не очень любезно Лидсней. — Чем могу служить?.. Только прошу иметь в виду, что у меня очень мало времени.
— Вы спешите?
— Да... я спешу в порт, на теплоход... Он скоро отходит...
Сергиевский сел в кресло возле стола, снял очки, и лицо его сразу изменилось: стало моложе и приветливее.
— Насколько я представляю, господин Лидсней, вы собираетесь через некоторое время быть в Москве. Не так ли?..
— Да... Но какое вам дело? И что, собственно, вам нужно? Вы — американец, англичанин?
Сергиевский отрицательно покачал головой.
— Нет, вы ошибаетесь, я не американец и не англичанин.
— Так объяснитесь же, черт возьми! — почти крикнул Лидсней, продолжая стоять посреди комнаты.
— Сейчас!.. Присядьте, пожалуйста, и вы... Стоя разговаривать неудобно.
Лидсней тяжело опустился на край кровати и вопросительно поглядел на своего странного гостя.
— Вот теперь мы сможем объясниться, — сказал Сергиевский, и голос его зазвучал чуть громче и строже. После минутной паузы он добавил:
— Господин Гарольд Лидсней! Я имею полномочия переговорить с вами насчет дальнейшей поездки по СССР. В связи с некоторыми обстоятельствами вам придется изменить ваш дальнейший маршрут...
Лидсней ничего не понял. Какие полномочия? От кого?..
Но Сергиевский имел все основания для своего заявления Лидснею. В этот же день, всего час назад, в Черноморске, на Крутой горе, произошли события, участниками которых были Сергиевский, Таня, а также Хепвуд, которого сегодня, сейчас ждал у себя в номере гостиницы Гарольд Лидсней.
Глава XI
СОБЫТИЯ НА КРУТОЙ ГОРЕ
Полюбилась Хепвуду эта окраинная зеленая улица. Здесь всегда было тихо, солнце не припекало так сильно, в тени густых деревьев дышалось легко. Совершая свои утренние и вечерние прогулки, рекомендованные врачами, Хепвуд неизменно проходил от начала до конца всю Набережную улицу. Медленной походкой выздоравливающего человека он шел мимо деревянных заборов и дачных домиков, уступая дорогу встречным, останавливаясь возле газетных витрин.
Здоровье Джима Хепвуда шло на поправку, он окреп и уже обходился без помощи палки. Иногда, правда, чувствовал неожиданную слабость и садился на первую попавшуюся скамейку, а отдохнув, поднимался и шел дальше, к порту.
Проходя мимо домика Бадьиных, Хепвуд часто останавливался и, если видел в садике Ксению Антоновну или Андрейку, приветствовал их помахиванием руки или обычной английской фразой: «Гуд монинг!»
Андрейка выучил уже несколько английских слов и с достоинством отвечал: — Гуд монинг, камрад Джим!.. Ксения Антоновна, не собиравшаяся изучать английский язык, приветливо отвечала: — Здравствуйте! — и приглашала зайти, посидеть. Но Джим не хотел быть назойливым и, поблагодарив за приглашение, шел дальше.
Несколько раз во время своих прогулок по Набережной улице Хепвуд видел в садике и самого Бадьина. Мичман подходил к заборчику, угощал матроса табачком, расспрашивал о самочувствии.
— Ну как, скоро домой? — спросил при последней встрече Бадьин.
— Да, надеюсь... соскучился по семье.
— Ну что ж, в добрый путь! Может быть, и не увидимся, так как меня несколько дней не будет дома.
— Спасибо вам, вы много для меня сделали..
Хепвуд раскурил трубку и закашлялся.
— Что, крепкий? — усмехнулся Бадьин.
— Крепкий.
— Русский табачок! — удовлетворенно сказал Бадьин. — Только держись!
