— Ты же говорил… Мы же из-за них жмура на себя повесили!..
Бандиты были оскорблены в лучших своих чувствах.
В любви к деньгам.
— А может, не деньги, может, там рыжье.
Бандиты снова сунулись в «дипломат», перерыв его потроха.
Золота не было. Были десять попарно упакованных мобильных телефонов, какой-то блокнот и большая пачка оконной замазки в заводской упаковке.
— Может, в блокноте чего есть?
— Ни черта там нет — цифры какие-то и буквы. Страницы блокнота действительно были исписаны бесконечными рядами цифр и букв, без пропусков и знаков препинания. Ерунда какая…
— Надо под подкладкой посмотреть.
— Точно!
Шестерки вспороли ножами подклад «дипломата».
Пусто.
— А если в пластилине?
— В замазке, что ли?.
— Ну!
Пачку замазки разрезали пополам, потом еще надвое и еще, чтобы посмотреть, не спрятано ли там что-нибудь внутри.
— Не-а. И тут нету!
Похоже, мужика зажмурили зря. И с убытком в тысячу баксов. Потому что мобильники дороже штуки не продать.
Наколол их тот фраер!
Мобильники покидали обратно в «дипломат». Изрезанную замазку бросили на столе.
— Эй, мы так не договаривались, — ворчливо сказал Часовщик. — Все свое уносите с собой.
Поднял упавший на пол кусок замазки, на мгновенье придержал его в руке, задумался, размял между пальцами.
— Так это не замазка.
— А чего?
— Пластид.
— Это который типа динамита? Че, точно? Тогда мы его берем!
Шестерки быстро собрали замазку.
— А он не рванет?
— Без взрывателя — нет. Хоть в печку его суй. Это было уже чуть лучше. Взрывчатка товар ходовой, а по нынешним временам — как семечки.
— Все, мы на хату.
— А ты, — ткнул пальцем Ноздря в Хрипатого, — останешься в городе, посмотришь что да как. Если что, нам брякнешь.
— Как же я брякну-то?
— По мобиле. На, держи.
Вытащил из «дипломата», сунул в руки две трубки. Трубки были массивными и навороченными, как коттеджи на Рублевке. Но почему-то молчали.
— Так они же не работают!
— Заработают. Отстегнешь фирмачам бабки, и сразу заработают. Одну мобилу оставишь себе. Вторую отдашь Червонцу.
— А ты, — ткнул в Червонца, — привезешь ее на хату. Сразу привезешь!..
Хрипатый позвонил вечером.
— Че, слышно? Мне классно слышно, как, блин, рядом! Мой номер запишите!
Хрипатый был в восторге — у него свой мобильник появился, совсем как у крутого.
— По делу базарь.
— А че, все как надо. Легавых на хатах не было. Слышь вы, если что, перезванивайте. Ага?
— Перезвоним.
Они перезвонили через полчаса. Что-то хотели его попросить. Набрали номер, услышали голос.
— Але. Я это. Блин, в сортире сижу. И вас слушаю.
Кайф, блин, полный!
Он продолжал радоваться своему приобретению.
— А ты где сидишь?
— Дома. А чего? Легавых не было. Чего очковать…
Ну баран!
— Немедленно снимайся с хаты и шуруй сюда, а не то…
Связь прервалась.
— Набери его еще раз. Ну че ты по кнопкам шаришь? Там автодозвон есть. Вон та кнопка, придурок! Да не та, а вон та…
Перехватил трубку и нажал кнопку автодозвона.
Но телефон молчал.
— Тогда кнопками набери.
— Да молчит. Все равно молчит. Он че, отключился, что ли?..
Хрипатый не отключался, но звонка не услышал. Не успел. Потому что в мгновенье, когда до трубки дошел сигнал вызова, в корпусе замкнулись два проводка и страшной силы взрыв сотряс типовую девятиэтажку. Вздрогнули плиты перекрытий, съехала с мест мебель, посыпались со стен полки. Из окна на седьмом этаже вырвался огненный вихрь, вылетели, рассыпаясь брызгами осколков, рамы, разметались по сторонам, повисли на деревьях обрывки штор, какие-то тлеющие тряпки и обгрызки полиэтиленовых мешков.
Хрипатый остался сидеть на унитазе. Вернее, на том, что осталось от унитаза. Осталось сидеть то, что осталось от Хрипатого. На фаянсовом остове унитаза сидела нижняя часть Хрипатого — сидели ноги со спущенными на колени штанами и часть туловища. Головы не было. Голова была разнесена взрывом на сотни мелких кусков.
Хрипатый умер. Умер в лучший момент своей жизни, когда, сидя дома, разговаривал по навороченному, доставшемуся ему бесплатно мобильнику.
Шифровка была лаконичной и категоричной. Впрочем, других шифровок не бывает.
«Снять пароль двадцать шестого в 17.21 с объекта „мост“, оставить метку двадцать седьмого в 10.17 утра на объекте „магазин-2“. Встретить курьера двадцать восьмого в 13.03 на объекте „стадион“. Подтвердить получение груза. Разрешаю использовать Курьера в открытом режиме, по своему усмотрению, вплоть до получения дальнейших указаний».
И все. Ни здрасьте, ни до свидания. Ни пожеланий успехов в труде и личной жизни.
Только текст и подпись — Двести пятый.
Впрочем, правильно, что не желает. Какая может быть у резидентов личная жизнь? Только по делу, когда нужно у кого-то что-то выведать или кого-то завербовать. А если по своей инициативе, то только не в ущерб делу, второпях, что называется, в полной выкладке и каске, чтобы как-нибудь ненароком себя не раскрыть. И если ты по легенде испытываешь с этим делом трудности, то и придется демонстративно испытывать, хотя не хочется испытывать.
И не дай тебе бог влюбиться всерьез? Куда ты потом свою возлюбленную денешь? Сегодня ты здесь, а завтра у черта на рогах, с приказом обрубить все хвосты. И что тогда со своей любовью делать?
Коллегам из внешней разведки проще, они оформляют жену радисткой, любовницу шифровалыцицей и живут в полное свое удовольствие, ночь шифруя, ночь передавая сообщение.
Но им позволительно, о внешней разведке все знают, а о внутренней не должен узнать никто. В том числе жены. В первую очередь жены! Которые по этой причине запрещены. Но, в компенсацию, если уж совсем невтерпеж, разрешены одноразовые утешительницы. К которым, за таким нехитрым в общем-то делом, приходится отправляться за тридевять земель, с соблюдением всех возможных правил конспирации. То есть лететь на самолете из Уссурийска в Псков, на пару часов, и через пару часов обратно, но уже под чужой фамилией, через Ханты-Мансийск.
Так что прав Двести пятый, что умолчал об успехах в личной жизни. Не может быть таковых успехов. Не до них…
Двадцать шестого в 17.11 Резидент был на подходах к объекту «мост». В 17.12 вошел в здание железнодорожного вокзала, пересек зал ожидания, подошел к кассе и купил билет в Ростов, В 17.19 вышел на платформу и пошел в сторону туалета, который был в конце платформы. В той же стороне, где располагался туалет, был объект «мост». Был пешеходный, через железнодорожные пути, мост. В 17.21 Резидент поднял глаза вверх. По мосту быстро шел молодой парень в синих джинсах и темной рубашке, в левой руке у него был полиэтиленовый пакет с надписью: «Московский ГУМ».
В 17.22 Резидент зашел в туалет. В 17.26 вышел.
Пароль был снят.
На следующий день, что-то около десяти четырнадцати утра, «гулял» по бульвару мимо магазина «Продукты», потягивая баночное пиво «Red Bull». Именно «Red Bull» и обязательно в банке ноль пять.
В 10.17 он допил пиво и аккуратно поставил пустую банку возле седьмой от перекрестка урны, расположенной справа от входа в магазин. Поставил и пошел гулять дальше.
В 10.21 мимо урны пробежал куда-то сильно спешащий молодой человек. Он не смотрел по сторонам, он был чем-то сильно озабочен.
Он не смотрел по сторонам, но банку из-под пива «Red Bull», фасовкой ноль-пять, стоящую у седьмой от перекрестка урны, заметил. Не мог не заметить, так как ради нее здесь оказался.
Нужного сорта банка стояла в надлежащем месте, в условленное время. Значит, все нормально, значит, встреча состоится.
Двадцать восьмого в тринадцать часов Резидент был на стадионе. Был на северной трибуне. Играли две популярные в городе команды, поэтому зрителей было много, что обеспечивало нужный шумовой фон.
В 13.03 на противоположной южной трибуне появился опоздавший на три минуты молодой человек, который стал пробираться по девятому ряду на свое место. Резидент наблюдал его в полевой бинокль, делая вид, что следит за игрой. Молодой человек дошел до места и плюхнулся на скамейку. Тот же самый молодой человек, что два дня назад пробежал по переходному мосту.
Резидент внимательно оглядел южную трибуну.
Нет, молодой человек пришел один. Никто вслед за ним не опаздывал, а если опаздывал, то в его сторону не шел.
Резидент ряд за рядом осмотрел болельщиков в седьмом, восьмом, девятом, десятом, одиннадцатом рядах. Постарался запомнить, кто где сидит. И запомнить лица.
Абрис черепа, лоб, нос, цвет глаз…
Потом он убрал бинокль и стал «болеть». Он кричал, когда кричали все, в отчаянии рвал на себе волосы, когда рвали все…
Он ничем не отличался от тысяч других болельщиков. Кроме одного — его совершенно не интересовал итог матча. И никак не трогало, когда мяч вкатывался в ворота. Потому что он смотрел не на ворота и не на мяч, а смотрел на выходы, ведущие на трибуны. Не появится ли там кто-нибудь, кто бросит случайный взгляд в сторону девятого ряда и не присядет ли где-нибудь поблизости?
