— Сочиняешь, Виталий. И не случилось ничего, и тебя она вовсе не избегает. А Иван Иванович Соколов — старый друг нашей семьи, ученый-историк, к нему ее ревновать вроде бы ни к чему.
Ельшин хотел возразить, сказать, что он и не ревнует, что его лишь беспокоит поведение девушки, но разговор был прерван неожиданно возникшим шумом. У обочины остановился заводской грузовик. Из кабины выскочил подвижной худой парень в синем бостоновом костюме, с измызганным коричневым портфелем в руках. Быстро поднялся на веранду; всем лицом, худощавым, загорелым, приветливо улыбнулся:
— Зинаиде Савельевне почтение. Со счастливым возвращением хозяина завода…
Зинаида Савельевна недовольно прервала:
— Всегда-то вы так, товарищ Михеев, нескладно у вас как-то получается. И не хозяин он, а директор, и не с фронта вернулся, а с совещания в Москве. Что с ним там могло приключиться? Берегись трамваев, троллейбусов — и жив будешь.
Михеев помялся с ноги на ногу, потом повернулся назад, к грузовику, махнул видавшим виды портфелем:
— Давай, ребята, заноси.
Двое рабочих внесли на веранду чемоданы. Михеев пояснил:
— Василий Фомич просил доставить.
— Ставьте сюда, потом разберемся. — Зинаида Савельевна озабоченно огляделась вокруг, удивленно сказала: — И куда это Степанида делась? Ведь на кухне сгорит все. — Быстро ушла.
Рабочие появились снова, на этот раз они тащили что-то, старательно завернутое в парусину. Михеев смешно сморщил нос, огляделся:
— Куда бы эту штуку запихнуть?
— Что это? — поинтересовался Ельшин.
— На ощупь — картина в раме, — пояснил Михеев.
— Картина? — заинтересовался инженер. — Пусть тащат на кухню, после Василий Фомич сам разберется.
— И то правда, — согласился Михеев.
Закончив свое несложное дело, рабочие ушли. Михеев мялся на веранде.
— Послушайте, Виталий Ефремыч, — обратился он наконец к Ельшину, — вы, видать, давно тут дрейфуете, не встречали в здешних широтах Дусю?
— Ваша Дуся, Семен Сидорович, дрейфует с кем-нибудь в другом месте, — иронически отозвался инженер.
— Уж и обиделся, чудак-человек, — примирительно заговорил Михеев. — Ну, раз так, я пошел… Адью, как говорят испанцы. — Через минуту зашумел мотор грузовика.
Ельшин презрительно скривил губы, пожал плечами:
— При чем тут какие-то испанцы? Осел! — Снова посмотрел на часы и на улицу: Ани не было.
Ельшин встал и ушел в садик. А буквально через минуту появилась Аня, в белом простеньком платье и стареньких туфельках на босу ногу, с корзиной, полной грибов. Осмотрелась, смешливо фыркнула и скрылась в одной из комнат.
Степанида, сутуловатая, жилистая, показалась из сада. Она шла в сопровождении своей племянницы, той самой Дуси, о которой недавно спрашивал Михеев.
— Штоб ему лихо было, погадать и то не дает, — ворчала Степанида. — Пошел теперь шнырять по саду, как мартовский кот.
Дуся, румяненькая, вся какая-то кругленькая, с ясными серыми глазами на старательно обработанном косметикой красивом лице, с бровями-ленточками, с тщательно уложенными в модную прическу белокурыми волосами, вздохнула.
— Любовь! Я его понимаю, товарища Ельшина. Страсть — это, знаете, Степанида… Я вот тоже страдаю…
— Знаю я его любовь — Аня, почитай, родная дочка директору нашему, вот оно Ельшину-то и лестно…
Пашка-инвалид, появившийся как обычно незаметно и неожиданно, что-то залопотал. Дуся зябко съежилась.
— Чевой-то он?
— Со мной, видать, согласный. — Старуха обратилась к сыну: — Ступай себе, Пашенька, у нас тутотка бабьи разговоры, тебе без интереса.
Придурковатый Пашка будто понял: так же незаметно, как и появился, исчез.
— Горе мое, — вздохнула старуха. — И за что мне такой крест!
Дуся сто раз слышала эти жалобы старухи на судьбу, знала, что, собственно, жалуется она так, по привычке, сына своего любит, жалеет: чтобы был он при ней, в присмотре, выписала его сюда из родной деревни, где тот жил после возвращения из госпиталя. Поэтому на слова старухи Дуся не обратила внимания. А та продолжала ворчать:
— Родимец его побери, только карты легли как след… Зря не веришь.
Дуся заулыбалась:
— В век космоса, и карты? Что ты, тетя? Мы ракету на Луну послали, а ты с гаданием.
— А мне и невдомек, что ты к Луне причастна, — съязвила Степанида.
— Так что там на картах-то было? Что на сердце-то? — засмеялась Дуся.
— На сердце опять же казенный дом, — успокоила Степанида.
— А чем дело кончилось?
— Собственными хлопотами.
— Вот видишь, чепуха какая! Собственными хлопотами! Уж я ль не хлопочу, а он на меня и не смотрит.
Старуха задумалась, пожевала губами:
— Приворожила бы я ево к тебе, да не дано мне этого. Гадать могу, от боли любой вылечу, потому с докторами была запросто, как вот с тобой… Взять хочь бы малярию — лютая болесть… Их двенадцать разных маляриев-то: ходячая и лежачая, видимая и невидимая…
— Ну на кой мне знать, какая бывает малярия, скажи, пожалуйста! Ты мне насчет Алеши Шаврова что-нибудь присоветуй.
Степанида бросила на нее мрачный взгляд.
— Не нравится мне это… Какая-то ты ровно ошалелая. Девка — сахар-рафинад, всем взяла, и что тебе в Алешке Шаврове? Свет на нем клином сошелся, што ль?
Дуся пригорюнилась, шепнула:
— Сердцу не прикажешь, нравится он мне.
— О жисти думать надо бы, — рассердилась тетка. — Пора ведь.
— О жизни и думаю…
— Ну и что с того? Знаю я его, Шаврова-то твоево: крутой характер, наплачешься ты с ним. Он захочет по-своему, а ты — по-своему.
— Уж я с ним как-нибудь управилась бы.
— Степанида-а-а! — послышался голос Зинаиды Савельевны. — Куда ты пропала? Ведь сгорит все…
— Иду, иду, тут я, — отозвалась Степанида, обратилась к девушке: — Ты, Дусенька, погоди капельку, мигом возвернусь.
— Ладно уж, — согласилась Дуся и, как только старушка скрылась за дверью, вынула из сумочки помаду, пудру, зеркало и принялась за туалет, напевая:
Я вам песенку спою про пять минут,
Эту песенку мою пускай поют…
Помолчала, подумала о чем-то своем и снова:
В пять минут решают люди иногда
Не жениться ни за что и никогда,
Но бывает, что минута
Все меняет очень круто,
Все меняет раз и навсегда!..
Задумчиво повторила:
— Все меняет раз и навсегда! Если бы так…
— Дуся, Евдокия Александровна! — у входа на веранду, сжимая под мышкой портфель, появился Михеев.
— Как вам не стыдно, напугали. — Дуся и в самом деле несколько оторопела от неожиданности. — Не думала, что вы станете за мной шпионить, Семен Сидорович.
— Да что вы! — ужаснулся парень. — Просто сердце по вас покою не дает.
— Нашли место для деликатного разговора! — закапризничала девушка.
— Так пойдемте отсюда, машина за углом, посажу вас в кабину, а сам — за руль.
— Машина… — Дуся язвительно рассмеялась. — Служебный грузовик приспособили… Самый подходящий для меня экипаж!
— Я ж говорю, в кабину вас посажу, — забормотал смущенный Семен. — И какие у вас тут дела?
— Степанида — моя тетка по маминой линии. Забыли?
— Да, помню. Только все равно она осколок прошлого. Заморочит вам голову ворожбой, глупостями разными.
Услышав шаги, Дуся испуганно сказала:
— Сюда идут! Подождите возле машины…
— А гулять со мной пойдете? — допытывался парень, пятясь к двери.
— Пойду, пойду, — она спешила отделаться от него.
Степанида торопливо вынырнула на веранду, распаренная, встрепанная.
— Задала она мне жару. А все ты с твоим Алешкой Шавровым виновата. Давай-ка палец, посмотрю. Што с ним?
— Пустяки, на рояле в клубе упражнялась, вот суставчик и распух. Пройдет.
Старуха выпрямилась, сердито посмотрела на племянницу, покачала головой:
— На роялах, скажи ты… Чем Алешу Шаврова взять вздумала! Настырная ты у меня, Дуська. Как што задумаешь, вынь да положь, а по-твоему штоб было. — Схватила палец, зашептала над ним.
— Да брось ты, право, — рассмеялась Дуся.
— Зря не веришь, — обиделась старуха. — Сейчас пройдет, вот увидишь. Это у меня быстро. Ну иди, а то сам сейчас приедет, а у нас ничего еще не готово.
Дуся чмокнула тетку в щеку и выскочила на улицу, повернула за угол — у грузовика нервно курил Семен Михеев, судорожно прижимая к себе осточертевший ему портфель.
Аня появилась на веранде приодетая, причесанная, в других туфлях.
— Виталия здесь не было? — спросила она.
Степанида с досадой махнула рукой:
— Как не быть, вон по саду концы дает, глазищами зыркает.
— И за что вы его невзлюбили, — с досадой сказала Аня, но старуха, ничего не ответив, скрылась в комнатах. Девушка подошла к двери в садик, крикнула: — Виталий! Где ты?
