Женщина вздрогнула, посмотрела на старого охотника, и в глазах ее закипели горькие слезы.
Она упала на грудь неподвижно лежащего человека и вместо ответа безудержно разрыдалась.
Шелестов обратился к Быканырову.
— Ты ее знаешь?
— Да, это наша колхозница Очурова Зинаида, а это ее муж Дмитрий.
Все находились в таком подавленном состоянии, при котором хотя и видишь, что произошло большое горе, но не знаешь, что предпринять.
Инициативу проявила Эверстова. Она оторвала, не без усилий, молодую женщину от лежащего на полу человека, усадила ее на чурбан, встряхнула и, заглянув ей прямо в глаза, заговорила строго, почти суровым голосом по-якутски:
— Ты почему молчишь? Зачем ты плачешь? Ты думаешь, твои слезы помогут чему-нибудь? Возьми себя в руки, — и она ее еще раз встряхнула. Рассказывай, что случилось? Мы друзья твои. Кто убил твоего мужа?
— Убил… Убил… — со стоном выкрикнула Очурова и готова была вновь броситься к мужу, но Эверстова удержала ее на месте.
— Сиди так, сиди, я говорю…
— Зинаида! — пришел на помощь Эверстовой Быканыров. Он хотел, видимо, сказать что-то еще, но из глаз его закапали прозрачные, чистые стариковские слезы. Он смахнул их рукой, поморщился и тихо произнес: Хороший был колхозник… Бывший фронтовик… До самого Берлина дошел, и вот…
У Петренко в сердце мгновенно, точно порох, вспыхнула ярость и также мгновенно, как порох, тут же сгорела от слов майора Шелестова.
— Почему был? — громко спросил тот, сбрасывая с себя автомат, кухлянку, рукавицы. — Еще рано говорить об этом.
Шелестов опустился на колени, взял руку Дмитрия.
Все умолкли и застыли в напряжении.
— Он жив! — твердо заявил Шелестов, прощупав пульс. — Надюша! Давайте с нарт санитарную сумку. Быстро! Петренко, разведите огонь.
Молодая якутка сидела выпрямившись, с испугом в глазах и зажав рот рукой, как бы стараясь сдержать готовый вырваться крик.
Быканыров бросился помогать Петренко. Эверстова принесла и уже раскрывала сумку.
— Помогайте мне, — потребовал Шелестов от хозяйки дома. — Разуйте его и разотрите ноги снегом.
Сам он расстегнул ворот рубахи Очурова и приложил ухо к левой части груди. Прислушался и сказал твердо и уверенно:
— Конечно, жив! И нечего распускать нюни и разводить панику.
Он разорвал гимнастерку, сорочку и, обнажив грудь и руки Очурова, увидел две раны: одну на плече, неглубокую от скользящего удара, и вторую, более серьезную, в области правого соска.
«Эти раны, — подумал Шелестов, — нанесены, видно, тем ножом, что лежит в моей сумке».
Шелестов при помощи Эверстовой стал обрабатывать раны йодовым раствором и сульфидинным порошком.
Жена Очурова старательно растирала снегом ноги мужа.
— Довольно, довольно! — прервал ее Шелестов. — Оберните ноги во что-нибудь теплое.
Пока Быканыров и Петренко разводили камелек, набивали котелки снегом, пока Шелестов и Эверстова обрабатывали и перевязывали раны, молодая якутка пришла в себя и рассказала, как все произошло. Рассказала подробно о непрошенном визите ночных гостей, об их просьбе, о желании мужа помочь людям, попавшим в беду, и, наконец, о том, как обеспокоенная долгим отсутствием мужа, она решила выйти ему навстречу и подобрала его на снегу вот таким, какой он есть сейчас.
Шелестов осторожно кончиком своего ножа раздвинул плотно стиснутые зубы Очурова и при помощи Эверстовой влил в его рот две столовые ложки чуть разведенного спирта. Через несколько минут лицо раненого порозовело, хотя сам он по-прежнему оставался неподвижным.
В комнате уже ярко пылал камелек и шипел на огне спадающий с котелков снег. Петренко затащил в комнату большую охапку сухих поленьев и тихонько опустил на пол. Когда раненого приподняли, чтобы постелить под него вторую шкуру, он, еще не приходя в сознание, тихо, едва слышно, вздохнул. И все-таки этот вздох услышали все и сами облегченно вздохнули.
— Много крови потерял, — сказал Шелестов. — Смотрите, как он бледен. Но я уверен, что он выживет. Одна рана — пустяк, да и вторая не особенно опасна. Что у вас есть из продуктов? — обратился Шелестов к Эверстовой. Наиболее питательного?
Эверстова развела руками.
— А я не знаю… — и перевела взгляд на Быканырова, который упаковывал груз. Старик пожал плечами.
— Ну-ка, поищите, — попросил майор.
Среди продуктов оказалось несколько банок со сгущенными сливками.
— Вот это, я думаю, то, что нам нужно, — сказал Шелестов.
— Правильно, — подтвердил Петренко. — Надо открыть банку и разогреть. Сливки — это большое дело.
— Да, да, правильно, — согласился Шелестов и спросил хозяйку: Сколько было у вас оленей?
— Шесть. Шесть оленей и двое нарт. Олени сильные, очень хорошие. Они на них уехали.
— Однако, их можно упустить, — высказал опасение Быканыров. — На оленях они далеко уйдут.
— Нельзя терять ни минуты, — поддержал его лейтенант Петренко и посмотрел на еще не пришедшего в сознание Очурова. Посмотрел и подумал: «М-да… Человек был под рейхстагом, остался жив, а тут чуть не умер от руки какого-то подлеца».
— Мы их быстро догоним, — высказала свое мнение Эверстова. — У нас тоже хорошие олени. И у нас еще то преимущество, что мы будем преследовать их по накатанной, готовой дороге, а им надо ее прокладывать.
Шелестов молчал, думая о чем-то своем, потом спросил хозяйку дома:
— Значит, эти двое вам незнакомы?
— Нет.
— И теперь вы не знаете, кто они?
— Дмитрий смотрел их документы, но я не знаю.
— А каковы они собой, расскажите?
Очурова нарисовала портреты ночных гостей как могла, и со слов ее Шелестову, Быканырову и Эверстовой стало ясно, что один был русский, а другой якут. Русский, конечно, Белолюбский. Все приметы совпадали — А якут рыжий? Волосы рыжие? — поинтересовался Быканыров.
— Он совсем без волос. У него голова гладкая, как колено. Я еще подумала, зачем было человеку зимой снимать волосы?
«Волосы этот якут оставил в квартире Белолюбского, — рассуждал про себя Шелестов. — Но зачем это понадобилось?»
— Надо догонять их. Зачем терять время? — сказал Петренко.
— Правильно говоришь, лейтенант, — отозвался Быканыров.
Шелестов молчал. И хотя он сейчас сидел здесь, в лесной избушке, но мыслями был далеко в тайге, настигая этих двух, проливших кровь безвинного человека. Он слушал горячие высказывания своих друзей, но молчал. Он всегда дорожил временем, знал цену каждой минуте, но не собирался торопиться.
«Я должен услышать, что скажет Очуров», — решил он и очень удивил всех, когда объявил:
— Ночуем здесь. Пусть олени наши хорошенько отдохнут. А рано утром тронемся.
Возражать Шелестову никто не стал.
* * *
Дмитрий Очуров пришел в себя среди ночи.
— Зина… Зина… — позвал он.
Измученная и уставшая за день, Зинаида все же не хотела ни на минуту отойти от мужа, она торопливо склонилась над ним. Приподнялся чуткий Быканыров. Он приблизился к раненому, лежащему ближе других к огню, и сказал:
— Очуров?
— Это ты? — спросил в свою очередь раненый.
— Да, я. А это мои друзья. Все хорошо, лежи и не двигайся. Повезло тебе, однако, счастливый ты человек.
Через минуту уже все были на ногах.
Шелестов запретил раненому разговаривать, а остальным задавать ему вопросы. Очурова напоили сливками, разбавленными кипятком, а предварительно заставили выпить немного спирту.
— Самое хорошее лекарство, — сказал Быканыров, держа в руках пустой граненый стаканчик, из которого давали раненому спирт.
— Любите? — поинтересовался Петренко.
— Есть грех, — признался старик. — На севере все любят спирт. Хорошее лекарство и для больного, и для здорового.
Во-время оказанная помощь сыграла свою роль. Жизнь победила. Очуров ощущал слабость от потери крови, но раны его не беспокоили. У него появился аппетит, и Шелестов разрешил накормить его густым наваром из-под пельменей.
Выпитый спирт слегка туманил его мозг. На побледневших щеках проступил румянец. В глазах появился блеск.
— Болит? — спросил Шелестов, показывая на грудь.
— Мало-мало…
— Не трудно будет отвечать на мои вопросы?
— Совсем нет…
Все сгрудились у раненого. Жена примостилась у изголовья.
— Вы, кажется, смотрели их документы?
— Да, смотрел. Русский — Белолюбский, комендант рудника.
Все переглянулись, а Быканыров не вытерпел:
— А якут кто? — спросил он.
— У него диплом учителя… я держал его в руках, — и, поморщив лоб, Очуров сказал: — А фамилию забыл…
— Не Шараборин? — подсказал старый охотник.
— Нет, не Шараборин.
Быканыров посмотрел на Шелестова, и на лице его отразилось разочарование.
Шелестов улыбнулся и сказал:
