— В этом нет противоречия тому, что вы обнаружили, доктор? — спросил инспектор.
— Мне мало известны подобные повреждения, — ответила она с заметным усилием, — но на самом деле трудно понять, как она могла получить такой сильный ушиб при падении. Это более похоже на умышленно нанесённый удар. Я думаю, — добавила она нехотя, — что мистер Ниланд прав.
— Эта женщина, Шила Каслсайд, знала, что её будут шантажировать, но не подозревала, как именно. Зато я знал. Об этом я и говорил с ней… Бедняжка никому не причинила зла, но ей приходилось скрывать своё сомнительное прошлое. Она рассказывала о себе всякие небылицы, выдавала себя за вдову офицера, умершего в Индии, и всё лишь для того, чтобы подняться по нашей пресловутой “социальной лестнице”. Она обманывала даже мужа и его родных. Замуж она вышла для того, чтобы из горничной и маникюрши превратиться в светскую даму, но потом полюбила мужа и поэтому не хотела, чтобы всё открылось.
— Об этом она сама говорила вам? — спросил Хэмп.
— Да, хотя я ещё раньше догадывался, что она боится каких-то разоблачений. Я предположил, что агенты гестапо могут использовать её для своих целей, о которых она и не подозревала. По всей видимости, один из них и уехал с ней вчера из “Трефовой дамы”, чтобы потребовать от неё сотрудничества…
— А хотели от неё, должно быть, работы на Германию? — сказал инспектор, позабыв, что наш разговор слушает доктор Бауэрнштерн.
— Да. Такого она не ожидала. Она предполагала, что от неё потребуют денег или… гм… небольших интимных услуг. Но когда она узнала, чего от неё добиваются, то не поддалась на шантаж и, вероятно, пригрозила разоблачением… Это решило её участь. Им ничего не оставалось, как убить её.— Если это так, то она такая же жертва воины, как вырванный из рядов пулемётной очередью солдат. И к тому же она ещё невинная жертва другой, худшей войны — войны маленького человека с насквозь прогнившей социальной системой. Они воображают, что прямо за углом их ждёт райская жизнь, растут весёлые, жизнерадостные, а мы спихиваем их в ад.
— Я не знала, что вы так думаете, — тихо и удивлённо промолвила доктор Бауэрнштерн.
— Вы и сейчас не знаете, как я думаю, — оборвал я её грубо. — Однако уже поздно, я чересчур разболтался…
— Мне и без вас известно, что не рано, — проворчал инспектор. — Но я вынужден пригласить вас, доктор, ненадолго в управление. Не подвезёте ли вы нас?
Тяжело ступая, он вышел отдать какие-то распоряжения сержанту. Маргарет Бауэрнштерн рассеянно и как-то очень по-женски смотрела на меня минуты две, а потом наклонилась к трупу с таким видом, словно мёртвая просто уснула и её нужно уложить поудобнее.
— Мы встречались пару раз, — сказала она вполголоса. — Помнится, я ещё позавидовала ей. Такая весёлая, красивая, довольная жизнью, пусть даже пустой, всё равно. Каждой женщине иногда хочется быть такой.
— В одном вам нечего было завидовать ей, — сказал я, стараясь придать своему голосу холодность и неприязнь. — Я вам вот что скажу: когда я увидел вас здесь…
— Похожую на мертвеца, — шёпотом вставила она.
— Да, смертельно бледную, уставшую, с запавшими щеками — одним словом, конченого человека… то подумал: “Никогда в жизни не встречалось мне более красивое лицо”. Мне даже стало как-то больно!
— Для чего вы всё это говорите?
— Просто так, не беспокойтесь, — отвечал я всё так же холодно и неприязненно. — Я проехал шестьсот миль только затем, чтобы сказать старику Мессайтеру, что его Кэрновская плотина — шедевр, что я чуть не заплакал от восторга, увидев её. Мне стало легче после этого. Это как уплатить долг.
— Выходит, сказав про моё лицо, вы облегчили душу, — в голосе её было больше иронического, чем в выражении лица.
— Да. И всё стоит на своих местах. Мы можем продолжать воевать и не доверять друг другу. Идёмте, доктор, нас ждут.
Она довезла нас до полицейского участка. Периго уже там не было. Инспектор быстро закончил все необходимые формальности и отпустил нас. Я попросил её подвезти меня, ибо нужно было кое о чём поговорить с нею.
— Я живу на Раглан-стрит, пятнадцать.
— Но ведь это…
— Да, там, где жил покойный Олни. Вспомните, мы с вами там и встретились…
— Помню. В тот вечер, когда он попал под автомобиль.
— В тот вечер, когда его убили, — поправил я. — Да, Олни убили точно так, как сегодня эту молодую женщину. Чисто работают в Гретли, а?
Она молча вела сквозь тьму свой автомобиль. По её молчанию я понял, что не услышу от неё ни слова. Но мне не хотелось примириться с этим.
— В Гретли всё мирно, — начал я снова. — Тишина. Мышь не заскребётся. Всё в порядке… не считая измены… не считая убийств… не считая знакомых нам старых планов подороже продать свой народ…
— Лучше помолчите, чем говорить общие слова.
— Это всё достаточно конкретно, миледи. Ведь всё это происходит.
— Да, это так, но вы говорите об этом не серьёзно. Становитесь в позу, кривляетесь, важничаете. Нашли для этого подходящее время!
— Ладно, не буду кривляться и важничать, — угрюмо сказал я. — А вы можете убавить ход, кажется, мы уже почти приехали.
Она послушно притормозила.
— Так что же вы хотели мне сказать?
— Мне нужно поговорить с вашим деверем, Отто Бауэрнштерном.
Она так и подскочила на месте.
— Не понимаю! Зачем вам нужен Отто? К тому же он пропал.
— Так мне говорили. Но я предполагаю, что он скрывается в вашем доме… Ваша прислуга выдала его.
— Как, выдала вам?..
— Конечно, нет. Но весь её вид говорит о том, что она боится посетителей, что в доме кто-то или что-то такое, которое нужно прятать.
— Вам доставляет удовольствие за всеми шпионить? — с горечью спросила она.
— Ну, это вы бросьте. Мои вкусы тут ни при чём. Повторяю: мне нужно поговорить с Отто Бауэрнштерном.
— Выходит, вы нечто вроде полицейского сыщика, так, что ли? Английский вариант гестапо?
— Вот именно. Я только и делаю, что загоняю в подвал стариков и детей и избиваю их до смерти. Дальше.
— Тогда заявите местной полиции, которую патриоты вроде полковника Тарлингтона натравили на бедного Отто, что он скрывается у меня в доме. Его посадят в ближайшую тюрьму, и вы сможете беседовать с ним часами.
Я сдерживался из последних сил. Эта женщина умела выводить меня из себя. С первой встречи, заметьте. За всю мою жизнь меня никто так не раздражал.
— Местная полиция уже знает об этом, — сказал я спокойно. — По крайней мере я сообщил об этом инспектору Хэмпу, которого, кстати, можете считать своим другом.
Она с минуту подумала, и заявила:
— Я хочу быть при этом. У Отто сильно расстроены нервы. Он и раньше был неуравновешенным человеком, а преследования и необходимость скрываться совсем не улучшили его здоровья. Приходите в четыре, согласны?
— В четыре так в четыре, — согласился я. — Дружеская чашка чаю в субботу… Завтра у меня будет уйма дел. Теперь нужно действовать быстро. — Я говорил скорее с самим собой, нежели с нею. — Иначе ещё с кем-нибудь из знакомых произойдёт несчастье. Беда не ходит одна, как говорится, в поговорке. Ну, спасибо, что доставили меня домой, доктор Бауэрнштерн… Маргарет Энн, — неожиданно для себя добавил я.
Она удивила меня.
— Обычно меня зовут просто Маргарет, — сказала она неопределённым каким-то тоном.
Я всё ещё не двигался с места, хотя пора бы уже было и уйти.
— А до этого… вы были, кажется, инженером?
— Да. Сначала в Канаде, потом в Южной Америке. Большая и полезная была работа на крупных строительствах. Я-то, конечно, был рядовым работником. Там, где мы работали, было много света и воздуха. Это совсем другое, чем ползать по затемнённым переулкам и расставлять капканы.
— Да. Я подумала о том, что тогда вы, наверное, были совсем другим, — медленно промолвила она.
— Вы не ошиблись, Маргарет. Совсем другим. Я работал, учился, строил планы будущей жизни, так же как вы когда-то… в Вене.
— Откуда вы знаете про Вену?
— Когда я был у вас в гостях, вы сами рассказывали об этом. Я заметил тогда, как прояснилось ваше лицо. Теперь у людей не часто бывают такие просветлённые лица.
Я не дождался ответа, а услышал какие-то тихие звуки и догадался, что она плачет. Я с трудом взял себя в руки.
— Ну, поезжайте-ка домой и ложитесь спать, — сказал я. — Вы вконец измотались. Спокойной ночи, Маргарет. Завтра в четыре буду у вас, не забудьте.
Перехожу к описанию последнего дня — субботы, когда странное нетерпение, которого я никогда не испытывал раньше, заставило меня покончить со всей операцией одним махом.
Поздним утром я оказался в кабинете инспектора, куда вскоре пришёл и Периго. (Хэмп уже знал, кто он такой.) Я позвонил в Лондон, получил нужные сведения из Отдела и, по-видимому, оттого, что я не скрывал своего нетерпения, мне позволили действовать решительно и быстро, пустив в ход все средства. Инспектор Хэмп изо всех сил пытался помочь мне, пробовал расследовать, куда направилась Шила из “Трефовой дамы”, но не знал, как ускорить дело. Он сказал мне, что мои рассуждения не более чем догадки, а полиции необходимы не догадки, а неопровержимые улики для того, чтобы можно было приступить к арестам.
