– Вы знакомы с ним?
– С ним все были знакомы. Джулиан обладает настоящим даром заводить знакомых. Не говоря уж о других его способностях.
Флорри сделал глоток виски.
– Итак, если вы чувствуете необходимость отправиться туда же и стать героем в глазах этой миленькой девушки, ну что ж, отправляйтесь. Заплатил пенни, заплатишь и фунт, как говорится. Возможно, в данной ситуации это лучшее, что можно сделать.
Внезапно до Флорри дошло, как тщательно был просчитан Сэмпсоном этот разговор.
– Кажется, я сильно облегчил вашу задачу, Сэмпсон?
Тот улыбнулся. В эту минуту Флорри возненавидел его.
– Можно сказать. Вы довольно любезно начали там, где я предполагал остановиться. Сегодня ночью я получил последнее распоряжение майора. Вам необходимо вступить в Ленинскую дивизию. И он поручил мне проработать этот вопрос. Вы спасли меня, старина.
– Вы и вправду шлюха, Сэмпсон.
– Разумеется. И тешу себя мыслью, что неплохая. Но не надо расставаться врагами, хоть мы и учились в разных школах. Если надумаете, заглядывайте ко мне и захватите с собой вашу девушку. Я арендовал в окрестностях Сарреи виллу. Исключительно удачное место, дом довольно красивый и просторный. Сейчас недвижимость идет за сущие гроши. Пошлю туда моего повара, он отменно готовит. Может получиться отличная вечеринка.
Флорри встал, собираясь идти.
– Договорились. Я вам позвоню, и решим окончательно.
– Великолепно. Между прочим, у меня имеется для вас еще кое-что любопытное.
Флорри вернулся.
– Так вот. Ходят слухи, что старый дружок Джулиана Левицкий сейчас в Барселоне. Почаще оглядывайтесь, когда окажетесь рядом.
– И как, интересно, я узнаю этого Левицкого? Вы считаете меня телепатом?
– Помилуй бог. Но дело в том, что сюда вы с ним плыли на одном судне. Он прибыл в Барселону по чужим документам на том же «Акиме». И тоже, насколько нам известно, спасся.
Флорри взглянул на чопорного молодого англичанина, который в эту минуту самодовольно ухмылялся. Но Флорри думал не о нем. В его мозгу внезапно вспыхнуло воспоминание. Воспоминание об одном назойливом запахе.
Шнапс с перечной мятой.
Из окна Левицкий внимательно следил за приближением Игенко.
Это был низенький, довольно толстый мужчина с мелкими суетливыми движениями и небритым лицом. На его белом костюме под мышками темнели огромные полукружия пота. Было очевидно, что он отчаянно трусил.
«Поди, поди сюда, миленький», – мысленно подгонял его Левицкий.
С немалой тревогой человечек вступил в продуваемые морскими ветрами, зловонные узкие улицы Баррьо Чино,[23] которые сейчас, с приближением ночи, стали заполняться людьми. Даже революция не прекратила деятельности жриц древнейшей профессии. В Баррьо Чино – муравейнике зданий с нависающими балкончиками – сотня тесных ночных заведений держит двери открытыми, предлагая свои нехитрые удовольствия. Обычную клиентуру местных проституток составляют матросы, солдаты, политики и революционеры, которые проводят ночи напролет в бесчисленных маленьких забегаловках среди вони отбросов и мочи.
Левицкий видел, что коренастый застенчивый Игенко пытается быть незаметным в этой разноязыкой толпе. Во-первых, он боялся слежки НКВД, а во-вторых, что его остановят патрульные анархистов. Анархисты действительно держали в кулаке Баррьо Чино, иначе он бы так не процветал, но, как известно, им не по душе были русские.
Человечка, к счастью, никто не остановил. Он мельком бросил взгляд на часы, набрал в грудь побольше воздуха, словно набираясь храбрости, и, бросив последний взгляд на окружающий мир, пропал из поля зрения.
Левицкий ждал. Воображение рисовало ему мучения бедного Игенко, подвергнутого неизбежным расспросам при входе в бордель. Через некоторое время он догадался, что человечек приближается – послышались оклики женщин.
– Эй, сахарная задница, пойдем со мной, может, я и сделаю из тебя мужчину.
– А может, засунем твоего малыша куда надо, красавчик?
– Полижи меня, детка, а я покажу тебе парочку таких сисек, каких ты в жизни не видал.
Очевидно, бедный Игенко корчил из себя стоика. Вечно его дразнили на улицах подростки, и эти шлюхи тоже все, конечно, поняли. Левицкий удивлялся – откуда им было знать? И вправду, откуда? Почему все сразу догадываются?
Возле двери шаги затихли.
– Тебе сюда, – услышал он женский голос. – Деньги давай.
Еще одна пауза, очевидно, тот рылся в бумажнике.
– Ох, эти русские, – пробормотала она. – Хоть на глаз, хоть на нюх, все вы одинаковые. Толстые ли, тонкие – без разницы.
Она удалилась.
Игенко распахнул дверь и застыл, вглядываясь в темноту.
– Иваныч? Иваныч, ты где? – позвал он, обращаясь к Левицкому, как всегда, только по отчеству.
– За тобой следили?
– Иваныч, слава богу, ты здесь.
– Закрывай дверь, – прошипел тот.
Игенко быстро захлопнул за собой дверь. Прошло еще несколько секунд в молчании, и наконец зажегся свет.
– Боже! Какой ужас, Иваныч. Что с тобой сделали!
– Никакой бог тут ни при чем, уверяю тебя.
Левицкий старался говорить, не разжимая губ, потому что боль все еще была непереносимой. Разбитое лицо саднило и жгло.
Но не он, а Игенко, казалось, был близок к обмороку.
Он рухнул на кровать, словно его не держали ноги, задыхаясь и с трудом ловя губами воздух. Его нездоровой бледности кожа приобрела меловой оттенок.
– Как это ужасно. Тебя били?
– Да. Они добросовестно относятся к своим обязанностям.
Игенко разрыдался. Из-под тонкого носового платочка, которым он поспешил прикрыть глаза, доносились хлюпающие звуки.
– Что, и вправду так страшно? – осведомился Левицкий.
– Ты был таким красивым. И теперь видеть тебя в таком состоянии – это просто выше моих сил.
– Брось, не расстраивайся. Нет таких передряг, из которых мне не выбраться.
– До нас дошли сведения, что тебя схватили. Был слух. Говорили, НКВД получил приказ.
– А о том, что я бежал?
– Об этом нет. Ровным счетом ничего. Потому-то я так удивился, когда получил твою записку.
Левицкий хрипло рассмеялся, превозмогая боль.
– Этот Глазанов сам себя усадил в такую кучу дерьма! Если узнают, что я сбежал, только его здесь и видели. Тут же отправится в Москву за пулей в затылок. Поэтому ему необходимо разыскать меня без всякой огласки. С удовольствием посмотрю, как он из этого выберется.
Он получал немалое удовольствие от создавшейся ситуации.
– Иваныч, как ты исхитрился сбежать?
Левицкий снова искренне рассмеялся.
– Хватит об этом. Делаешь, что должен делать, и все.
Это и вправду было довольно просто. Даже вспомнить приятно. До чего они тупые, эти новички. Наследнички хреновы!
В горький час рассвета, ожидая прихода Глазанова, он заметил на стене след от висевшего там когда-то распятия. Прямо над соломенной подстилкой. Разумеется, он тут же смекнул, что такая штука должна была чем-то крепиться к каменной кладке. Не потребовалось очень много сообразительности, чтобы разыскать в стене гвоздь, оставленный в растрескавшемся камне. Старинная вещь, вбитая туда столетия назад. Один сильный рывок – и он становится обладателем прекрасной отмычки, без труда открывшей замок в двери. Поразмыслив, Левицкий понял, что при свете дня у него нет шансов на бегство, и потому просто нырнул в соседнюю камеру. А там самым трудным было удержаться и не выдать себя смехом, слушая, как в приступе гнева надрывается великий комиссар Глазанов. Когда тот со своим американским подмастерьем наконец ушел, Левицкий вернулся обратно в свою камеру, рассчитав, что более безопасного места ему сейчас не найти. Дождавшись же наступления ночи, бежал.
Он нащупал в кармане свой трофей – опасного вида маленькое копьецо дюйма четыре длиной.
– Я догадался, что анархисты, расположившиеся по соседству с НКВД, не станут следить за их казематом, и вот я здесь. В безопасности, как я думаю, хоть и не в полном здравии, – закончил он свой рассказ.
– Ты умница, Эммануэль. Каким всегда и был. – Маленькие глазки Игенко горели восхищением и почтением.
Он вытянул руку и коснулся колена собеседника, лицо его осветила слабая, но оптимистичная улыбка.
– Я ведь всегда был твоим самым горячим приверженцем. Верным поклонником. Ты знаешь это.
– Да, Иван Алексеич. Но сейчас мне нужна твоя помощь. Нужна как никогда.
– Понимаю. Ты можешь доверять мне. Я ведь тебе так многим обязан.
– Знаю.
– Всеми силами буду способствовать твоему плану.
– Рад. Я рад, Алексеич.
Игенко опять разрыдался. Опустив голову, он почти упал на кровать, обливаясь слезами. Левицкий гладил его жирный затылок и, тихо увещевая, успокаивал.
