– Урсула? – попытался Док.
– Еще теплее, – сказал Бэйб, – но ее зовут Эльза, не Вида, Вера или Ванесса, или Венеция, или Вилла, или Изольда. Эльза!!!
– Эльза. – Док отпил вина и взглянул на своего младшего брата. – Ее имя я запомнил, а вот тебя как зовут?
Через поместье пролегала только одна дорога. Может быть, «поместье» – слишком сильно сказано. Но все же в параграфских джунглях, простирающихся на многие мили, голубой дом в получасе езды от Ла Кордильеры был действительно необычным...
Крестьяне в Ла Кардильере слышали о голубом доме, почти все слышали, но мало кто видел. Потому что на машине добираться до него целых полчаса и ухабы на дороге ужасные.
К тому же охрана.
На дороге всегда стояли парни, приблизительно в миле по обе стороны от голубого дома. Хотя движения на дороге почти не было, все же охрана останавливала тех немногих, кто проезжал мимо. Они никогда не объясняли своих прав и кем уполномочены, а просто становились посреди дороги со своими винтовками и ждали, когда автомобиль остановится. Не советуем появляться на этой дороге, говорил их вид, мы не любим встречать здесь дважды одни и те же лица.
Единственным, кого они пропускали без помех, был поставщик. Каждую неделю – древний грузовик с провизией из Ла Кордильеры. Почту привозили через день. Каждый полдень один охранник покидал голубой особняк и на машине ехал в ближайшую деревню за прачкой.
Прачка была широкоплечая женщина средних лет, всегда закутанная в черную шаль. Она обычно заходила в дом и через несколько часов покидала его: тот же охранник увозил ее назад.
Обычно у нее с собой ничего не было, но однажды сентябрьским днем, как всегда в черной шали, но с большой черной коробкой, она села в автомобиль, тот же, что и всегда, и тот же, что и всегда, шофер увез ее из голубого особняка. Ничего нового не было заметно в облике машины, разве что на заднем сиденье, укрытые одеялом, покоились матерчатые сумки с одеждой. Автомобиль отъехал от особняка, свернул к деревне, охранник на дороге в приветствии поднял руку.
Прачка сидела спокойно, как всегда, широкоплечая и плотная, крепко прижимая к коленям черный ящик, только шаль ее была натянута на лоб чуть ниже, чем обычно.
Автомобиль въехал в деревню, где жила прачка, и проехал ее, не останавливаясь. Прачка сидела прямо, не касаясь спинки сиденья.
Жара не ослабевала. Дорога в аэропорт Асунсьона заняла два часа.
Остановив машину, водитель вышел из нее, потянулся за сумками на заднем сиденье.
– Сядь! – скомандовала прачка на испанском.
Водитель повиновался. Прачка взяла сумки в одну руку, а ящик в другую.
Водитель спросил на испанском:
– Могу я задать один вопрос?
Особа в шали кивнула.
– Что если прачка забеспокоится? Как с ней обращаться?
– С большой и нежной заботой, – ответила особа в шали. – Объясните, что я вернусь дня через три, что она мой гость и вольна делать все, что ей вздумается. Скажите, что она много работала, я хочу предоставить ей отдых.
– Она очень глупая, – засомневался водитель. – Я думаю, она не поймет.
– Значит, ваше дело – проявить терпение. Я хочу, чтобы она была довольна, когда я вернусь. Довольна и жива, а если что не так, то кому-то не поздоровится. Я ясно выражаюсь? Вам, кстати, будет хуже всех.
Водитель кивнул.
– У нее необычайный природный дар гладить рубашки.
Если бы я управлял этим мерзким местом, то объявил бы ее национальным достоянием. У меня не было таких хрустящих сорочек с сорок пятого года.
«Прачка» вылетела из Асунсьона в Буэнос-Айрес. Парагвайские таможенники были безнадежными дураками, неприятностей с паспортом, которых ожидали, не произошло. В Аргентине все было по-другому, так что «прачка» осталась в Буэнос-Айресе, а самолетом «Пан Америкэн» уже вылетел респектабельный джентльмен, пожилой и совершенно лысый. Лысина, конечно, раздражала. Он поседел рано, когда ему было всего двадцать лет, и всегда очень гордился цветом своих волос, густых и волнистых. Тогда его называли Белый Ангел.
За день до отъезда там, в голубом особняке, он сбрил свои белоснежные волосы, но и лысым казался привлекательным. У него было властное лицо. Как только он вернется в Парагвай, конечно, снова отрастит свое белоснежное чудо.
Он успел на рейс «Пан Ам» и через десять часов беспосадочного перелета оказался в Нью-Йорке в полседьмого утра. Назад в Буэнос-Айрес он собрался лететь ночным самолетом в среду.
Он не спал в течение всего полета, держал на коленях черный ящичек. Пассажиры спали, он же просчитывал варианты. Многое может случиться не так, а ему надо быть готовым ко всему. Его ум до сих пор спасал его – он был уверен, что не подведет и впредь. Его ум плюс ящичек из черной кожи. Пока ящик с ним, страдание – постоянный его спутник.
Самолет прибыл точно по расписанию, и большинство пассажиров беспрепятственно прошли через таможню. Он хотел выглядеть неприметным и аккуратным, ему это было очень важно: с момента прибытия он, подобно огромному аэробусу на взлете, находился в предельно опасном положении. Нет, он не беспокоился о паспорте. Да, его сделали очень быстро, но в Асунсьоне бизнес был поставлен хорошо. Нет, таможенники пропустят его без помех.
Он получил свои сумки, прошел таможню, на площадке для встречающих огляделся. Он никогда не был в этом аэропорту раньше, и размеры немного смущали его. И в стране этой он был впервые, но не собирался путешествовать, его цель – только Манхэттен. Он одиноко стоял на площадке для встречающих. Его должен был встретить Эрхард. А если телеграмму незаметно перехватили, телефонный разговор подслушали? Нет, такой мысли он допустить не мог, он не любил убегать. Ну что, рвануть без оглядки к ближайшему выходу? А потом куда?
В какую, черт возьми, сторону?
Тут он увидел, как к нему хромает маленький Эрхард, а за ним идет широкоплечий Карл.
Док сам выбрал ресторан для обеда – «Лютеш», Бэйб о нем слышал, но ни разу его не посещал. Эльза об этом ресторане не знала. Когда Бэйб зашел за ней и сказал, что это самое дорогое заведение в городе, она занервничала. Они поймали такси, хотя всюду ездили на подземке. Но в «Лютеш» на подземке не ездят... если ты не моешь там посуду. Выглядела Эльза ужасно, и платье на ней сидело плохо, и места такие она терпеть не могла; люди будут глазеть на нее, они поймут, что она не их круга.
И Бэйб был уверен: на нее будут смотреть, и еще как. Она надела простое голубое платье, украшенное бусами из жемчуга, цвет платья чудесно гармонировал с цветом глаз.
– Ты выглядишь до неприличия красиво, – сказал Бэйб, когда они входили в ресторан, но это не успокоило Эльзу.
Док ожидал их в крохотном кабинете на втором этаже. Если хочешь показать себя в «Лютеше», то обедай внизу. Если тебе дорога беседа, то поднимайся наверх.
Когда они вошли. Док встал и, взглянув на Эльзу, незаметно шепнул брату:
– Ты мне говорил, что она хорошенькая... Знаешь, Том, нам надо с тобой как-нибудь поговорить о твоем вкусе.
– Это Хенк, – представил брата Бэйб.
Они называли друг друга на людях Хенк и Том. Все началось после смерти Гомера Вергилия. Им надо было как-то сплотиться. Общая тайна – удобная штука. И дешевая. Мост, связывающий их. Им очень нужна была тайна, когда от них ушел Гомер: если не к кому прибиться, течение может оказаться сильнее человека, водовороты жизни могут увлечь на дно.
– Вы очень милы, – любезно сказал Док, – я вам точно говорю.
Подошел официант. Док заговорил с ним по-французски. Эльза заметила, что он хорошо владеет французским.
– Благодарю вас, да, я говорю неплохо. Я заказал «шабли». Вы знакомы с «шабли»? Это бургундское вино. Лучшие вина – зеленоглазые – из винограда, напоминающего бриллиант. – При слове «бриллиант» Док взглянул на Эльзу и легонько погладил ее руку.
Ого, подумал Бэйб, она ему нравится.
Нет, подумал Бэйб, когда они разделались с паштетом из гусиной печени и принялись за филе ягненка, не очень-то это и здорово. Вечер, который, казалось, начался нормально, теперь был невмоготу.
Потому что Док не мог оторвать от нее рук.
Остановись, хотел Бэйб крикнуть Доку.
Останови его, хотел он крикнуть Эльзе.
Но в «Лютеше» не принято кричать. Здесь принято шептать. Принято посмеиваться, прикрывая рот салфеткой; кивать, когда официант без спроса подливает вино; принято вести легкую беседу, независимо от того, что творится у тебя внутри, если даже твой брат сидит рядом и заигрывает с твоей девушкой; принято сдержанно сидеть, даже когда твоя девушка не возражает против ухаживания...
Бэйб сцепил пальцы на коленях.
Они уже пили красное бургундское. «Бон Марэ'62».
Бэйб осушил свой бокал и кивнул официанту, тот подлил еще.
Док улыбнулся Эльзе.
– Вы скучаете по своему дому? Где он? В Швейцарии?
– По-моему, все иногда скучают по дому. А вы?
– Я пытаюсь угадать, – сказал Док, – где же именно этот дом? Я плохо знаю Швейцарию. Цюрих да Женева – вот и все.
