Талызин присел на крайнюю скамью. На душе было тревожно.
Идет война, льется кровь, ежечасно, ежеминутно гибнут люди. И если ему удастся хоть чуть-чуть, хотя бы на единый миг, приблизить День Победы — его миссия будет заведомо оправдана. Что бы там ни готовил ему день грядущий, нужно идти в гостиницу и постараться если не заснуть, то хотя бы отдохнуть. Завтра предстоит хлопотливый день. Впрочем — об глянул на часы, — завтра уже наступило.
Круг замкнулся. Замысел руководства был осуществлен: наконец попал в тот лагерь, где должен был находиться нужный человек. Долгие мытарства остались позади. Теперь они казались сном, а единственной реальностью — барак, битком набитый людьми, колючая проволока, через которую пропущен ток высокого напряжения, вышки с пулеметами, бесконечные издевательства, голод, изматывающая изнурительная работа, чаще всего бессмысленная. Но это был именно тот лагерь, где должен, по сведениям руководства, находиться нужный человек.
В каком-то смысле задача Талызина облегчалась тем, что военнопленные различных национальностей содержались фашистами отдельно. Французы обитали в особом бараке, расположенном справа от тяжелых чугунных ворот, специально для заключенных снабженных нравоучительной надписью, также отлитой из чугуна: «Труд делает свободным».
Иван попал в противоположный конец лагеря, в глубинку. Рядом был собачий питомник, где выхаживались и натаскивались для охоты на людей восточноевропейские овчарки.
Жизнь Талызина шла теперь под непрерывные команды. Первые дни он осматривался на новом месте, поджидал связного. Памятуя инструкцию, вел себя с максимальной осторожностью, в разговоры без крайней необходимости старался не вступать, опасаясь возможных провокаций.
Бежали дни — связной не появлялся.
Заключенные трудились с рассвета до поздней ночи на расположенной неподалеку от лагеря каменоломне. Часть пленных заготавливали камень, обрабатывали его, другие — транспортировали ютовые глыбы тачками и носилками до узкоколейки и грузили их в вагонетки.
В паре с Талызиным работал молчаливый, донельзя истощенный человек. К Ивану он относился безразлично.
Связной не появлялся, и Талызин решил действовать на свой страх и риск. Улучив момент, он в один из дней попытался пробраться к участку карьера, где работали французы. Первая попытка, однако, оказалась неудачной.
Чтобы завязать разговор, Талызин шепнул что-то малозначащее изможденному человеку, который пытался перекинуть на носилки угловатую глыбу. Француз скользнул по нему невидящим взглядом и, ничего не ответив, продолжал свою работу. Тут же краем глаза Талызин заметил охранника, который по выбитой среди камней тропке не спеша направлялся в его сторону.
— О, новенький… — процедил немец сквозь зубы, разглядывая Ивана.
Француз, силы которого при виде охранника удесятерились, справился наконец с глыбой, его замешкавшийся напарник подхватил носилки с другой стороны, и они быстро, чуть не бегом двинулись прочь.
— Что здесь нужно? — спросил штурмбанфюрер, ухмылка искривила его губы и, не дожидаясь ответа, резко, наотмашь ударил Талызина хлыстом, с которым редко расставался.
— Для первого знакомства. А теперь марш трудиться, скотина! Труд делает свободным, — добавил немец и грязно выругался.
В течение нескольких дней беспокойные мысли о связном, который так и не появился, не давали покоя. Ситуация тут, как и на фронте, меняется быстро. Уж не угодил ли связной в крематорий, пока Талызин добирался сюда долгим, тернистым путем?.. Вон как дымят закопченные трубы крематория — день и ночь, работа идет там в три смены, и жирная копоть клубами поднимается в весеннее небо…
Ровно в полдень по удару колокола люди прерывали работу и тянулись к дымящейся кухне получать обед. Этим словом именовалась мутная бурда, в которой плавали редкие кусочки брюквы.
Талызин, осторожно держа консервную банку со своей порцией, сел на камень поодаль от остальных. Так он делал всегда, чтобы, на случай, если связной все же обнаружится, ему было легче подойти.
Несколько человек, закончив скучную трапезу, беседовали.
— Твоему-то, Кузя, сегодня повезло, — сказал негромко кто-то и показал взглядом на Талызина.
— Он такой же мой, как и твой, — пожал его собеседник плечами. — А в чем повезло-то?
— Охранник его пожалел — кулаки в ход не пустил. Хлыстом ограничился…
Ночью Талызин долго ворочался на нарах. Да, он не принадлежит себе и потому должен изо всех сил оберегаться — любых случайностей, любой провокации. Но один, без людей, без их дружеской помощи, он ничего не сделает, ничего не добьется.
Сон не приходил — его прогнали воспоминания о тревожных слухах, которые поползли по лагерю. Вести из внешнего мира просачивались сюда с трудом, поэтому широкое хождение приобретали всякого рода толки. Больше всего взволновали Талызина упорные разговоры о новом оружии немцев, которое тайно разрабатывается где-то на балтийском побережье, близ Свинемюнде, и сможет внести перелом в ход войны.
Говорили и о том, что авиация союзников все чаще бомбит территорию Германии.
…Это случилось в полдень.
Набирающие силу весенний лучи успешно сражались с остатками снега, который кое-где еще сохранился в ложбинках и выбоинах израненной почвы каменоломни. Камни, мокрые от талой воды, скользили в руках, поэтому обрабатывать и транспортировать их было труднее обычного.
Послышался отдаленный, словно идущий из-под земли, медленно нарастающий гул.
— Что это? — спросил Кузьма, напарник Талызина.
Иван сделал руку козырьком и посмотрел в небо, но оно было чистым, если не считать единственного легкого облачка.
Заключенные, прислушиваясь к утробному гулу, невольно замедлили работу, однако охранники с помощью окриков и ударов быстро восстановили темп.
Летели самолеты. Они надвигались с запада, и их было необычно много. Десятки? Сотни?..
— Немецкие! — с досадой сплюнул Кузьма, ни к кому не обращаясь, и ожесточенно поддел каменный обломок породы ногой, замотанной в немыслимое тряпье.
Иван покачал головой:
— Это не немецкие.
— А ты откуда знаешь?
— Те гудят прерывисто, а эти — однотонно.
Это был первый массированный налет авиации союзников на окрестности Гамбурга, где находились крупные военные заводы. Для большего психологического эффекта командование союзников решило провести налет днем.
Лагерная охрана на короткое время пришла в замешательство. Побросав работу, заключенные, так же как и охранники, смотрели в небо. Черные черточки самолетов сплошь заштриховали его — бомбардировщики шли на значительной высоте.
Внезапно характерный свист донесся сквозь самолетный гул. Свист нарастал, переходя в пронзительный вой.
— Нас бомбят! — истерически взвизгнул охранник и плашмя кинулся на землю.
Заключенные разбежались, ища укрытия. Только Кузьма, стоявший рядом с Талызиным, замешкался. После сильной контузии у него была замедленная реакция, да и со слухом неважно.
Вой бомбы сверлил уши. Талызин толкнул напарника и упал на него.
Бомба вонзилась в землю сразу за карьером. Тяжелый взрыв потряс почву, осколки и обломки щебня веером брызнули ввысь.
— Дура! — беззлобно сказал Кузьма, поднимаясь. — Эта смерть не про нас. Здесь тебе не передний край. Мне, видно, судьба не от бомбы погибнуть…
Жидкая грязь капала с него на землю, даже щеки были в грязи.
Талызин покачнулся, лицо его побелело.
— Ты что? — спросил Кузьма. — Ранен?
— Рука!.. — прохрипел Талызин. На левой кисти его быстро расплывалось красное пятно.
Кузьма огляделся, подозвал кого-то. К ним подошел человек, который опытным глазом осмотрел кисть Ивана и сказал:
— Легкое ранение — счастливо отделался.
Он быстро сделал из ветошки жгут и туго перетянул Талызину руку повыше раны.
— Мой гостинец на себя принял… Спасибо, Иван, — напарник впервые назвал Талызина по имени.
Все трое с тревогой озирались, но охранникам, к счастью, было не до них: сбившись в кучку, они оживленно обсуждали, на какой объект направилась воздушная армада союзников.
Гул постепенно затихал.
— Может, попросить немцев обработать рану? — предложил знакомец Кузьмы, заканчивая перевязку. — Может нагноиться.
Кузьма покачал головой:
— Госпиталь — верная смерть. Сначала всю кровь высосут, а потом гадость какую-нибудь впрыснут — и амба.
— Ну, гляди сам.
— Лучше рану в бараке золой присыплем, — продолжал Кузьма, — авось обойдется… Парень здоровый, выдюжит.
Напарник опустил Талызину рукав, чтобы повязка не была видна, после чего спросил:
— Работать-то сможешь?
Талызин нерешительно кивнул.
— Ладно, — решил Кузьма, — цепляй носилки. Ты только вид делай, что тянешь, чтобы этот гад ничего не заприметил.
