В то субботнее утро я проснулся в три часа. Лежал на кровати, полностью одетый, и в номере горел свет. Засыпая, я даже не подумал выключить его. Разбудило меня ощущение боли. Да в общем-то я и был болен. Немного погодя я разделся, принял две таблетки аспирина от головной боли, выпил стакан воды и вернулся в кровать. Мне потребовалось почти полчаса, чтобы заснуть снова.
Вот в этом-то месте мы и выпадаем из фокуса, потому что, если быть до конца откровенным, заснуть я смог лишь после того, как расплакался, и коль скоро это стало вам известно, полагаю, вы легко сможете представить себе, в каком состоянии я находился и о чем думал на протяжении этого получаса. Фотоаппараты, Бегин, югославские тюрьмы, люди с дубинками — вот что в основном фигурировало в кадре. Человек я вообще-то не слезливый. Я не плакал пятнадцать лет. Но теперь подушка была насквозь пропитана влагой.
Нет такого мужчины, который с охотой признавался бы, что плачет, поэтому я с удовольствием избежал бы даже упоминания об этой утренней интерлюдии, которое вгоняло меня в краску. Увы, существовала некая причина, делающая это невозможным. Я должен объяснить то сравнительно бодрое состояние духа, в котором спустился к завтраку. Слезы — удивительный клапан, позволяющий выпустить подавляемые чувства.
Возможно, «бодрое» неточное слово. Чего уж там бодриться? Скорее, это было чувство обреченности. Если воля Аллаха, или кто там еще заведует подобными делами, состояла в том, чтобы несколько последующих лет своей жизни я провел в югославской тюрьме, я ничего тут не мог поделать. Я уже не верил, что к субботе смогу обрести свободу и вернуться в Париж. Я даже пытался вспомнить, амнистирует ли, пусть выборочно, югославское правительство политзаключенных. Об этом в любом случае можно будет подумать и прикинуть свои перспективы во время тяжкого перехода через Динарские Альпы.
Сейчас я, конечно, понимаю, что полностью утратил чувство реальности. Удивительно, что в то же самое время на протяжении всего последующего дня я не утратил здравого смысла. А день был, мягко говоря, фантастический. И как ни странно, первую порцию фантазии мне преподнес майор Клэндон-Хартли.
К завтраку я опоздал и застал на террасе только Фогелей.
На затылке у меня выросла шишка величиной, кажется, с пушечное ядро. Пускай она и не причиняла прежних страданий, но была весьма чувствительна, и каждый шаг отдавался в ней изрядной болью.
Я осторожно, на цыпочках, проследовал на террасу и сел за столик. Фогели как раз поднимались, чтобы уйти. Оба просияли и подошли ко мне. Мы обменялись приветствиями. И тут со стороны герра Фогеля последовал первый за этот день выстрел.
— Вы слышали, — спросил он, — что английский майор с женой уезжают?
Острый укол головной боли.
— Когда?
— Неизвестно. Мы это от месье Дюкло узнали. Он весьма информированный господин. Ну, это самое лучшее. Я имею в виду, самое лучшее, что англичане могут сделать, так это уехать. Им пришлось бы здесь нелегко после вчерашней истории. На пляже сегодня утром увидимся? — Герр Фогель подмигнул мне. — Американская мисс уже там.
Я что-то промычал, и они направились к выходу. Итак, Клэндон-Хартли уезжают! Происходит как раз то, чего я боялся. Дело не в том, что майор Клэндон-Хартли мог оказаться шпионом, само такое предположение выглядело бы чистейшим абсурдом. Но факт остается фактом: миссис Клэндон-Хартли — итальянка. Я вернулся мыслью в кабинет комиссара, где Бегин упорно пытался выяснить, есть ли у меня знакомые-итальянцы. Невозможно, но…
Оставалось лишь одно — немедленно позвонить Бегину. Я залпом проглотил кофе, пересек холл и вышел на дорогу. Не успел я проделать и половины пути, как увидел, что через тропинку в роще, ведущую к саду, ко мне приближается майор. По всему было видно, что ему не терпится перехватить меня.
— Ну вот и вы, Водоши, — заговорил он еще издали, — а я уж обыскался вас. — Я остановился, и, подойдя ко мне вплотную, он с несколько заговорщическим видом понизил голос: — Если у вас нет ничего срочного, хотелось бы переговорить. Конфиденциально.
Должен признать, при всей очевидной нелепости такой мысли, первое, что мне пришло в голову, — майор собирается признаться в том, что он шпион. Я заколебался на мгновение, потом учтиво поклонился.
— Разумеется, майор, я к вашим услугам.
Не говоря ни слова, он пошел к дому и там проследовал в читальню, где выдвинул стул.
— Черт бы побрал эти стулья, сидеть невозможно, — виновато сказал он, — но все лучше, чем в холле.
На деле все обстояло иначе. Читальню он явно предпочел потому, что здесь никого не было. Мы сели.
— Боюсь, не могу предложить вам сигарету, — сказал он. — Я не курю.
От его смущения было не по себе. Чтобы заполнить чем-то возникшую паузу, я зажег сигарету. Сжимая и разжимая ладони и не отрывая глаз от пола, майор наклонился ко мне.
— Слушайте, Водоши, — выпалил он, — у меня есть особая причина поговорить с вами. — Он замолк.
Глядя на кончик сигареты, я ждал продолжения. В тишине было слышно, как прозвонили часы на каминной полке.
— Вы ведь вчера днем не были на пляже, верно? — неожиданно спросил он.
— Не был.
— Вот-вот, так мне и показалось. А то никак не могу припомнить, видел ли я вас. — Он говорил, запинаясь и подыскивая слова. — Вы, верно, слышали, что там случилось. Боюсь, я вышел из себя. Весьма неприятная история.
— Да, кое-что до меня дошло.
— Так и я думал. Трудно ожидать, чтобы о таких вещах молчали. — Он снова умолк. Я уж начал сомневаться, дойдет ли он когда-нибудь до дела. Но тут майор вскинул голову и посмотрел мне прямо в глаза. — Верно, все говорят, что я обезумел, не отвечаю за свои поступки и так далее?
Этот вопрос застал меня совершенно врасплох. Я не знал, что сказать, и почувствовал, как мои щеки покраснели.
— Прошу прощения.
— Извините, что вываливаю все это на вас, — слабо улыбнулся он, — но мне надо знать, с чем я имею дело. По выражению вашего лица вижу, что ответ утвердительный. Да. Что ж, именно об этом я и хотел с вами поговорить. Об этом и еще кое о чем.
— Ясно. — Я постарался, чтобы прозвучало это как можно более непринужденно, так, словно привык к тому, что люди объясняют мне, отчего их считают свихнувшимися. Но он, похоже, не слушал меня.
— Я понимаю, — сказал он, — что делиться своими личными проблемами с людьми незнакомыми или, скажем, теми, с кем только-только познакомился, занятие весьма не похвальное. Но у меня имеется основательная причина. Видите ли, Водоши, вы здесь единственный, с кем я мог бы поговорить. — Он мрачно посмотрел на меня. — Надеюсь, вы не против?
— Не против, — ответил я, теряясь в догадках, о чем вообще речь.
— Рад слышать, — продолжал он, — а то эти проклятые иностранцы… — Он прикусил язык, сообразив, должно быть, что допустил бестактность. — Видите ли, мистер Водоши, речь идет о моей жене. — Он снова умолк.
Я начал уставать от всего этого.
— Может, — предложил я, — вы просто доверитесь моей доброй воле и скажете, что хотите сказать? У меня же нет ни малейшего представления, поймите вы это, о чем вы толкуете.
— Так точно. — Он вспыхнул и вроде как заговорил по-военному: — Нет смысла ходить вокруг да около. Без причины я и сам не торчал бы тут и не тратил ваше время попусту. Карты на стол. Сейчас я вам выложу все без утайки. А дальше судите сами. Не хочу, чтобы у вас сложилось ложное представление. — Он несильно стукнул кулаком по своей ладони. — Карты на стол, — повторил майор. — С женой своей я познакомился в Риме. — Он остановился, я забеспокоился, как бы разговор снова не ушел в сторону, но на сей раз последовало продолжение. — Это случилось сразу после того, как мы сдулись при Капоретто и отступили на ту сторону Пьяве. Меня только-только перевели в штаб одного дивизионного генерала. Британское и французское командование было весьма обеспокоено ситуацией, складывающейся в Италии. Большинство, конечно, склонялось к мысли, что австрийцы стремятся захватить промышленные районы вокруг Милана; в то же время поговаривали, и довольно громко, что австро-германский генеральный штаб не стал бы отвлекать так много сил с Западного фронта только ради этого, а истинный план заключался в том, чтобы обойти с севера Италии швейцарский барьер и двинуться на Лион. Нечто вроде Drang nach Westen.[31] — Он неуклюже перешел на немецкий.
Так или иначе, мы с французами направили в Италию, дабы воспрепятствовать дальнейшему продвижению противника, военную технику и людей, а с ними для координации действий несколько штабных. Я сначала поехал в Пизу. Свою железнодорожную сеть они привели в совершенно хаотическое состояние. Ну, о железных-то дорогах я знал все, и к тому же со мной был новоиспеченный военный, имевший некоторый опыт гражданской службы в Англии, и вдвоем мы быстро наладили дело. Потом, уже в восемнадцатом, меня направили в Рим.
