Быканыров курил трубку, улыбался, а в руках вертел кость.
— Хитрого, однако, тут мало. Медленно идут, часто отдыхают наверняка устали. Здесь вот ели, курили, и прямо на снегу. И мясо ели холодное. Следов костра нет. Горячее мясо от кости отстает, а это, гляди… Лыжа сломалась у якута, сразу видать. Русский идет с палками.
Эверстова сказала:
— У нас олени сильные, хорошо бегут, и груз распределен равномерно, правильно. Я подсчитала, что ночью, в крайнем случае к утру, мы нагоним коменданта.
— А если они на лыжах пойдут по таким местам, где олень не пройдет? высказал опасение Петренко.
— Не бывает так, — усмехнулся Быканыров. — Где пройдет человек олень всегда пройдет.
— А олени у нас хорошие, слов нет. Молодец Неустроев. Спасибо ему за оленей, — добавил Шелестов.
— Неустроев знает, что делает, — заметил Быканыров. Ему всегда было приятно слышать лестные отзывы о своем председателе колхоза.
Быканыров бросил кости в снег, вытер руку, присел на первые нарты и, дымя трубкой, заговорил опять:
— Председатели бывают, однако, разные. Я всяких видел. Год, а то и два было тому назад. Приехали я и мой дружок к Окоемову. Окоемов председатель колхоза «Охотник Севера». Старый председатель. Мы к нему забежали, вроде как в гости, по пути, чайку попить, поговорить. От нашего колхоза до «Охотника Севера» сто десять километров. Окоемов дома был. Хорошо нас встретил, ласково. Выложил лепешки горячие, прямо от камелька, сохатину вареную поставил, ханяк дал, чай пили крепкий, черный. Ешь сколько вместится. Много ели, пили, потом трубки курили, разговаривали. Окоемов говорил, а мы слушали. Он говорил про колхозные дела. Все рассказал. Кто и сколько белок настрелял в сезон, сколько горностаев, лисиц наловил, сколько сдал в Якутпушнину. Окоемов все знает: какой бык самый лучший в стаде, какой приплод дала каждая важенка, сколько оленей в колхозе, у кого какое ружье, как оно бьет, кто лучший стрелок. Я слушал Окоемова, долго слушал, а потом спросил: «Однако, скажи, сколько свадьб было в этом году в твоем колхозе?» Окоемов засмеялся и говорит: «Вот уж не считал!» А я опять спросил: «А сколько у вас в колхозе за этот год новых людей народилось?». Окоемов опять засмеялся. «Что я ЗАГС, что ли, или шаман?» Видишь, какой он. А я на его слова обиделся. Как может такой человек быть председателем? В голове у него белки, горностаи, быки, важенки, ружья, а человека нет. Человека забыл Окоемов. А наш Неустроев нет. У него первое дело человек. Вот и вчера. Пришел я, рассказал все, Неустроев и говорит: «Пошли в стадо. Выберем самых лучших». Прочный человек Неустроев. Глубоко смотрит.
Быканыров выбил золу из потухшей трубки, упрятал ее в кисет.
Шелестов уже тоже выкурил папиросу.
— Ну, трогаемся! — сказал он, усаживаясь на нарты.
И снова побежали олени, снова замелькали опушки, укрытые снегом болота, скованные льдом реки.
Заметно начинало темнеть. Короток день в эту пору на севере.
И вот после почти часовой езды первые олени сделали вдруг такой крутой поворот у березы-тройняшки, что нарты встали на бок, и Шелестов едва удержался на них.
И все сразу увидели, что лыжня кончилась и пошла накатанная нартовая дорога.
Шелестов остановил своих оленей.
— Бедолюбский, однако, тоже пошел по этой дороге, — заключил Быканыров, не сходя с нарт. — И второй с ним пошел.
— Да, так и есть, — согласился Шелестов и тронул оленей…
Прошло не больше десяти минут, и майор остановил свою упряжку и даже оттянул ее немного назад. Он быстро сошел с нарт, сделал шага два к сторону и замер: на вмятом снегу зловеще выделялась большая лужа крови.
Шелестов стоял, не в силах оторвать глаз от крови, которая уже давно замерзла и затянулась коркой льда.
К майору подбежали Быканыров, Петренко, Эверстова.
— Кровь… — прошептала Эверстова.
— Да, и кровь человеческая, — добавил Петренко.
Снег вокруг был утоптан, умят, виднелось множество следов ног человека. Вмятины, пятна крови и беспорядочные следы ясно говорили о том, что здесь происходила борьба.
Таас Бас метался тут же, по брюхо в снегу, вдыхая в себя новые запахи.
Быканыров старался по следам на снегу представить себе хотя бы приблизительно, что тут произошло. Он нашел то место, где вначале упал с нарт один, затем кто-то другой. Он нашел и то место, где произошла первая рукопашная схватка. Тут, правда, не было следов крови, вот тут, метра два далее, можно увидеть несколько капель, а здесь… здесь целая лужа…
«Что же тут стряслось?» — думал про себя Шелестов, также оглядывая следы борьбы на снегу.
Таас Бас, между тем, сердито фыркая, разгребал в сторонке передними ногами снег. Голова его то почти полностью исчезала, то вдруг появлялась совершенно облепленная снегом, точно напудренная. Потом Таас Бас еще раз нырнул головой в вырытую им яму и вынырнул оттуда, держа что-то в зубах. Он взвизгнул и бросился к Быканырову.
— Нож, нож! — воскликнул лейтенант Петренко, наблюдавший за поисками собаки.
Все повернулись в сторону Быканырова. Тот взял нож, принесенный собакой, осторожно повертел его в руках и передал Шелестову. Это был северный якутский нож с длинным односторонним лезвием, с грубой, но прочной рукояткой из корня березы, со следами запекшейся крови.
Шелестов долго держал нож, думая о случившемся здесь кровопролитии, потом обернул его в бумагу и спрятал в полевую сумку.
— М-да… Дела… — произнес он тихо.
Все продолжали осматривать место происшествия, и от четырех пар глаз, настроенных обязательно что-нибудь найти, трудно было чему-нибудь остаться незамеченным.
Людям помогал Таас Бас, который, кажется, более всех был взволнован и метался в разные стороны.
— Кто-то ранен, а не убит, — крикнул вдруг Петренко. — Смотрите, он полз.
— Верно говоришь, — заметил Быканыров. — А там, где много крови, он лежал.
После тщательного обследования местности для всех стало ясно, что кто-то, раненный и потерявший много крови, ушел в одну сторону, а двое нарт и более чем четверо оленей — в другую, совершенно противоположную.
Встал вопрос, куда держать путь? И прежде всего этот вопрос встал перед майором Шелестовым.
Он рассуждал так:
«Направо скрылись те двое, которых мы преследовали. До сих пор они шли на лыжах, а теперь, видно, воспользовались оленями. А налево пошел тот, кому принадлежали олени».
Но это были только предположения.
Можно было разбиться на две группы: одной помчаться по следу нарт, а второй — скорее проверить, что произошло с раненым человеком и кто он.
Шелестов не хотел дробить свою группу, тем более в самом начале преследования. Кроме того, внутренний голос подсказывал ему: «Иди влево за человеком, который ранен. Возможно, от твоего появления зависит его жизнь. Возможно, если он жив, ты получишь от него важные сведения».
«Да, поедем влево», — решил Шелестов и приказал садиться на нарты. И когда все сели, он спросил:
— А где же Таас Бас?
Ему ответил Быканыров:
— Та-ас Бас ушел по следу человека.
Олени от окрика Шелестова рванули с места, но через какие-нибудь две-три минуты были им же остановлены.
Опять на снегу краснела лужа крови, хотя и меньше первой. Опять пришлось тщательно осмотреть местность, и после осмотра Быканыров сказал:
— Однако, человек уже умер.
Все молчали. Затянувшееся молчание прервал Шелестов.
— Почему ты решил, что он умер?
— Он сам не пошел. Его кто-то понес. — Быканыров шагал по следу, а за ним осторожно следовали остальные. — Женщина его понесла. Смотрите, какая маленькая нога. И тяжело ей. Нога глубоко входит в снег.
— А ну, быстро на нарты! Поехали!
И олени помчались вновь. Они пронесли нарты через засыпанное толстым слоем снега и, наверное, вымерзшее до дна болото, врезались в тайгу и, наконец, выскочили на опушку.
Все увидели маленькую, с плоской крышей и большими нависями снега на ней, рубленую избу. У самых дверей сидел Таас Бас и, задрав морду к небу, тоскливо подвывал.
«Если собака сидит и никто ее не трогает, значит опасности нет», мелькнула мысль у майора Шелестова. Он остановил оленей у самой избы, быстро соскочил с нарт я открыл дверь. Открыл и остановился: на полу почти пустой, еще не обжитой и холодной комнаты, на подостланной шкуре оленя, неестественно вытянувшись, с закрытыми глазами лежал молодой мужчина-якут.
Около него на коленях сидела женщина и бормотала что-то невнятное.
— Что случилось? — тихо спросил по-якутски Шелестов, пропуская в дом Быканырова, Петренко и Эверстову.
Молодая женщина посмотрела на него скорбными глазами, тяжело вздохнула, но ничего не ответила.
Быканыров подошел к ней, взял ее за плечо и громко сказал:
— Зинаида? Почему молчишь?
Женщина вздрогнула, посмотрела на старого охотника, и в глазах ее закипели горькие слезы.
