Ход допроса Смагиной подтвердил правоту Вадима. Женщина, едва сдерживая слезы, пространно говорила о тяжелом детстве Андрея, который рос без отца, о том, как он ухаживал за малышками-сестричками во время болезни матери. На вопрос Арсеньева, считает ли она Андрея способным на преступление, в котором его обвиняют, она ответила решительным «нет».
Интересно, какая мать в таких обстоятельствах сказала бы «да»?
Классный руководитель Смагина, остроносый, немногословный преподаватель физики, оказался для обвинения куда более опасным. Отвечая на умело построенные вопросы Арсеньева, он рассказал о шаловливом характере мальчика, склонного к веселым и в общем безобидным проделкам, за которые ему еще в школе нередко влетало.
— Что вы называете безобидными проделками? — взялся за свидетеля Вадим.
— Безобидные проделки, — блестя стеклами очков, спокойно ответил учитель под легкий шумок зала.
Вадим поправил свои безукоризненно приглаженные волосы.
— Очень остроумно, поздравляю! Но у нас здесь не конкурс остряков, а судебное разбирательство, которое должно решить судьбу человека.
— Простите, — тихо сказал учитель.
— Возвращаюсь к своему вопросу. Приведите пример такой безобидной проделки.
— Пожалуйста. — Физик подумал немного. — Вот, помню, в шестом или седьмом классе Андрей положил в патрон под лампочку мокрую бумажку. В середине урока, когда она высохла, свет погас.
— Почему? — спросил Вадим.
— В полном соответствии с законами физики, — снова не удержался от выпада ершистый учитель. — Сухая бумага, как известно, плохой проводник электричества.
Вадим тут явно дал маху. Ему не следовало трогать свидетеля. Из ответов физика на вопросы обвинителя у меня, да и у других, конечно, тоже, сразу потянулась мысленная ниточка от электролампочки к бобине — ведь туда Андрей тоже затолкал бумагу. И это, в свою очередь, наводило на мысль, что и тут, как и в случае с лампочкой, имела место простая мальчишеская шутка. А ведь вся система обвинения была построена на мстительности, присущей Андрею. Олеша приставал к его девушке первый раз — и он вывел из строя бобину. Затронул девушку вторично — он вызвал своими действиями катастрофу, кончившуюся трагедией.
Но я плохо знал Вадима.
— Скажите, вы Смагину ставили двойки?
— Разве это имеет значение для данного процесса? — ответил физик задиристым вопросом.
И тут же заработал сердитое замечание председательствующего:
— Отвечайте государственному обвинителю, свидетель.
— Ставил! — физик вызывающе смотрел на Вадима.
— Перед или после случая с электролампочкой?
Вот теперь я понял, куда бьет Вадим. Молодец!
Физик дернул плечами, показывая, что он считает вопрос вздорным, и если отвечает, то только потому, что не хочет заработать еще одно замечание от судьи:
— И до, и после, если вас интересует.
Вадиму только это и нужно было.
— Значит, так называемые безобидные проделки вполне могли быть вызваны обидой на учителя со стороны склонного к мстительности подростка, — заключил он, обращаясь к председательствующему. — У меня больше нет вопросов.
— У вас?… У вас? — спросил судья заместителей. — Нет?… Садитесь, свидетель.
Озадаченный физик, усаживаясь на свое место, долго протирал носовым платком очки.
Судья вызвал Зою Сарычеву, подругу Андрея, и я видел, как хищно выгнулась спина Вадима, словно он готовился к прыжку.
Первые его вопросы к Зое были щадящими, бережливыми, и у меня возникло ощущение, что он понимает, как трудно девушке перед столькими людьми, жадно заглядывающими в глаза, обнажать свои чувства к Андрею, рассказывать о встречах с ним, разговорах.
Девушка, вначале очень настороженная, в ходе допроса проникалась к Вадиму все большим доверием. А он, оказывается, только того и добивался.
— Олеша вел себя безобразно! — с пафосом восклицал Вадим, и Зоя простодушно принимала его возмущение за чистую монету. — А вы рассказали Андрею о том, что Олеша приставал к вам, в тот, первый раз?
— Да.
— Он, разумеется, негодовал?
— Конечно!
— Можно понять! — Я уже сообразил, что Вадим готовит ловушку, но Зоя еще верила в его деланное сочувствие. — И обещал что-нибудь предпринять?
Только тут девушка почуяла подвох.
— Не помню.
— Вспомните! — сразу отбросив сочувственный тон, жестко приказал Вадим. — Что сказал Смагин? Что сказал Смагин, ну?
— Я… я не знаю.
— Вот ваши первичные показания. Тут записано черным по белому: «Я ему покажу!». Вот ваша подпись.
— Это Андрей сказал, когда во второй раз.
— А в первый что?
Девушка молчала.
— Он сказал: «Ну и пусть себе пристает!» Так?
— Конечно, нет! — возмутилась Зоя.
— «Не обращай внимания»?
— Нет, — она кусала губы.
— Как же?
— Не помню точно.
Вадим не унимался:
— Ага, точно не помните. Тогда я спрошу иначе: можно ли было его высказывание понять в том смысле, что он собирается причинить Олеше неприятности? Напоминаю: вы присягали говорить правду!
— Товарищи! — Зоя посмотрела на судей полными слез глазами, — а если я не отвечу?
Председательствующий пояснил бесстрастно:
— Вы обязаны дать суду полные и правдивые показания.
— Да или нет? — Вадим дышал ей в лицо. — Да или нет?
— Да, — едва слышно произнесла девушка и разрыдалась.
Вадим с его торжествующей улыбкой в тот миг был мне ненавистен, как может быть ненавистен палач… Хоть бы он не улыбался, хоть бы не улыбался!
Объявили перерыв, и народ валом повалил в коридор курить.
Вадим и его преданная Аделаида, как свои здесь люди, задымили, не выходя из зала.
— Вадим Петрович, вы были великолепны! — Аделаида влюбленно смотрела ему в глаза.
— Арсеньев у меня вот где! — Вадим, возбужденно затягиваясь, крепко сжал кулак. — Я потребую максимума, и пусть они попробуют не дать.
— Дадут, наверняка дадут! — уверяла Аделаида.
Меня разрывали противоположные чувства. Я не мог не видеть, что Вадим работает действительно блестяще. С другой стороны, мне не понравились его лисьи финты, его высокомерие, пренебрежение личностью свидетелей. Вырвать из них любым способом нужное для обвинения и затем бросить, как выпотрошенный мешок, — Арсеньев прав!
Я посмотрел на адвоката. Ему только что принесли в кружке свежую воду, и он принялся ее жадно глотать. Да, его положение сегодня незавидное. Вадим бьет защиту по всем статьям.
И вдруг Евгений Ильич озорно подмигнул мне. Я удивленно уставился на него. В самом деле подмигнул или показалось? У него такие брови — не разберешь.
— Суд идет!…
И снова на свидетельском месте Зоя Сарычева. Только теперь допрашивает ее адвокат.
— Назовите, пожалуйста, день, когда к вам в первый раз приставал Олеша.
Зоя напряженно хмурила лоб.
— Попробуйте вспомнить. Это важно.
Почему важно? Чего он добивается?… Вадим тоже насторожился, оторвал глаза от бумаг.
— Вы тогда ушли поздно из школы. Может быть, день занятий вашего драматического кружка?
— Да, да!
— Так. Кружок собирается по каким дням?
— По средам и субботам.
— Вот видите, — поощряюще улыбнулся Арсеньев, — уже немного продвинулись. Теперь попробуем установить точно: среда или суббота.
— Я ушла одна, — вспоминала девушка, — раньше всех. Зачем же?… А! Взять у Марины Некрасовой учебник астрономии.
— Астрономия у вас когда?
— Раз в неделю — по четвергам. — У Зои посветлело лицо. — Вспомнила: среда!
Следующий свидетель был вызван Арсеньевым только для того, чтобы подтвердить показания Сарычевой насчет среды.
— Я протестую, товарищ председательствующий! — вскочил Вадим. — Защита просто тянет время.
Судья обратился к Евгению Ильичу:
— Что вы ответите на протест обвинения?
— Есть народная мудрость насчет того, где нужна поспешность. — Зал ответил веселым гулом на грубоватую шутку Арсеньева. — А если глубокоуважаемому прокурору так уж невтерпеж, то могу заверить, что допрос свидетеля займет не больше пяти минут.
— Задавайте вопросы, — разрешил судья.
Свидетель, соученик Зои Сарычевой, стеснительный, краснеющий юноша, подтвердил, что Олеша подходил к Зое ровно месяц назад, в среду, пятнадцатого числа.
— Вы твердо уверены? — спросил Арсеньев; далась ему эта среда!
— Да. Был день моего рождения, я хотел пригласить весь драмкружок, а кто-то сказал, что Зоя ушла вот только что. Мы бросились ее догонять, и она как раз нас позвала. Ну, мы и отшили того типа… Вот он здесь, в зале…
Рослый Степан Олеша пригнулся, прячась за спины впереди сидящих.
— Благодарю вас, все! — сказал Арсеньев. — Товарищи судьи, итак установлено, что первый раз Олеша подошел к Сарычевой пятнадцатого числа прошлого месяца… Я прошу внести в протокол, — повернулся он к секретарю суда, девушке в вязаном платке, строчившей без передышки на обороте каких-то топографических карт; с бумагой было туго даже в суде.
