Так думал Олег во время путешествия. Все это время он жил, словно в чаду. Все так переплелось, смешалось: честолюбивые мечты, внезапно нахлынувшее на него чувство к Гале, страх перед тем, что предстояло ему совершить. Но всякий раз, когда его охватывали сомнения, он вспоминал доводы Тейлора, его горячие уверения о блестящем будущем, которое ждет Олега. Иногда Олегу хотелось все забыть, не думать ни о чем, жить свободно и весело, наслаждаясь путешествием, как его спутники. Но тут же на ум приходило: «А статья, которую взял у него Тейлор? Она опубликована. Получила отличный отзыв. Нет, теперь уже нельзя отступать!»
И вот, наконец, рубеж перейден.
Когда Олег думал о том, как восприняли его уход с теплохода Галя, Анатолий, Марина и остальные его спутники, как восприняли известие об этом там, дома, в Москве — сослуживцы, знакомые и, главное, отец, на него находила непереносимая тоска.
Чаще всего думал он о Гале. Он не мог забыть ее. Вспоминал ее лицо, голос, улыбку. Представлял, как она ходит по московским улицам. Там, на теплоходе, настороженный, занятый своими беспокойными мыслями о предстоящем побеге, он бессознательно отталкивался от всего, что могло ему помешать привести в исполнение задуманный план. Таким было неожиданное чувство к Гале. Олег то старался заглушать его, то снова давал волю своей нежности к девушке, приведя в недоумение Галю своим странным поведением. Теперь же он, перебирая в памяти дни, проведенные на теплоходе вместе с Галей, думал о том, что это, наверное, было самое счастливое время в его жизни. Каждая подробность, воскрешенная в памяти, становилась значительной, приобретала глубокий смысл. Вот на балу-маскараде, устроенном на теплоходе, Галя появляется в костюме, изображающем огромную бутылку всем надоевшего «Куяльника», и ее остроумную выдумку встречают громкими аплодисментами. Вот, когда они плывут по голубому гроту, она смеется, запрокинув голову, и лодочник любуется ею. Олег теперь уже неясно понимал, что напрасно с Галей все так оборвал. Если бы он тогда хоть как-то прояснил их отношения. Нет, он, конечно, не мог, не имел права посвящать ее в свои планы. Это было невозможно. Но все же, не посвящая ее во все подробности, он все-таки мог дать понять ей, что их разлука невечна и через какое-то время они смогут быть вместе. И кто знает, может быть, даже теперь она бы думала о нем не так плохо, помнила о нем, верила б в него, ждала... Ведь настоящее чувство способно на жертвы и большие испытания.
Больше всего его терзали мысли о том, как восприняла Галя его побег. Каким негодяем должен он ей казаться теперь. Он покинул ее именно тогда, когда она беспредельно поверила ему, стала для него самым близким человеком. Вначале Галя, конечно, считала, что с ним произошло несчастье. Но потом? Потом ведь все узнали, что он сам принял решение остаться в Стамбуле. И все же любое негодование Гали он готов заранее оправдать, хотя выносить это тяжко. Тяжко от всего — и от разлуки с любимой девушкой, и от сознания своей беспомощности что-либо изменить, и от сознания своей жестокости к Гале, к отцу. Даже к самому себе.
Сам он тоже сейчас как бы вне жизни. Олег все больше приходил к выводу, что главное спасение — в работе. «Нечего распускаться, — твердил он сам себе. — Я ученый и должен оставаться им в любых положениях. Скорей за работу! Как жаль, что проходят драгоценные дни в неведении и ожидании».
Сначала робко, а потом все увереннее Олег говорил Шервуду, что он считает себя большим ученым. Шервуд внимательно слушал и понимающе кивал головой. Но дни шли, а ничего не изменялось.
Ко всем переживаниям прибавилось еще одно. Олег с ужасом неожиданно обнаружил, что забыл в Москве, дома, тетрадь со своими первичными расчетами, относившимися к опубликованной в американском журнале статье. Они были ему так необходимы в будущем! Без них он чувствовал себя обезоруженным. Такое досадное обстоятельство!
Он вынужден был рассказать о нем Шервуду:
— Я как-то совсем забыл в Москве, что они мне необходимы.
Шервуд воспринял это сообщение с большим спокойствием:
— Да их, может, и нету, ваших расчетов? Придется снова рассчитать.
— Это очень много времени потребует — снова рассчитать, и труда. Расчеты, конечно, никуда не девались. Отец их не выбросит. Он никогда ничего не выбрасывал. Так и лежит на полке книжного шкафа общая тетрадь в синем переплете.
Шервуд слегка задумался, а потом, как всегда успокаивающе, сказал:
— Конечно, это очень досадно, но отчаиваться не нужно. Фирма сделает все, чтобы вы могли спокойно продолжать работу.
Единственный человек, с которым Олег мог поговорить по душам, был Шервуд. А выговориться, хоть немного снять с души тяжесть Олегу было необходимо. Поэтому однажды, в порыве откровенности, он рассказал своему новому другу о Гале, о своей любви, о тяжести разлуки с ней. Тем более что у него нет теперь надежды вновь соединиться с любимой. Шервуд и тут пытался утешить его.
— Понимаю всю трагичность создавшегося положения, — говорил он. — Но все же не стоит отчаиваться. Может быть, со временем мы сумеем и в этом вам помочь. А пока советую написать Гале письмо, успокоить ее.
— Вы не представляете, что Галя думает обо мне теперь. Каким подлецом считает, — возражал Олег. — Уверен, что мое письмо она даже читать не будет!
Присев рядом и ласково обняв Олега за плечи, Шервуд возразил:
— Вы в заблуждении. От наивности. Отсутствие каких-либо вестей и будет убеждать Галю в том, что вы поступили подло. И наоборот. Всего несколько слов, выражающих ваши чувства, вселяющих надежду на встречу, помогут ей правильно вас понять. Не говоря уже о том, что любящие сердца прощают и не такое. Напишите. Я могу вас твердо заверить, письмо она прочитает.
«Может быть, Шервуд прав, — думал Олег. — Конечно, лучше написать ей. Достаточно на теплоходе он молчал, мучил Галю. Теперь все то, что мешало ему быть с ней откровенным, позади. Теперь-то он может себе позволить эту откровенность. Лучше всего через Шервуда, предлагающего свои услуги».
Олег написал Гале небольшое письмо и вручил его Шервуду.
Он, конечно, не знал, что Шервуд в действительности был опытным сотрудником американской спецслужбы, организующей идеологическую диверсию и шпионаж в Советском Союзе. И опытность его состояла именно в умении тонко вести психологическую подготовку и обработку нужных людей.
Организационный центр ее, возглавляемый контр-адмиралом Кларком, находился в Париже. Там Шервуда ценили высоко, и туда он регулярно сообщал все, что относилось к Олегу Рыбакову. Пока все шло, как и следовало ожидать: растерянность, нервозность, переходы от убежденности в своей значимости, как большого ученого, — к подавленности. Кларк был доволен.
«Кадры, кадры, кадры» — вот о чем последние годы постоянно твердил он. Советская Россия была трудной страной. Там недолго держались агенты. Не спасало ни хорошее знание языка, ни отличная, казалось бы, все предусматривающая подготовка. Видимо, существовали какие-то специфические условия образа жизни, быта, психологии в стране русских, которые они здесь, в спецслужбе, не могли уловить. Даже те русские кадры, которые они черпали из контингента бывших военнопленных, перемещенных лиц, или разных изменников — и те, возвратившись после двух десятков лет в Россию, тоже плохо приживались там. Да и возраст этих людей уже не очень подходил — ведь им в лучшем случае было за сорок. «Труха, — как изящно выражался Кларк. — Кадры должны молодеть», — это он вдалбливал своим сотрудникам постоянно. Но именно вербовка кадров была самым трудным делом.
План «Вариола» был детищем Кларка. Еще в самом начале, когда только приступили к его разработке, Кларк как-то спросил Шервуда:
— Знаете ли вы, что такое рекетсии?
Шервуд непонимающе молчал. Старик, по его мнению, чересчур образован и любил щегольнуть ученостью.
— Это термин из микробиологии!
Шервуд пожал плечами.
«Ну что ж, пусть потешит себя начальство. Лишь бы не ругалось». Он, изобразив на лице внимание, приготовился слушать.
— Надеюсь, что такое вирусы, вам все-таки известно? Так вот, вирусы — организмы, видимые под микроскопом, различимы и поддаются изучению. А вот рекетсии настолько малы, что невидимы. Не изучены и не имеют преград своему проникновению. Они проникают сквозь ткани, молниеносно и чрезвычайно глубоко. «Вариола» должна распространяться рекетсиями.
И вот теперь уже стали появляться первые результаты «Вариолы». От резидента, работавшего в СССР, прибыла расписка некоего Мокасинова, который изъявлял согласие работать на спецслужбу. Правда, как было ясно из донесения, этому деятелю было, кажется, за шестьдесят, и роль ему отводилась незначительная, но все же необходимая — роль хозяина явочной квартиры.
Сообщалось о вербовке второго человека. Его намечено использовать в очередной обменной операции по переброске агентов. Условно он назывался «женихом». Намечались и другие, к которым так или иначе были найдены подступы. Все они должны были стать звеньями цепи «Вариолы».
