Гришин решил не мешать молодым людям, прошел в садик. Но разговор у Ани с Ельшиным что-то не клеился, а тут еще Пашка-инвалид без толку мотался взад и вперед, как всегда молчаливый, с погасшими глазами дегенерата. Потом появился инженер Шавров. Аня оживилась:
— Сейчас я скажу Василию Фомичу о вашем приходе, — и быстро скрылась за дверью.
— Присаживайся, Алеша, — по-хозяйски предложил Ельшин, но Шавров отказался.
Небольшого роста, просто одетый: брюки под ремешок, украинская рубашка с распахнутым воротом; темноволосый, кареглазый, невидный, даже, пожалуй, щуплый. Шаврова можно было бы отнести к той категории обычных, ничем не примечательных людей, которых издавна принято именовать середняками, если бы не нечто в облике, что выделяло его: крупные и даже несколько резкие черты лица, умный взгляд, уверенные движения. В этом человеке сразу же бросались в глаза незаурядный ум, воля, сильный характер.
— Как живем-можем, Алексей Иванович? — иронически обратился к нему Ельшин.
— Благодарю, не жалуюсь.
— Вот и неправда, жалуешься, и высоко жалуешься, аж в Москву. А то ли было бы обратиться ко мне за помощью, глядишь, может я кое-что и смог бы сделать… И как специалист авторитет имею, и в сем доме не чужой.
— Ну зачем же вам утруждать себя, — неопределенно усмехнулся Шавров.
— Зазнался, Алеша, — огорчился Ельшин. — Я к тебе, как друг…
Шавров недобро взглянул на Ельшина:
— Что-то не понимаю я вас, Виталий Ефремович… Слишком часто слышу от вас о нашей дружбе, а вот когда она была — не припомню.
— До чего же ты ершист, честное слово, — примирительно сказал Ельшин. — Вознесся, теперь и дружба моя тебе не нужна. Боишься, к славе твоей хочу примазаться? Мне твоей славы не нужно, да и не видно пока славы этой. Может, все твои опыты кончатся пшиком, еще ничего не известно. А забывать о той помощи, что я тебе оказывал, — нехорошо, Алеша.
Шавров помрачнел.
— Вы — инженер со стажем, я — без году неделя, из простых сталеваров, вуз окончил без отрыва от производства, все это так, — заговорил он со сдержанным гневом, — однако это еще не дает вам права демонстрировать ваше несуществующее превосходство надо мной, болтать о вашей мифической помощи мне.
Как бы развивалась эта беседа, сказать трудно, ее прервал Брянцев, радушно встретивший молодого инженера. Вскоре на веранде появился Гришин, неспешный, важный.
— Василий Фомич, — произнес он, осматриваясь, — где же хваленая картина, привезенная вами из Москвы? Что-то не вижу ее. Мне интересно, я ведь сам в некотором роде художник…
Брянцев шутливо ударил себя по лбу:
— Совсем забыл! Виталий, картину тебе привез. Перед самым отъездом нагрянул твой дружок, художник Васильев, и передал в подарок тебе эту вещь, на память.
Ельшин растроганно сказал:
— Спасибо вам, Василий Фомич. А Васильев — молодец. Я его творчество уважаю.
— Чего там уважать, не понимаю. Так — мазня какая-то. А где она? Ее увез Михеев, куда же он ее дел?
Откуда-то подала голос Степанида:
— А чевой-то тут в тряпке завернуто?
— Где?
— Да вот, около плиты.
Брянцев заглянул за дверь.
— Она и есть. Картину к огню поставил, ну и ну.
— От Сеньки иного и ожидать было нечего, — пренебрежительно заметил Гришин. — У него на уме только глупости.
Картину Ельшин с кухни притащил, но открывать не стал.
Вошла Зинаида Савельевна, предложила накрывать на стол в гостиной: к вечеру посвежело, того и гляди пойдет дождик. Брянцев пригласил Шаврова в свой кабинет для делового разговора. Ельшин снова уселся на диване с «Огоньком». Гришин нерешительно топтался рядом.
— Как подвигаются дела на любовном фронте? — вежливо осведомился инженер.
— Тише вы, ради бога! — испугался Гришин.
— Здесь же вашей жены нет, — рассмеялся Ельшин.
— Ну, знаете, Виталий Ефремович… — обиделся Гришин.
Ельшин добродушно рассмеялся:
— Не надо трусить, Тарас Ильич, вам это не к лицу! Внешность благообразная, солидная, а храбрости маловато. Так как же с той, заезжей?
Гришин заискивающе понизил голос:
— При моем жаловании трудно добиться успеха, Виталий Ефремович.
— Не прибедняйтесь, дачку вон какую отгрохали…
— Нашли о чем вспоминать, — жалобно сказал Гришин. — То было совсем другое время, а сейчас вот нет и полсотни рублей — сводить знакомую в ресторан.
Ельшин погрозил пальцем:
— Опять под деньги подговариваетесь? Сколько вам еще?
— Боюсь и просить, я у вас и так в долгу, как в шелку.
— Бросьте жеманничать… Сколько все-таки? Только, чур, ни одной живой душе ни слова, а то пойдут разговоры.
— Понимаю, Виталий Ефремович. Мне как-то неудобно…
Ельшин смеялся сквозь зубы, с присвистом.
— Старый плут, — зашептал, озорно сверкая глазами, — ведь знает, что по дружбе не откажу, а кокетничает, как та заезжая балерина. Сколько?
— Мне бы пару сотенных, — еле выговорил Гришин, млея от счастья и преданности.
— Пару, так пару, — произнес Ельшин неожиданно деловым тоном. — Я вам доверяю. Придет время — рассчитаетесь. Давайте так договоримся: завтра к вечеру приезжайте на рыбалку, там я вам и деньги вручу.
— Это куда же приехать?
— Вы лесничего Васюкевича знаете?
— Встречаться не приходилось, а так — слыхал о нем.
— Так вот, хотите деньги получить, приезжайте на рыбалку. Озерко там есть одно превосходное, а под вечер рыба клюет неплохо.
— Не думал, что вы рыболов заядлый, — уважительно сказал Гришин. — Обязательно буду. И захвачу кое-чего по малости, — легко щелкнул себя по крахмальному воротничку.
Ельшин настойчиво сказал Гришину, не глядя на него:
— А теперь вам следовало бы уйти отсюда, Тарас Ильич.
— Почему? — удивился Гришин.
— На рыбалке узнаете, — уклонился от ответа Ельшин. — Идите, идите.
— Я хотел вместе с Шавровым…
— Его наверняка оставят обедать, а вам задерживаться не следует. Идите.
— Если вы настаиваете, — покорно согласился Гришин, протягивая руку на прощание.
Через минуту Гришин скрылся за поворотом улицы.
Ельшин принялся наконец за присланную ему приятелем из Москвы картину: осторожно освободил ее от парусины, внимательно осмотрел.
Обед получился на славу. Зинаида Савельевна вообще отличалась хлебосольством, а тут к тому же два важных обстоятельства: возвращение из командировки мужа и присутствие Шаврова, о котором она слышала много хорошего от Ани. Обед в данном случае — понятие относительное, по времени это скорее был ужин, — уже стемнело.
Зинаида Савельевна и Василий Фомич усердно потчевали, Ельшин и Шавров, как будто забыв о недавней размолвке, ели, шутили. Ничто не предвещало неприятностей. Но они все-таки начались. Выходившая куда-то по делам Степанида между прочим сообщила о брошенном за углом грузовике.
— Какой еще там грузовик? — удивился Брянцев.
— Наверное, тот самый, на котором приезжал Михеев, — высказал предположение Ельшин. Казалось, он только и ждал этого разговора, хотя старался не подать вида, сидел, помешивая ложечкой в стакане давно остывший чай.
— А где же он сам? — осведомился Василий Фомич.
— Надо полагать, где-нибудь в соседней рощице убеждает вашу секретаршу Дусю принять сердце и руку. Хотя на успех он вряд ли может рассчитывать.
— Почему же? Он неплохой человек, — заметила Зинаида Савельевна.
— Почему? — с насмешливой улыбкой переспросил Ельшин. — Ну, на этот счет нам исчерпывающие сведения может дать Степанида, великий маг и чародей, толкователь судеб. Спросите-ка ее, зачем Дуся к ней ходит. Отмалчиваетесь, Степанида, не выдаете профессиональной тайны? — он язвительно расхохотался. — Ну так я скажу.
Брянцев шутливо произнес:
— Интересно, что там у них за заговор…
— Не дает девушка вашей Степаниде житья форменным образом, требует, чтобы Степанида приворожила к ней Алешу.
Все с любопытством посмотрели на Шаврова. Настала та весьма тягостная и неприятная минута, когда ничего предосудительного не сделавший человек остро чувствует себя униженным и как бы уличенным в чем-то постыдном.
Утихшее было раздражение, вызванное разговором с Ельшиным, с новой силой захватило Шаврова, но он постарался сдержаться, сказал спокойно:
— Перестаньте паясничать, Виталий Ефремович.
— А на меня-то за что обижаться? — прикидывался простачком Ельшин. — Честное слово, не вру, сам случайно слышал. Да вот спросите Степаниду.
Аня отлично поняла: Ельшин нарочно разыгрывает эту сцену, чтобы унизить Шаврова в ее глазах, заставить его потерять самообладание, рассердиться. А сам Ельшин тут вообще ни при чем, он так и останется умным, выдержанным, выставив Шаврова неуравновешенным чудаком. И она не вытерпела, крикнула:
