Ходатайство начало ходить по инстанциям и, вероятно, это «хождение по мукам» затянулось бы надолго, если бы догадливые янки не зашелестели вовремя банкнотами.
Когда банкноты с солидным количеством тысяч долларов были вручены по соответствующим инстанциям, канцелярское «хождение» круто изменило свой медлительный характер и приобрело необычайную резвость. Немедленно была получена подпись самого министра. «Дело» взлетело в «высочайшие сферы» и получило пометку:
— «Одобряю».
И полетели к севастопольскому морскому начальству бумаги с предписанием:
— «Оказать всякое содействие американскому обществу для его изысканий и дать в его распоряжение водолазную команду из севастопольского порта».
Правда, севастопольское морское начальство тоже не вчера родилось на свет. И потому американским банкнотам пришлось шелестеть еще раз. Но, как бы то ни было, к изысканиям американцы были допущены с большой любезностью.
— К вашим услугам… — сказал седой начальник порта. — Хоть все Черное море обшарьте… Нам не жалко!
Американцы вежливо улыбались и заявили, что их интересует в настоящее время Балаклавская бухта и прилегающий рейд. На водолазную команду согласились, а когда приехали на место, то оказалось, что из Англии прибыло два специальных парохода и своя водолазная команда. А русскую просили «пока подождать»…
Командир водолазной команды, морской офицер Хохлов, который значительно больше любил исследовать крымские кафе-шантаны, чем морское дно, оставил команду на помощника. И на прощанье сказал ему:
— Вы, дорогой мой, того, — оставайтесь стеречь американцев, а я поеду по делам службы в Ялту.
Помощник Резцов козырнул начальству и сказал:
— Слушаю-с!
А про себя подумал:
«Знаем мы твои «дела службы», — они в шелковых чулках ногами дрыгают»…
Был он человек завистливый, жадный и решительный, но скрытный.
Теперь он каждый день смотрел на эти изыскания издалека и терзался мыслью, что американцы что-нибудь ценное со дна выгребут. И пройдет это мимо него, мимо жадного резцовского рта. Он давно мечтал разбогатеть как-нибудь этак экстренно, чтобы бросить беспокойную службу и пожить широко.
Шагая домой, Резцов продолжал думать:
«Хоть тресну, а дознаюсь, чего ищут проклятые американцы!»
И вдруг мелькнула у него мысль:
«А ведь, надо мне поговорить с дедушкой Прониным. Ему восьмой десяток пошел, он многое помнит. Эта старая морская крыса должна очень много знать! Обязательно поговорю!»
И приняв это решение, Резцов зашагал быстрее, хотя жгучее солнце так и палило своими лучами в этот полуденный час
III. Дедушка знает многое, да не все говорит
Маленький домик дедушки Пронина стоял почти рядом с тем помещением, где расположилась водолазная команда.
Был он, собственно, лаже не дедушка, а прадедушка. У старшей его внучки был уже маленький ребенок. Жил старина в Балаклаве со времен очаковских, и покорения Крыма. В севастопольскую кампанию был морским канониром, много потом всяких должностей прошел по морскому делу. А теперь благодушествовал на покое в своем домике, но все же в огороде копался. Крепкого дерева был старик.
Резцов столовался в семье Прониных и даже слегка ухаживал за хорошенькой Варей, младшей из внучек почтенного ветерана.
Обедали здесь по старинному, в два часа. Глава дома, Степан Иванович Пронин, по древности лет ел больше тюрю из редьки с квасом. Ел и похваливал:
— Самая настоящая еда — от нее человек долго живет!
Резцов решил поступить политично. После обеда он посидел с Варей; поболтал, пока старик отдыхал. И явился к нему в самый удобный момент, когда Степан Иванович выспался и попыхивал в садике трубочкой.
Завязался разговор.
— Ты спрашиваешь, чего ищут американцы в рейде? — говорил Степан Иванович, пуская густую струю крепкого дыма сквозь белые усы.-
Известно, чего-денег. Человек всегда денег ищет. Потому жаден он и неразумен- Да…
Резцов насторожился.
— Каких денег, Степан Иванович?
Старик усмехнулся.
— В нашем Балаклавском рейде, брат, много денег лежит. Клады огромаднейшие, на дне моря хранятся. Где ишут-то?
— От острова на восток. — с милю…
Ну, и вышли дураки. Не там ищут. В этом месте, действительно, погибло около тридцати кораблей. В пятьдесят четвертом году… Да не те…
Резцов так и загорелся от жадного нетерпения, и срывающимся голосом спросил:
— А где же, Степан Иванович?
Старик хитро прищурился и посмотрел на него все еще зоркими глазами:
— А тебе-то что, дружок? Ведь ты искать не собираешься?
Резцов съежился и побагровел.
— Да нет… — пробормотал он. -
Я так… из любопытства…
И, оправившись, заговорил смелее.
— Я все собираюсь, дедушка, вас просить рассказать мне про севастопольскую кампанию. Если вас не затруднит, конечно; вы ведь все помните…
Дедушка- тихо засмеялся.
— Да, память еще не отшибло пока. Даже лучше помню, что было пятьдесят лет назад, чем недавно… Если любопытно — послушай; расскажу, пожалуй, что было в пятьдесят четвертом. Страшный был этот год. Ну, а один день — второе ноября — ТОТ всех страшнее был. Восьмой десяток около Черного моря живу, чай, лет сорок, поди, плавал по нем, а. такого шторма не запомню. Гневное наше море по осени и к зиме, а тут уже такое было, что сверх всякой меры хватило.
Дедушка Пронин раскурил трубку и. продолжал:
— В те поры я был на морской службе канониром при береговой батарее. Служба тогда, при Николае первом, была лютая-по двадцать пять лет сроком. Моей служба шел год седьмой, и попался в севастопольскую кампанию. Сильной рукой шел на нас неприятель- англичанин, француз, итальянец, турок — навалился силой. Для десанту пригнали четыреста судов. Сначала высадили шестьдесят пять тысяч войска, обошли Севастополь с востока, А тут, слышим, еще десант привезли на двухстах судах паровых. И вытянулись в кильватерную колонну вдоль всего берега, от Качи до Балаклавы. Наша батарея стойла у Карантинной бухты, и была у нас неприятельская эскадра, под обстрелом.
В начале октября подошли англичане к Севастополю. И до чего хитры — псы! Большие у них были парусники, а паровые суда малые. Так они сняли все мачты с больших судов, чтоб меньше прицелу было. Пришвартовали к парусникам пароходы, да так, ползком, и подошли к Севастополю.
Открыли такую пальбу по городу, что небу стало жарко. Стоял на море штиль, и от дыма на рейде ничего не было видно. Двадцать тысяч ядер по городу выпустили. А убили семьдесят человек.
Мы отвечали калеными ядрами. Накалим ядро до-красна, да так в пушку и сунем. Чтобы пожар на корабле произвести: Сожгли кое-какие. Но им это ни по чем. И не дрогнули.
На море мы с ними ничего не могли сделать, потому наш флот был почти весь парусный, а их по-«ти сплошь паровой. Затопили мы свои корабли у входа в Северную бухту, с остальными спрятались в Южную, и засели там, как мыши в норе.
Первого ноября выглянули из брустверов на море. Смотрим — силой подходят. В две кильватерных колонны пароходов и бекасов вытянулось в сотню. Стали на якорь становиться. На завтра высадка. Ну, значит, будет нам работа, а потом, того и гляди, и самих нас прихлопнут.
Только к вечеру, смотрим, командир наш веселый ходит, говорит:
— Ребята! Быть завтра большой буре. Барометр сильно падает. Достанется англичанам при десанте на орехи!
Ну, мы себе намотали на ус. Значит, бить будем орудиями. Снаряду припасли достаточно. Вышел я в первой ночной смене, посмотрел на барометр — батюшки! Совсем упал — на великую бурю. И назначил меня командир в эту ночь пройти к Балаклаве лазутчиком. Возвращаюсь я — зги не видать… Небо черное, воздух душный — буря надвигается. А через час поднялась такая, что и мы свету не в видели- на берегу. Минареты сносит прочь, дома которые расшвыряло, с которых крыши посносило, палатки в лагерях унесло. А в море? Ад кипучий стоит!.. Вода — побелела, волны, как горы, ходят, а на рейде такая толчея поднялась, что- страх берет. Суда с якорей рвет, мачты ломает. В первый же час с десяток паровых судов оборвалось с якорей, бросило их на скалы и разбило, как яичную скорлупу. Другие повернули: носом к морю, дали полный ход парам, чтобы уйти в открытие море. Смотрим, загорелись сердечные от перегрева котлов. Заживо горит народ… Тысячи, людей бросаются в море и тут же тонут — где выплыть? — Ну, впрочем, и нашим в те поры приходилось не сладко! — продолжал старый боцман, — генералы нас одолели. Каждый на, свой манер мудрил, а людей не жалели. Недаром тогда солдаты про генералов песню сложили. До сих пор наизусть ее помню. Наши солдаты ее пели тогда.
И старик, не без огонька, дребезжащим голосом пропел такую солдатскую песенку;
Долго Ржевский генерал
