— Что-то очень важное?
— В данный момент не особенно важное, но может стать важным, — неопределенно говорит он.
— Хорошо. Мы увидимся в семь.
И я даю ему адрес одной служебной квартиры.
Ныне понедельник, и операция на вилле Раева в ночь с субботы на воскресенье прошла нормально, так что мне не ясно, зачем Бояну срочно понадобилось встретиться со мной. Но даже если нет серьезного повода, встретиться с парнем нелишне хотя бы ради того, чтоб как-то поддержать его морально.
Квартира, как было сказано, служебная, обставленная стандартной мебелью двадцатилетней давности, громоздкой, тяжелой, мрачной, внушающей уважение разве что своей уродливостью. Словом, как будто я нахожусь в обычной домашней обстановке, с той лишь разницей, что у меня не такой застоявшийся воздух. Я вытягиваюсь на твердом, как доска, диване, объятый неповторимым чувством холостяцкого уюта, и, вероятно, начинаю дремать, потому что, когда от двери доносится звонок, я машинально поднимаю левую руку, чтобы поднять трубку несуществующего телефона.
Входит Боян, слегка запыхавшийся и немного возбужденный, он бормочет что-то вроде извинений — отнимает, дескать, у меня время.
— Ты убедился, что за тобой следом никто не шел?
Он кивает.
— И надеюсь, не слишком озирался по сторонам...
— Я делал в точности так, как вы советовали.
—Тогда садись и рассказывай, что там в данный момент не особенно важное, но может стать важным.
— Лили, — лаконично отвечает он и плюхается на стул.
— Коньяк будешь пить?
— Спасибо, не могу. Недавно выпил целых две рюмки.
— Значит, Лили? — спрашиваю, наливая себе полрюмки из бутылки, которую принес с собой. — И что же с ней стряслось, с Лили?
— Как вам сказать? Ходит за мною как тень.
— И чем ты это объясняешь?
— А что тут объяснять... — Он как-то мнется. Потом вдруг выдает: — Она влюблена в меня.
— И как ведет себя? Ходит всюду за тобой по пятам?
— Ну, до этого еще не дошло. Но позавчера, в субботу, как раз когда я сидел с Анной в «Софии», Лили тоже пришла туда и села за соседний столик. Она никогда не бывала в «Софии», но когда те стали ее подначивать, что я будто бы днюю и ночую в «Софии», она не долго думая и приперлась туда, уселась в трех шагах от нас и сидела до тех пор, пока мы не ушли.
— Сидела тихо, спокойно?
— Да, тихо и спокойно, но бросала в нашу сторону такие взгляды, что все было ясно как день. Я вертелся, делая вид, будто у меня насморк, только Анну не проведешь, настроение у нее испортилось, а когда мы вышли, начался, как водится, скандал, и я с трудом успокоил ее. А вчера Лили опять принесло, опять она села у нас под носом. И сегодня тоже, только в этот раз не нашлось свободного места, поэтому она ходила туда-сюда
мимо нас, все время глазея в нашу сторону. И конечно, новый скандал с Анной. Если так будет продолжаться, то может дойти до полного разрыва, и тогда уже дорога на виллу будет для меня закрыта.
— Да, это для нас не очень хорошо, да и для тебя, вероятно.
— О, если вы имеете в виду Анну, то, мне кажется, немного преувеличиваете. Верно, она более чистая, не такая, как те, наши, я хочу сказать, в ней больше детского, но она до того избалованная, капризная, что эти ее капризы у меня вот тут сидят.
— Тебе придется самому как-то это уладить, иначе осложнений не миновать, — говорю я. — Нашла коса на камень. Все же Лили твоя приятельница, правда?
— И да и нет, — уклончиво отвечает парень.
Он достает отощавшую коробку сигарет и закуривает.
— Дело в том, что дружбу все понимают по-разному. И чем я виноват, что она ее понимает так, как ей хочется. Я не бегал за нею, не канючил, не давал никаких обещаний, она сама пришла. — Боян замолкает и косится в мою сторону. Потом продолжает: — Но это вопросы чисто личные, как вы сказали, и я слишком много болтаю -- наверное, после выпитого — и, может, вам надоел уже...
— Вовсе нет. Просто мне бы не хотелось, чтобы ты подумал, будто я заглядываю в твои тайны.
— Тайны! — Боян небрежно машет рукой и выпускает густую струю дыма. -- Мура это, какие тут тайны, сущий вздор. Все это тянется еще с выпускного бала... Я имею в виду себя, потому что у Лили неурядицы начались еще раньше. Впрочем, вы, наверное, знакомились с ее делом.
— Скажешь такое. «С её делом»!.. — бормочу я. — Если на таких, как вы, начнем заводить дела... Видел там какую-то справку, где перечислены все имеющие отношение к вашей шайке.
— Она, если разобраться, несчастное существо.
«Вроде твоей матери», — мелькнуло у меня в голове.
— Раньше, я хочу сказать, до этого выпускного бала, я ее знал очень мало, просто жили по соседству. Идет она, бывало, по улице, а мальчишки ширяют друг друга под ребро и перешептываются: «Вот это баба», вкладывая в это и. переносный и буквальный смысл, потому что, если вы ее видели, она девка дородная. Жила она с отцом, мать ее умерла — с горя, как говорила Лили, — поскольку отец не мог простить ей, что родила ему дочку. Бывают еще такие типы, знаете, вот и отец ее был из таких, и мало того, что этот папаша превратил Лили в служанку, так еще со свету ее сживал за слабые отметки, а могла ли она хорошо подготовить уроки, когда без конца занималась стиркой и уборкой? Все ничего, но, когда Лили подросла, он стал держать ее под замком — в школу, в магазин, и ни шагу больше. Но вся штука в том, что он работал в какой-то там администрации или экспедиции в газете и ему часто приходилось разъезжать. В таких случаях он доверял дочку соседке, ну а соседка, понятное дело, не станет ходить за нею следом, и вот однажды заварилась каша... — Замолчав, Боян бросает взгляд на почти полную бутылку и спрашивает: — Можно все-таки немножко коньяку? Самую малость, один глоток.
— Разумеется, я же предлагал тебе, — говорю в ответ и наливаю ему полрюмки.
Он и в самом деле отпивает очень немного и возвращается к своей истории:
— У них была крохотная комнатенка в мансарде, и отец сдавал ее студентам, чтобы получить небольшую прибавку к зарплате. Так вот, студент, живший у них в ту пору, решил поразвлечься с Лили разок-другой, пользуясь тем, что отца нет дома, а девчонка возьми да и забеременей. Когда Лили поняла, что случилось, и сказала об этом студенту, тот начал изворачиваться: дескать, это ты не от меня, хотя до него она ни с кем не водилась. Студент до того струсил, что однажды ночью исчез и больше не появлялся. Подружки посоветовали ей идти в больницу, поскольку она несовершеннолетняя, и Лили пошла. Все было бы шито-крыто, но у кого-то из больницы хватило ума передать о случившемся отцу, после чего тот прибежал домой страшнее дикого зверя. Как раз в это время соседка-портниха шила для Лили бальное платье и пришла сделать примерку. Этот тип набросился на Лили и давай ее бить, и мутузить, и рвать это платье. Лили, конечно, бросилась бежать, а он ей вдогонку и орет на лестнице: «Вон, подлюга, из моего дома, и чтобы ноги твоей тут больше не было, мерзавка проклятая!» — и прочее в этом духе.
Боян раздавливает в пепельнице окурок и снова глядит мне в лицо.
— Мне продолжать?
— Что за вопрос? -- товорю. — Начатый разговор доводят до конца или вообще его не заводят.
— А, ну ладно... Мне просто не хочется вам надоедать. Надо сказать, что обо всем этом я узнал уже потом, от Лили, а в тот самый день, когда был назначен выпускной бал, прибегает ко мне Роза, такая худенькая, вы, наверное, знаете ее, и говорит: «Ты согласен сегодня быть кавалером Лили? Она, бедняжка, такая несчастная. Мы собрали денег, — говорит, — и купили для нее платье, не Бог весть что, но все-таки новое, и сговорились привести ее на бал, ведь она в таком состоянии, что от нее всего можно ждать, так что, если ты согласен быть ее кавалером...» — «А почему бы и нет, — отвечаю. — Если, по-твоему, это будет для нее каким-то утешением». И по моей просьбе ей сообщили, что вечером я буду ждать ее в саду, против военного клуба. Когда я пришел туда, она была уже там, в своей обновке, в простеньком платьице в зеленую клетку, а главное, очень узком для нее: в этом платье Лили мне казалась толстой, как никогда, и мне стало не по себе, когда я подумал, как заявляюсь на бал с такой девушкой, какая там девушка, с такой женщиной, но, так как я и сам не мог казаться таким уж привлекательным в своем костюмчике, купленном в магазине готовой одежды, мне подумалось, что мы с Лили одного поля ягода, и я повел ее к ресторану.
Еще раз пригубив коньяк, Боян извлекает новую сигарету из мятой коробки и, закурив, продолжает:
— Веду я ее к ресторану, а она возьми и спроси: «Я не очень страшная в этом жабьем платье?» — «Почему в жабьем, — говорю, — обычное платье». А она мне: «Будь у меня немножко больше денег, я бы взяла другое, поприличнее, оно хотя бы не стягивало меня до такой степени, того и гляди, разойдется по швам». — «Будь у меня больше денег, — говорю ей, — мы бы с тобой подкатили к ресторану в красном «ягуаре» на зависть всем зевакам, да и те, что приехали на «фиатах», пускай бы лопнули от досады». Но поскольку приличного платья не было, а о «ягуаре» и говорить нечего, мы протиснулись сторонкой . сквозь толпу и, войдя незамеченными, забились в самый угол, где уже устроился наш Апостол. Мы кое-как пришли в себя, вечер был так себе. Ночевали у Марго, родителей ее не было, и Лили казалась почти счастливой, а мне, честно говоря, от всего этого запомнились только ее чулки, рваные выше колен, — они тоже ей были тесны... В общем, так это началось...
