Представив Рыбакова Кларку, Шервуд сел в стороне, внимательно слушая их беседу. Его роль в обработке Олега кончилась. Он теперь был как бы в зрительном зале. Играл его шеф — Кларк, демонстрировавший в очередной раз свою школу. Школу кнута и пряника. Сидя в кресле против Кларка, Олег тоже внимательно и даже почтительно слушал:
— Мне приятно сообщить о решении фирмы — предоставить вам новейшую лабораторию, на одном из наших предприятий в Штатах. Я привез договор фирмы, в котором оговорены условия вашей работы, и вы можете уже сегодня, поставив под ним свою подпись, ввести его в действие. Одновременно можете получить очередной чек на интересующую вас сумму. Даже в размере вашего годового содержания. На приобретение жилья и всего необходимого в Штатах. Разрешение на въезд в Штаты будет оформлено примерно к моменту вашего возвращения из поездки в Советский Союз. Фирма организовала и оплачивает поездку, придавая большое значение будущей работе с вами и, конечно, вашему душевному состоянию. Нам понятно, что в обстановке тревог и волнений вы могли упустить такое важное обстоятельство, как ваши расчеты, оставшиеся в Москве. Но это поправимо. Нам также понятно ваше состояние, вызванное разлукой с отцом, с любимой женщиной, и мы пойдем на многое, чтоб как-то облегчить вашу душевную травму. Кратковременной встречей сейчас и, кто знает, может быть, длительной в будущем. Пути господни неисповедимы. Никогда не нужно терять надежду самому, и следует поддерживать ее в близких. В Громовой, например. Вы будете иметь возможность лично вдохнуть такую надежду и объяснить ей многое. Что касается отца, то его постараются подготовить к вашему приезду. Ведь он невольно может вас выдать, если вы неожиданно свалитесь ему на голову. Не бойтесь. Все будет сделано осторожно. Поедете вы под именем английского туриста Гарольда Джексона. В России вас встретит наш человек, по инструкциям которого вы будете в дальнейшем поступать. Поездка эта — не такое простое дело, и вы, мистер Рыбаков, должны понимать, что и вы лично и фирма очень многим рискуете. Но чего не сделаешь ради главной цели. Ради науки, — Кларк умолк и выжидательно смотрел на Олега.
— Прежде всего мне хочется выразить свою признательность фирме за все то, что для меня было сделано и что делается сейчас. Я очень признателен также мистеру Шервуду, окружавшему меня заботой и вниманием весь период моего пребывания вдали от близких. Без его доброго участия мне было бы очень трудно так скоро свыкнуться с этим. Я рад, сэр, тому, что услышал здесь сегодня. Буду прилагать все силы, чтоб не на словах, на деле отблагодарить всех вас за то, что для меня сделано. У меня есть небольшая просьба. Можно ли, чтоб чеком распорядился мистер Шервуд или кто-либо другой в смысле подготовки жилья. Совсем безразлично, какое оно будет. Важно, чтоб я сразу мог отдаться работе. И отправьте, пожалуйста, в Штаты мой «мерседес». Это отличная машина. Она только прошла обкатку, и я очень привык к ней.
Кларк встал и, прощаясь с Рыбаковым, сказал:
— Ваша просьба будет удовлетворена, но вы не забудьте мою. Помните, дорогой друг, что наука остается здесь. Она будет ждать вас, как верная любящая невеста. И вы придете к ней в объятия, если будете тоже верны. А там, в России, будет не наука, а лишь практика. Человек, с которым вам предстоит встретиться, отнюдь не ученый, в дискуссии вступать не станет, но, повторяю, его советы и пожелания будут для вас весьма полезны, а порою, быть может, и обязательны. Ну, желаю успеха.
Савченко видел, что последнее время Андреев пребывал в сосредоточенно мрачном настроении. Оно и понятно — столько возятся они с этим делом, да все вокруг и около. «Конечно, Михаилу Макарычу обидно, — думал Савченко, — человек он дотошный». У самого Савченко оптимизма хватало на двоих. Сегодня он вошел к Андрееву в кабинет, громко поздоровался, и с удивлением увидел, что майор улыбается. Заулыбался и капитан.
— Сияешь? — спросил начальник.
— А я как та луна: свечу отраженным светом. Как начальство — так и я. Никак еще одну задачку решили, Михаил Макарыч?
— Решил, — Андреев прошелся по кабинету, взял стоявшие в углу хоккейные клюшки. — Вот приобрел своему студенту. Думаешь, легкая задача достать такие?
Продолжая вертеть в руках клюшки, он вдруг спросил выжидательно смотревшего на него Савченко.
— Молитвы знаешь?
— Отче наш, иже еси на небеси! Да святится имя твое, да приидет царствие твое, — монотонно затянул Савченко, начав креститься.
— Ну что же ты, продолжай, продолжай. Не знаешь небось как дальше. Придется подучить как следует. Да и крестишься не так. Тремя крестишься. А тут надо двумя. Придется подработать.
— А за кого молиться? — полюбопытствовал Савченко.
— Не за кого, а с кем. Это, конечно, пока только версия. Думается мне наш покойник Николаев портреты не зря развозил.
— Так ведь разве узнаешь, куда и кому он их возил?
— Про все, конечно, не узнаем. Но некоторые следы у нас имеются. Хотя бы те, которые известны Геннадию Малову.
Несколько вечеров просидел Андреев, вычерчивая схемы маршрутов Николаева, которые по памяти пытался восстановить Геннадий. Все выглядело как и там, в Нижнем Тагиле. Николаев действительно брал заказы и развозил портреты. Но одна поездка насторожила Андреева. Геннадий мимоходом сказал: «Николаев даже к староверам ездил».
— К староверам, — повторил Андреев и поставил в угол клюшки. — Да еще отвез им порядочную пачку портретов. Неужто все староверы вдруг решили запечатлеть свои личности? Что-то здесь не так. Тем более что у староверов фотография в грешных делах значится.
— Так, значит, к ним закинуть шайбу, к староверам?
Андреев серьезно кивнул. Пояснил:
— Дом, в который ездил Николаев, как выяснилось, принадлежит некоему Евлампию Елкину. По словам окружающих, действительно религиозному фанатику, ревностно вербующему молодежь. По праздникам он обычно посещает службу в старообрядческом соборе. Особенной чертой его религиозного фанатизма является вера в исцеление при помощи божественных сил. Так сказать, религиозная терапия.
В один из воскресных дней Савченко отправился в старообрядческий собор. Среди женщин в платочках, чуть выдвинувшись вперед, поближе к алтарю, стоял длиннобородый старик с непокрытой седой головой. Он внимательно слушал проповедь священника, хотя не разбирал всех слов, и истово крестился. Его беспокоило смутное чувство недовольства. Он сердито поглядывал маленькими глубоко запавшими глазками на женщин, как ему казалось, рассеянно глазевших вокруг. Они перешептывались и мешали ему как следует сосредоточиться на молитве. Вот они опять зашелестели, задвигались. Вперед протиснулся парень и встал перед стариком, загородив своей спиной алтарь и священника. Старик хотел рассердиться, и его маленькие глазки злобно сверкнули, но, вспомнив, где находится, он сдержал раздражение и снова стал молиться, прося бога простить ему прегрешенья: «А коли он истинно от брата, значит, грешен твой раб, господи, а коли от лукавого — значит, твой раб с твоим именем на устах устоял против силы его». Молящиеся крестились. Парень крестился тоже, продолжая мешать стоявшему позади него старику смотреть вперед. Но теперь старик не сердился. Молитва успокоила его, и он уже с одобрением разглядывал парня, погруженного в молитву. После службы они вышли вместе.
— Вот радуюсь солнышку, гляжу на него и радуюсь и благодарю всевышнего, — доверительно сказал парень обращаясь к старику. Его румяное круглое лицо и впрям сияло лучезарной улыбкой. Простодушно глядели голубые глаза. Он доверчиво поведал свою историю. Много лет был слепым. Еще в детстве потерял от хвори зрение. Доктора лечили — не помогло. Так и пребывал во тьме. Но вот недавно нашелся добрый человек, посоветовал помолиться. Помолился от души, приснился ему сон. Будто явился к нему ангел небесный и сказал одно слово: «Молись...» А креститься велел двумя перстами. Потому что три есть не что иное, как кукиш. Он внял гласу ангела. Помолился, как тот велел, — и вот прозрел. Дальше он рассказал, что, прозрев, покинул город, в котором проживал, и поехал к дяде под Москву, но того не нашел. Пока ночует на вокзале. Но все равно никакие испытания не лишают его радости зреть мир божий. Они не заметили, как дошли вместе до остановки, сели в троллейбус и доехали до автобусной станции, где останавливались загородные автобусы. Старик пригласил понравившегося ему малого, чудесно исцеленного молитвой, к себе домой. Малый понравился не только старику, но и его дочке Наталье, рыхлой неряшливой девице. Ее внимание стало неожиданной помехой для Савченко, зачастившего в гости к своему новому знакомому. Она выжидала минуты, когда отец отвлекался по своим делам, оставляя гостя одного, и немедленно являлась в горницу, кокетливо улыбаясь. Вскоре у Елкиных Савченко стали встречать, как своего. Первое время Савченко присматривался, не находя ничего любопытного для себя ни в разговорах с хозяином, ни в его окружении. Старухи, бывавшие в этом доме, вряд ли могли быть как-то связаны с тем Николаевым, ради которого Савченко находился здесь. Что же касается самого старика, то он действительно был похож на религиозного фанатика, каких уже немного можно встретить у нас нынче.
