– Рад. Я рад, Алексеич.
Игенко опять разрыдался. Опустив голову, он почти упал на кровать, обливаясь слезами. Левицкий гладил его жирный затылок и, тихо увещевая, успокаивал.
– Нашим отношениям уже столько лет, – проговорил тот сквозь слезы.
– Что и говорить. С девятнадцатого года. Полно, вытри глаза, старик. Перестань хныкать, Иван Алексеич.
– Сейчас, сейчас. Это я от радости, что ты сбежал от них.
– Знаю.
– Я смогу помочь тебе. Я же служу в Морском комитете. Знаком с людьми в порту. Многие мне кое-чем обязаны. То одному, то другому нет-нет да окажу услугу. Я вытащу тебя отсюда. Устрою на какой-нибудь корабль. Идущий в Африку, например. Или даже в Америку.
– Не сейчас.
– Эммануэль, они же убьют тебя. Глазанов со своим чудовищем Володиным. Их вся Барселона боится. Люди из Коминтерна тоже. Даже радикалы и анархисты и те боятся.
Его голос поднялся до визга, он явно был на грани истерики.
– Выслушай меня, Иван Алексеич. Успокойся и выслушай. Мне нужны деньги. И место, где я мог бы переждать какое-то время. Тут я могу пробыть всего лишь несколько дней, не больше, пока они не начнут обыскивать бордели. Даже в логове анархистов.
– Глазанов держит СВР в кулаке. А СВР здесь – это всё.
– Знаю. Потому мне и нужно время. Но главное для меня – раздобыть документы. Прежде всего мне нужны документы. Я должен быть хоть кем-нибудь.
– Денег я тебе достану. У меня есть два десятка золотых монет. Берегу их уже несколько лет. Завтра продам. И найду тебе надежное укрытие. Что касается документов – ну, это не по моей части, но все-таки попытаюсь.
– Еще одно. Эти часы. Для меня важно иметь часы.
– Конечно же. Забери. Ты когда-то подарил их мне. Я тебе их возвращаю.
– Спасибо.
Левицкий взял часы из рук Игенко и надел на запястье.
– Теперь смотри. Возьми деньги, что у меня сейчас с собой. – Игенко протянул другу пачку песет. – А золотом я займусь завтра.
– За тобой ведется слежка?
– За всеми ведется. НКВД шныряет всюду, как и СВР.
– А-а, это одно и то же.
– За мной не ведут постоянной слежки. Я относительно свободен.
– Отлично. Сегодня ночью я съеду отсюда. Сможешь завтра навестить меня?
– Э-э… Смогу, да.
– Я буду стоять на Рамбле, рядом с пласа Реаль. За торговыми рядами, в самой середине. Там есть одна торговка, продает цыплят на вертеле. Знаешь, где это?
– Найду.
– Встретимся там в семь. Возьми с собой какой-нибудь портфель. У тебя найдется?
– Конечно.
– Если обнаружишь слежку, держи его в правой руке. Если считаешь, что все спокойно, – в левой. Запомнил?
– Да. Правая – опасность, левая – все в порядке.
– Точно. Как в политике.
– Иваныч, прошу, береги себя. – Игенко умоляюще коснулся руки Левицкого.
– Иван Алексеич, если ты мне поможешь, мы оба сбежим отсюда. Вместе. Удерем через пару дней. Отправимся в Америку.
– Хорошо.
– А сейчас ступай. Надо торопиться, чтоб тебя не хватились в отеле «Колумб».
Игенко поднялся, собираясь прощаться, но помедлил.
– Иваныч, я рад, что ты здесь. – Толстяк счастливо улыбался. – И хочу тебе сказать – поступай как знаешь. Делай, как велит тебе долг. Понимаешь меня?
Левицкий пристально посмотрел на него.
– Я так и поступаю, Иван Алексеич.
Игенко торопливо вышел.
Левицкий стал выпрямляться, стараясь двигаться как можно медленнее, чтобы не тревожить больные ребра.
«Ты уже старик. Тебе почти шестьдесят. Не слишком ли это много для таких дел?»
Он обернулся и бросил короткий взгляд в зеркало. Затем быстро потушил свет. Смотреть на собственное лицо было невозможно.
Весь вопрос в том, чтобы как можно тщательнее, вплоть до последней минуты, все рассчитать. Левицкий решил, что шесть часов – это самое идеальное время; часом раньше – и у них окажется слишком много времени на размышления, на разработку различных вариантов или встречной игры. Часом позже – и они не успеют прибыть вовремя, его план даст сбой, и жертва будет принесена напрасно.
Поэтому он оставил Баррьо Чино в пять часов пополудни и, свернув направо, направился вверх по Рамбле к пласа де Каталунья. Кафе постепенно заполнялись народом, люди собирались провести еще один веселый вечер. Все революции поначалу любят себя, таково правило. Идя вдоль центральной аллеи мимо деревьев и скамеек, мимо торговых лотков и уличных ламп, Левицкий чувствовал, как от суматошного потока людей у него начинает кружиться голова. Для преследуемого человека безопаснее всего находиться в толпе, а здесь вся улица словно бурлила. Яркие пятна флагов, полотнища героических призывов, огромные портреты виднелись всюду. Некоторые кафе приобрели репутацию политических, а не только распивочных заведений. УКТ[24] сделало своей штаб-квартирой одно, ФАИ[25] и ПОУМ располагались в других. Это был настоящий восточный базар политических идей.
Левицкий шел и шел дальше, пока не добрался до выставочного образца свободы – открытого островка площади, где в последней из июльских битв студенты, рабочие, беспризорники ценой огромных потерь овладели последним бастионом армии. Он миновал этот облитый кровью многих мучеников клочок земли, стараясь держаться подальше от отеля «Колумб» с его развернутыми знаменами и огромным портретом Кобы. За рядами колючей проволоки между мешками с песком виднелись пулеметы, расставленные отборными войсками НКВД.
Левицкий направился в другую сторону, к зданию телефонной станции, чей фасад был испещрен следами пуль. Это был главный телефонный узел в городе, и тот, кто владел им, владел всеми коммуникациями Барселоны. Не дойдя до него нескольких шагов, Левицкий взглянул на часы: без четверти шесть. Рано. Он устало опустился на скамью. Как раз тогда, когда он сидел, ожидая наступления назначенного часа, начался парад. Левицкий смотрел на него с презрением.
Парады!
По мостовой скакала жалкого вида кавалерия революционной Испании. Плохо обученные лошади не слушались, и всадники с трудом ровняли свои ряды. Он наблюдал за тем, как они то сбиваются в кучу, то, натягивая поводья, едва не наезжают на зрителей. Дрожь пробежала по его телу. Какие все-таки отвратительные существа эти кони.
Ровно в шесть он поднялся и перешел на другую сторону улицы. Миновав двери здания центральной телефонной станции, он сразу же оказался в просторном главном зале. К нему уже подходил испанец в форме одного из анархистских отрядов. Анархисты, управляющие телефонной связью? Чистейший абсурд.
– Имеете дело, комрад?
– И самое срочное, – ответил Левицкий.
– Вы иностранец. Приехали помочь нашей революции или ее ограбить?
– Такой ответ вас устроит? – И Левицкий, закатав рукав рубашки, показал татуировку на предплечье. Это был сжатый кулак черного цвета.
– О, в таком случае вы из наших. Салют, брат. Похоже, что она у вас не со вчерашнего дня.
– Ей почти столько же лет, сколько мне самому. Это было тогда, когда не было ничего.
– Какое у вас дело, комрад?
– Нужно сделать вызов.
– Ладно. Пока это здесь. Когда мы наконец свергнем правительство, то мы свергнем и все эти телефонные штуки. Чтобы все люди были свободны.
– Так оно и будет, комрад.
Ох уж эти анархисты! Всё такие же неудержимые мечтатели!
Он направился к служебной стойке, и к нему тут же подошла девушка.
– Сколько? – спросил он и сразу поправился: – Комрад, я должен заплатить за вызов?
Она мило улыбнулась. Совсем молоденькая и такая хорошенькая.
– Да. Десять песет.
– Анархисты еще не успели отменить деньги?
– Возможно, завтра, комрад.
Он расплатился.
– Аппарат номер шесть.
Она указала на стену напротив, на которой было смонтировано штук двадцать пять или около того пронумерованных телефонных аппаратов. Почти все они были заняты. Он подошел к шестому, взял со столика наушник – он был еще теплый – и несколько раз стукнул телефонной трубкой о столик. Как и в Москве, связь была ужасной, но через несколько минут до него донесся голос коммутатора:
– ¿Número, por favor?[26]
– Policía,[27] – произнес он в микрофон.
– Gracias,[28] – послышался ответ, затем несколько щелчков и жужжание, потом появился другой голос.
– ¡Policía! ¡Viva la Revolución![29]
Левицкий отчетливо произнес несколько бранных русских слов.
На другом конце провода произошло замешательство, говоривший требовал объяснить, в чем дело, потом подошел дежурный. Левицкий снова и снова повторял изобретенный им пароль, и спустя некоторое время до него донесся голос сотрудника русского отдела:
– Алло, кто говорит?
– Не важно. С кем я разговариваю?
– Здесь я задаю вопросы, комрад.
– Как ваше имя, дежурный? С кем я говорю?
