Белявин грустно вздохнул.
— Ты чего вздыхаешь, Николай Борисович! — чуть прищурив зоркие глаза, спросил майор.
— Я прихожу к выводу, что из меня никогда не получится хороший разведчик, — мрачно проговорил Николай.
— Ну, это напрасная паника, Николай Борисович! — махнул рукой майор. — Просто тебе еще не хватает опыта, умения сопоставлять и анализировать полученные факты. А опыт — дело наживное…
Майор раскурил трубку и продолжал:
— Из всей этой компании самой интересной фигурой является Пелипенко — «Сириус-семь» — старый, матерый шпион, доставшийся американцам, так сказать, в наследство от гитлеровцев. Два года назад они установили связь с ним при помощи заброшенного к нам диверсанта, впоследствии убитого при попытке организовать взрыв железнодорожного моста. Этот «связной» доставил Пелипенко новые инструкции, сообщил ему новую кличку — «Сириус-семь», дал позывные зарубежного шпионского центра и принцип шифровки донесений… В деле можно считать все ясным и установленным… Неясно только прошлое Пелипенко, а меня, контрразведчика, оно очень интересует. Пелипенко молчит. Сейчас я хочу предпринять еще одну попытку вызвать его на разговор…
Майор поднял телефонную трубку и приказал доставить к нему Пелипенко.
— Так, значит, археолог Демидов действительно убит диверсантами? — спросил Белявин.
Величко вздохнул.
— Да, к сожалению, это так… Настоящий Демидов погиб возле Девичьего родника, подлецы расстреляли его… Жалко хорошего человека…
В дверь постучали.
— Войдите! — крикнул майор.
Молодцеватый старшина ввел в кабинет Пелипенко.
— Товарищ майор! По вашему приказанию арестованный Пелипенко доставлен, — доложил старшина.
— Хорошо, подождите в коридоре.
Старшина вышел. Майор внимательно посмотрел на стоявшего у двери Пелипенко.
— Подойдите сюда, «Сириус-семь»! — сказал Величко. — Сядьте!
Пелипенко разбитой, усталой походкой подошел к столу и сел. Коротко остриженный и чисто выбритый, он казался значительно моложе. Темное от загара лицо его было сумрачно-спокойным.
— Послушайте, «Сириус-семь!» — заговорил майор. — Дело ваше можно считать следствием законченным. Вот расшифровка ваших, радиопередач… Показания ваших сообщников я вам уже читал… Сегодня ночью вам пришел ответ от «Луны»… Он расшифрован нами с помощью томика Пушкина. Подписан он кличкой «Хозяин». Вот этот ответ…
Майор протянул Пелипенко листок бумаги.
— Принцип шифра несложен… В начале передачи сообщается порядковый номер страницы, затем отсчитывается нужная буква…
Пелипенко медленно взял лист бумаги, протянутый ему майором, и прочел шифровку. Большие руки диверсанта дрогнули.
— Гады, — еле слышно выговорил он. — Из-за таких гадов я рисковал жизнью? «Обходитесь собственными средствами. Вывезти не можем», — вслух прочел он и швырнул бумагу на стол.
— При решении вашей участи, «Сириус-семь», большое значение будут иметь ваши личные показания… Нас интересует ваше прошлое…
Пелипенко молча, как будто безразлично» смотрел в окно на заходящее солнце. Потом его губы шевельнулись и из горла вырвался странный приглушенный звук.
— Прошлое?! — хрипло переспросил шпион. — Подлость — вот мое прошлое… Подлость бесцельная, трусливая, ненужная…
— А точнее! — тихо сказал майор.
— Хорошо! Я расскажу вам о своем прошлом, — проговорил Пелипенко. — Будущего у меня нет, осталось одно прошлое, так зачем же его уносить с собой в могилу? — Он кинул на майора трусливый, ищущий взгляд. Майор молчал. И шпион опустил голову. — Я — бывший кулак Григорий Сидорович Пелипенко. Был когда-то у меня на Украине добрый хуторок. Когда меня пришли раскулачивать, я застрелил председателя сельсовета и смылся. Документики о бедняцком происхождении у меня были заготовлены заранее — дружок один служил в соседнем сельсовете. Работал я на разных стройках, но хутора своего не забывал. — Шпион тяжело, с хрипом, вздохнул. — На одной стройке я познакомился с немецким инженером. Откуда он узнал мое прошлое — не знаю. Но только крепко он забрал меня в свои лапы и заставил работать на себя. По его заданию поджег я склад лесоматериалов. Работа была чистой, никто не подозревал, что это сделал я. Но все же на душе было неспокойно. Рассчитался со стройки и уехал я на Кубань. Здесь понравилась мне Каширская — место тихое, леса, горы, можно жить, не оглядываясь по сторонам. Стал я лесником. Работал до 1940 года, доходишки кое-какие завел — жил не плохо. Вдруг летом того года забрел ко мне один турист и передал привет от Карла Оттовича — того самого инженера. А потом денег дал и предложил работать на Германию. Пришлось согласиться — ведь я был у них в руках. Меня снабдили радиопередатчиками, и начал работать… Когда немцы заняли Каширскую, я явился к ним. Меня обласкали, угостили французским коньяком и норвежскими селедками. Обещали германское подданство, землю, батраков… Ну, и стал я сообщать немцам о том, что предпринимают ваши, советские войска… Потом был задуман захват советского штаба, разместившегося в моем домике. Но за трое суток до той ночи, когда я должен был провести немецкий отряд через линию фронта, ваши нанесли удар, и немцы покатились назад. Я снова затаился, опять занялся своими делами… Потом, два года тому назад, ко мне заявился связной от новых хозяев…
— Вы сможете изложить все это на бумаге и подробнее? — спросил майор.
Пелипенко замолчал и несколько минут смотрел на Величко. В его темных глазах тлел огонек ненависти.
— Давайте бумагу! — наконец сказал он. — Бумагу и побольше папирос… Буду писать свое завещание этому паскудному миру, к которому ничего не испытываю, кроме ненависти. Напишу и закончу: будьте вы все прокляты! Все, все — и немцы, и русские, и американцы! Весь мир…
Майор пододвинул стопку бумаги, коробку папирос и легкую пластмассовую чернильницу.
Шпион закурил, жадно затянулся дымом, и его перо забегало по бумаге…
Шли часы. За окнами спустилась тихая ночь. Майор задернул шторы и включил свет, а Пелипенко все еще писал. Его крупное лицо вдергивалось от злобы, широкий подбородок подрагивал… Николай смотрел на шпиона со смешанным чувством острой брезгливости, враждебности и горького изумления. Ему не хотелось верить, что среди людей могут быть такие выродки, живущие только во имя змеиной, слепой ненависти, не имеющие в сердце ничего святого…
В двенадцатом часу ночи майор Величко закончил чтение показаний Пелипенко и вызвал конвоира.
— Уведите арестованного! — приказал он.
Пелипенко поднялся со стула, плюнул на ковер и, забрав из коробки оставшиеся папиросы, проговорил:
— Уговаривал меня этот самый подлец мистер Ральф опорожнить, десяток ампул в реку, откуда люди воду берут, да я отказался…
— Вы об этом написали! — сухо проговорил майор.
Опустив голову и сгорбившись, Пелипенко вышел из кабинета. Майор сложил его показания в папку и запер в сейф.
— Пошли, Николай, — хмуро проговорил он.
Прежде чем выйти на улицу, майор зашел в умывальную и долго, тщательно мыл руки…
На улице было очень тепло. Легкий ветерок доносил сладковатый запах цветущих акаций. Прямо по середине асфальтированной улицы шли, взявшись под руки, юноши и девушки. Они улыбались и пели песню:
Любимая, родная,
Страна моя большая…
Майор бросил взгляд на сумрачное лицо Белявина и спросил:
— Чего ты такой мрачный?
— Нет, я не мрачный, Федор Иванович, — ответил Николай, — Я не мрачный… Но просто противно мне, тошновато после встречи с этой поганью Пелипенко…
— А вот нам и поручено народом выводить эту погань! — уверенно ответил майор. — Не должно быть погани на нашей земле! Не должно! Ведь смотри, как хорошо, как радостно и красиво у нас!
Величко указал вдаль. Прямая, как стрела, протянулась, залитая электрическим светом, улица. По ней гуляли люди. Рослые акации роняли на головы гуляющим белые цветочные лепестки…
Майор взял Николая под руку.
— Знаешь что, Николай? — воскликнул он. — Давай завтра на рассвете возьмем удочки, сядем в автобус да и катанем в Каширскую, к Надюше? Я выговорю у начальства пару дней отпуска. Как ты смотришь на такое предложение?
— Я голосую за него, Федор Иванович! — улыбнулся Николай.
Над засыпающим городом из радиорепродукторов разнеслись величественные звуки, кремлевских курантов.
Огромная, светлая, мирная страна закончила еще один трудовой день…
