Как это обычно бывает, у нового хозяина Овального кабинета и его предшественника установились неприязненные отношения. Избирательная кампания изобиловала грязными приемами и озлобленностью, ставшими обычными в американской политической жизни. Даже после ошеломляющей победы исторических масштабов и радостного возбуждения от переезда в Белый дом новый президент не пожелал стать выше предвыборной грязи. Его завораживала мысль о новом унижении Артура Моргана. Он представлял, как вслед за сенсационным судебным процессом и обвинительным приговором он в последнюю минуту выходит на сцену, даруя Моргану президентское помилование ради спасения имиджа верховной власти.
Вот это да!
На следующий день в шесть часов утра вице-президент в сопровождении вооруженного эскорта был доставлен в штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли. Директора Мейнарда вызвали в Белый дом, но он, заподозрив неладное, сослался на головокружение и предписание докторов оставаться в служебном кабинете. Он нередко ночевал и ел на работе, особенно когда его донимало сильное головокружение. Этот недуг был одним из многих, на которые он мог сослаться в любую минуту.
Встреча вышла короткой. Тедди сидел в инвалидном кресле в конце длинного стола для заседаний, плотно укутанный пледами, а Хоби, как обычно, находился рядом. Вице-президент вошел в сопровождении помощника и после неловкого обмена фразами о делах новой администрации сказал:
– Мистер Мейнард, я выступаю от имени президента.
– Ну разумеется, от чьего же еще? – сказал Тедди и улыбнулся, не разжимая губ. Он ждал, что его уволят, после восемнадцати лет в должности и многочисленных угроз это сделать момент, кажется, настал. Наконец-то президент набрался решимости сместить Тедди Мейнарда. Он предупредил об этом Хоби. Ожидая прибытия вице-президента, Тедди поделился с помощником своими опасениями.
Хоби делал заметки в линованном блокноте, готовый записать слова, которые страшился услышать многие годы: «Мистер Мейнард, президент предлагает вам подать прошение об отставке».
Однако вице-президент сказал то, чего никто не ожидал:
– Мистер Мейнард, президент хочет знать все о Джоэле Бэкмане.
Однако Тедди даже не вздрогнул.
– Что именно? – спросил он.
– Он хочет знать, где находится Бэкман и сколько нужно времени для доставки его в Вашингтон.
– Зачем?
– Я не могу сказать.
– И я тоже не могу.
– Президенту необходимо это узнать.
– При всем уважении к президенту должен заметить, что мистер Бэкман играет очень важную роль в одной из наших операций.
Вице-президент заморгал. Он взглянул на своего помощника, который был совершенно бесполезен, поскольку чиркал что-то в блокноте. Ни при каких обстоятельствах он не расскажет ЦРУ о телеграфных переводах денег и взятках за президентские помилования. Тедди найдет способ использовать эту информацию себе на пользу. Он выкрадет эти драгоценные сведения и пересидит надвигающийся кризис. Нет, или Тедди будет с ними сотрудничать, или наконец-то его уволят.
Вице-президент, опираясь на локти, подался чуточку вперед и сказал:
– Президент не пойдет на компромисс по этому вопросу, мистер Мейнард. Он получит эту информацию, и получит незамедлительно. В противном случае он предложит вам подать прошение об отставке.
– Я этого не сделаю.
– Должен ли я напоминать, что вы занимаете свой пост с его согласия?
– Не должны.
– Отлично. Ситуация ясна. Вы являетесь в Белый дом с досье на Бэкмана и детально излагаете его содержание или же ЦРУ вскоре получит нового директора.
– При всем уважении, сэр, такие резкие выражения нечасто услышишь от вас, политических деятелей.
– Воспринимаю это как комплимент.
На этом встреча закончилась.
* * *
Дырявый, как старая плотина, Гувер-билдинг буквально выплеснул сплетню на вашингтонские улицы. Среди прочих сбором слухов занимался Дэн Сендберг из «Вашингтон пост». Однако его источники были куда надежнее, чем те, какими пользовались обычные репортеры, занимавшиеся журналистскими расследованиями. И уже очень скоро он уловил душок скандала, связанного с президентскими помилованиями. Он вцепился в свой старый источник среди новых сотрудников Белого дома и получил от него частичное подтверждение. Контуры истории начали обретать очертания, но Сендберг понимал, что подтвердить факты будет практически невозможно. У него не было шансов увидеть оригиналы телеграфных денежных переводов.
Но если это правда – действующий президент продает помилования за большие деньги на безбедную жизнь в отставке, – то большего скандала Сендберг не мог даже представить. Бывшему президенту предъявляют обвинение, отдают под суд, быть может, признают виновным и отправляют за решетку. Это превосходит всякое воображение.
Он сидел за столом, заваленным грудами бумаг, когда ему позвонили из Лондона. Это был старый приятель, тоже жесткий и бескомпромиссный репортер, писавший для «Гардиан». Несколько минут они посплетничали о новой администрации, что все еще оставалось главной темой разговоров в Вашингтоне. В начале февраля, когда город засыпан снегом, а конгресс поглощен работой в комитетах и жизнь как будто замирает, говорить особенно не о чем.
– Есть что-нибудь новенькое о смерти Боба Крица? – спросил приятель.
– Ничего, если не считать вчерашних похорон, – сказал Сендберг. – А в чем дело?
– Возникают вопросы, как этот бедняга попал под машину. Да к тому же мы на пушечный выстрел не можем приблизиться к протоколу вскрытия.
– Какие вопросы? Мне казалось, там все ясно.
– Может быть, но дело прикрыли слишком уж стремительно. Ничего конкретного, просто хочется посмотреть, не упустили ли мы что-то важное.
– Я сделаю несколько звонков, – сказал Сендберг, вдруг учуявший что-то подозрительное.
– Пожалуйста. И поговорим через денек-другой.
Сендберг положил трубку и уставился на пустой экран монитора. Криц наверняка присутствовал, когда в последнюю минуту президент Морган даровал помилования. Учитывая вашингтонскую паранойю, Криц явно был единственным человеком, находившимся в Овальном кабинете с президентом, когда Морган принимал решения и подписывал необходимые документы.
Наверное, Криц знал слишком много.
Три часа спустя Сендберг вылетел из аэропорта Даллеса в Лондон.
Задолго до рассвета Марко снова проснулся в незнакомой постели в незнакомом месте и долго не мог собраться с мыслями, вспоминая свои действия, анализируя странную ситуацию, в которой он оказался, планируя новый день и стараясь забыть прошлое, одновременно прикидывая, что ему могут принести следующие двенадцать часов. Спал он в общем-то неплохо. Всего несколько часов, четыре или пять, но точно сказать он затруднялся, потому что комната была погружена в полную темноту. Он вынул наушники; как всегда, он заснул после полуночи под веселое журчание итальянского диалога.
Он радовался теплу в комнате. В Радли его едва не заморозили, и в последнем жилище тоже царил холод. В новой квартире были толстые стены и двойные рамы, а система отопления, возможно, даже перестаралась. Решив, что в достаточной мере продумал новый день, он опустил ноги на теплый кафельный пол и снова мысленно поблагодарил Луиджи за перемену жилья.
Сколько он здесь задержится, по-прежнему неясно, впрочем, как и будущее, которое ему уготовили. Он включил свет и посмотрел на часы – без нескольких минут пять. В ванной он включил еще одну лампу и рассмотрел свое отражение в зеркале. В растительности под носом и на подбородке оказалось больше серебра, чем он рассчитывал. Честно говоря, стало совершенно ясно, что бородка, которую он начал отпускать, на девяносто процентов будет седой с едва заметными темно-каштановыми прожилками. Ну и пусть. Ему пятьдесят два года. Все это часть новой защитной оболочки, делающей его другим человеком. С узким лицом, впалыми щеками, короткой стрижкой и слегка старомодной квадратной оправой фирменных очков он запросто сойдет за Марко Лаццери на любой улице Болоньи. Или Милана, Флоренции и любых других городов, которые он захочет посетить.
Через час он вышел на улицу в тишь и холод крытой галереи, построенной рабочими, умершими лет триста назад. Резкие порывы ветра пронизывали насквозь. Он снова подумал, что надо бы пожаловаться своему куратору на отсутствие настоящей зимней одежды. Он не читал газеты и не смотрел телевизор и потому не знал сводок погоды. Очевидно было одно – становилось все холоднее и холоднее.
Он шагал под низкой галереей улицы Фондацца в направлении университета и был на улице совершенно один. Он решил не пользоваться картой города, засунутой в карман пальто. Если заблудится, он ее раскроет и признает поражение, но пока преисполнился решимости изучать город ногами и глазами. Через тридцать минут, когда солнце едва обозначилось в небе, он вышел на улицу Ирнерио в северной стороне университетской части города. Еще два квартала к востоку – и перед глазами возникла бледно-зеленая вывеска бара «Фонтана». Сквозь оконное стекло он увидел седого человека. Рудольф уже был там.
