Станев не отвечает, а лишь безучастно смотрит на меня с некоторой досадой.
— Вообще, вам не кажется, что вы слишком вторглись в ту область, которая обычно является монополией почтовой администрации? Коко, Касабова, проводник Дечев...
Он продолжает сидеть напротив меня, молчаливый и неприступный своей массивной квадратной тушей. У этого человека.все какое-то квадратное и топорное: лоб, широкий подбородок, плечи, эти ручищи и куцые пальцы.
— У меня создается впечатление, что вы меня не слушаете, — добродушно комментирую я.
— Я вас слушаю внимательнейшим образом, — наконец отвечает человек-шкаф. — И готов слушать дальше. Пожалуй, так будет до самого конца: вы будете говорить, а я слушать.
— Вот в этом вы ошибаетесь, — отвечаю я все с тем же добродушием. - - Вы еще не стары, хотя, не знаю почему, вас нарекли Старым, но уже в довольно зрелом возрасте, чтобы понять, что заговорить вам все же придется.
— Не допускаю, -- медленно вертит угловатой головой Станев. -- И чтобы зря не досаждать друг другу, могу вам объяснить, почему не допускаю.
— Буду весьма признателен.
— Вы маленько поприжали тех троих, а потом и приободрили их, пообещав смягчить приговор, и это в порядке вещей. Меня прижать не так-то просто, да и посулить мне вы ничего не можете. — Он постукивает по столу своей тяжелой рукой, словно испытывая его на прочность, и добавляет: — Насколько я могу судить по вашим прозрачным намекам, вы собираетесь взвалить на меня тягчайшее обвинение. А за таким обвинением следует и соответствующее наказание. Не стану касаться вопроса, насколько это обвинение обоснованно. Но вполне очевидно, что раз вы с такой одержимостью его поддерживаете, я ничего хорошего от вас не жду. А кто ничего не обещает, тот и сам ничего не получит.
— Вполне логично, -- признаю я. - Только ваша логика применима лишь в торговых сделках. А мы тут сделками не занимаемся. Это во-первых. Во-вторых, ваши рассуждения даже с коммерческой точки зрения не выдерживают критики. Может, мне действительно нечего вам предложить. Однако и вы не в состоянии дать что-либо мне. Потому что все, что вы могли бы мне сообщить, за исключением, может быть, кое-каких мелких подробностей, нам, мало сказать, известно -все это подобающим образом уже доказано, подкреплено документами, запротоколировано и прочее. Следовательно, сделка получается предельно простая: ни вы нам, ни мы вам. Выходит, вы ничего не теряете.
— Как же, теряю, — спокойно возражает Станев. — Придется вычеркнуть месяц-другой из своей жизни. К чему сокращать вам следствие и судебное разбирательство? Человеку всегда хочется прожить немного дольше, хотя бы на один день.
— По-вашему, это жизнь? Жить в ожидании самого тяжкого наказания?..
— Минуточку! — Он лениво поднимает свою квадратную ладонь. — Я очень сомневаюсь, что вам удастся состряпать сколько-нибудь убедительное дело. Те трое могли наболтать вам Бог знает чего, но из их болтовни весомого дела не получится.
— Да, поскольку их показания освещают только одну сторону этой аферы: канал связи. Однако мы располагаем исчерпывающими сведениями и о другой стороне: о характере материалов, переправляемых по этому каналу.
Я вынимаю из ящика пачку снимков и небрежно бросаю Станеву.
— Это копии секретных документов, которые вы получали и передавали Томасу.
Станев даже не берет их в руки, а лишь бегло просматривает, передвигая по столу, но у меня создается впечатление, что его восковое лицо внезапно становится еще более желтым.
— Вы не в состоянии доказать, что именно такие материалы поступали в почтовый ящик Касабовой, а затем передавались мне.
— И тут вы ошибаетесь. И это уже доказано, документировано и запротоколировано на основе подробнейших показаний человека, который снимал все это и фотокопии оставлял у Касабовой. Имеется в виду тот молодой парень, Боян Ангелов.
Настоящий шкаф. Ни один мускул не дрогнул на его лице, только желтизна его переходит в пепельно-серый цвет.
— Когда к этим фактам мы присовокупим и показания товарища Раева, который подтвердит подлинность документов, круг окончательно замкнется.
— Вы хотите сказать, петля у меня на шее, — произносит с мрачным юмором Станев. — И с такими щедрыми обещаниями вы приходите ко мне и ожидаете чего-то от меня?
— Как видите, мы ничего от вас не ждем, кроме кое-каких мелких подробностей, потому что главное у нас уже имеется. А за эти мелкие подробности я готов предложить вам не столь уж мелкую плату: еще на какое-то время оставить вас на свободе, но при условии, что вы воздержитесь от каких бы то ни было безумств.
— Я могу вернуться домой?
— Домой или на службу, словом, живите своей обычной жизнью, включая и подпольную деятельность.
Он раздумывает какое-то время, тихо постукивая по столу своими куцыми пальцами.
— К сальдо можете прибавить и то, — говорю я, ста-Раясь облегчить его раздумья, — что, если вы будете проявлять благоразумие и хорошо себя вести и у меня не будет нужды вырывать из вас показания чуть ли не силой, не исключено, что наказание, которое вас ждет, может оказаться не самым тяжким.
Станев все еще хранит молчание, потом, стукнув ладонью по столу, решительно заявляет:
— Так и быть. Я согласен.
— Итак, господин Томас, — вежливо обращаюсь я, — ваша сеть работает безукоризненно. Ангелов фотографирует секретные документы, хранящиеся в письменном столе Раева, и относит негативы в почтовый ящик Ка-сабовой. Коко переправляет пленки Станеву. Станев отдает их маникюрше вашего помощника Бенета. А Бенет кладет их вам на стол и почтительно козыряет. Только в силу каких-то абсурдных обстоятельств, а точнее, в соответствии с правилами нашей игры от этой безукоризненной работы получается один только пшик. Потому что и Ангелов, и Касабова, и Коко, и Станев уже работают на нас, а не на вас.
Томас молчит.
— После вашего серьезного провала в Африке вы приехали сюда, господин Томас, с твердым намерением реабилитироваться в глазах вашего начальства. Вам удалось пронюхать, что в руках Раева находятся строго секретные документы, относящиеся к деятельности СЭВ, и вы разработали весьма удачную систему проникновения к этим документам. Ошеломляющая операция, не так ли, господин Томас, она бы сразу возвысила вас в глазах ваших шефов и обеспечила бы вам в дальнейшем блестящую карьеру. Только действовали вы несколько опрометчиво. Вы рассуждали по принципу «пан или пропал»..И вот результат — более чем плачевный. Полнейшая катастрофа, конец вашей карьере. А может быть, и хуже.
Томас и в этот раз не отвечает, не отвечает по чисто техническим причинам: в моем кабинете его нет.
Однако у меня есть серьезное намерение как-нибудь встретиться с этим господином, не здесь, конечно, а где-нибудь в другом месте. Так что нелишне подготовиться к беседе с ним. И только я собрался продолжить, как зазвонил телефон.
— Поздравляю тебя с днем рождения! — слышу голос Маргариты.
— Ты меня изумляешь, дорогая! Я сам уже не помню, когда мой день рождения.
— Желаю тебе всего, чего ты сам мог бы себе пожелать.
— Это придется отметить, — говорю. — Если не день рождения, то факт, что кто-то о нем вспомнил.
Так что под вечер мы с Маргаритой обосновываемся на террасе знакомого ресторана, чтобы отметить столь примечательный факт.
— Ты просто ослепительна сегодня.
— Будет тебе шутить.
Если не так уж ослепительна, то, во всяком случае, выглядит она очень хорошо в этом летнем платье благородных осенних тонов, а туфли на высоких каблуках в какой-то степени восстановили ее стройность, которую полнота небезуспешно пытается нарушить.
На сей раз ужин проходит без досадного гарнира в виде горьких воспоминаний, и даже его критическая фаза — десерт — не предвещает опасных поворотов в нашем разговоре.
— Рюмочку коньяку?
Маргарита вертит головой.
— Пойдем лучше погуляем.
Я лично предпочел бы маленькую рюмку коньяку большой прогулке по городским улицам, только не рискнул возразить.
Мы идем по Русскому бульвару. В этот летний субботний вечер он оживлен сверх всякой меры; Маргарита берет меня под руку, и мы движемся в толпе беззаботной молодежи, не совсем молодая пара, однако еще не собирающаяся сдаваться.
— Выходит, тебе сегодня стукнуло сорок четыре года, — произносит дама, угадавшая, как водится, мои мысли.
— Ты не ошиблась.
— Для мужчины это еще не возраст, — успокаивает она меня.
— Дай-то Бог. Во всяком случае, когда я гляжу на эту юность, что вокруг нас...
— Ты испытываешь смутное чувство зависти, — добавляет Маргарита.
— В том-то и дело, что нет. Чувствую себя стариком, но зависти не испытываю.
— Они кажутся тебе слишком пустоголовыми, чтобы им завидовать.
— Нет. Они мне представляются совсем не такими, каким был я, и у меня нет желания быть похожим на них.
