– Чистота – залог здоровья, – слабо пошутил Тревитт.
Она принялась намывать его. Она терла, драила и безжалостно скребла его нежное достоинство, и хотя он и перед этим не очень-то сгорал от желания, этот безжалостный натиск убил в нем последние искры.
– Поосторожней, – жалобно попросил он.
Она что, собралась стереть его до основания?
– Он у тебя милый, малыш, – заметила она. – Не слишком большой и все такое, но симпатичной формы и чистенький. Все американцы обрезаны.
Тревитт натянуто улыбнулся этому сомнительному комплименту.
Она грубо его вытерла и торжествующе отстранилась, швырнув полотенце в коридор, где оно приземлилось на пол.
Она возвышалась над ним, непропорционально пухлая женщина лет тридцати пяти, в вызывающем платье, ядреная и налитая, сплошные ложбинки, округлости и изгибы. На губах ее играла омерзительная улыбка. Она попятилась, взялась за подол и потянула его кверху; платье было ей тесно, и она дергала его до тех пор, пока наконец оно не поддалось с последним рывком, и его глазам открылись хлопчатобумажные панталоны и могучие мягкие груди с огромными темными сосками, колышущимися впереди.
Затем Анита спустила панталоны – назвать предмет гардероба столь внушительных размеров трусиками было бы изрядным преуменьшением, – и какая-то часть его содрогнулась от отвращения и унижения, в то время как другая пришла в восторг. Женщина наклонилась, окончательно избавляясь от белья, отвернулась, чтобы водрузить необъятный прозрачный предмет на столик под образом мадонны, и повернулась лицом к нему. Темный кустик растительности между ног, казалось, отделял ее выпуклый живот от мощных бедер, без которых вся ее туша обрушилась бы под собственной тяжестью.
И все же необычность этой картины – тучная мексиканская проститутка, нависающая над его бледным телом гринго, костлявым и голым, – завладела его воображением. Контраст был разительным и захватывающим дух: ее тучность и его хрупкость, его нежелание и ее жадность, ее опытность и его неловкость, его скованность и ее развязность. Его пенис восстал, отдавая должное накалу момента.
– В рот, – скомандовал он хрипло.
Она опустилась на колени, покорная его желаниям.
* * *
Спейт поджидал на задворках, за сточной канавой, во дворе лавчонки под названием «Аргентина». До него доносился удушающе густой запах нечистот из канавы и журчание бегущей по ней воды. Здесь, в огражденном стенами захламленном дворике, было тихо, но он видел, как на улице, в пятнах света от фонарей, фланируют шлюхи. Старый разведчик в его душе попытался присмотреть пути к отступлению, просто на всякий случай, но их не было, совсем. Разумеется, если дело примет опасный оборот, он может перемахнуть через стену, но в его возрасте не успеть перелезть через десятифутовый кирпичный забор, если кто-нибудь будет в него стрелять. Таким образом, дело обстояло проще некуда: или ему повезет, или нет.
Он понимал, что ему следовало бы проинструктировать мальчишку – как же его зовут? Фамилия крутилась на языке – ах да, Тревитт, Тревитт. Но Спейт никогда не знал, как разговаривать с такими юнцами: в нынешнее время их развелась такая уйма, и он знал, что они считают его старым пеньком, пережитком прошлого, ископаемым, замшелой древностью. Да и что мальчишка мог бы сделать? Прикрыть его? Как? Нет, он стал бы жаловаться, ворчать, говорить, что все знает заранее. Тревитт нагонял на Спейта уныние. Если такие, как он, – будущее, то оно безрадостно. Спейт не думал, чтобы Тревитт добился успеха.
Он взглянул на часы. Оскар Меса сказал «через пятнадцать минут», а уже прошло двадцать. Спейт нервно кашлянул, утер губы и пожелал, чтобы они уже скорее появились.
Пятьсот долларов.
В такую сумму они оценили разговор с Рейнолдо Рамиресом, разговор с покойником.
Оскар Меса, владелец бара «Оскарз», бывшего «Эль паласьо», запросил тысячу. Спейт рассчитывал долларов примерно на триста. Пятьсот еще можно было пережить, хотя он понимал, что нелегко будет объяснить такие расходы Йосту Вер Стигу, если он не узнает ничего определенного. В былые времена деньги никто не считал. Если они были тебе нужны, ты их получал. Никто не задавал никаких вопросов. Тогда контора жила на широкую ногу, по первому классу. Теперь же на счету был каждый грош и развелось полным-полно сопливых умников, которые полагали, что тебе место в музее или на страницах дрянных книжонок. Он понимал, что слишком часто думает о былых временах. А сейчас…
Во двор влетела машина. Спейт присел, приглядываясь. Это был старый «шевроле», года пятьдесят восьмого или пятьдесят девятого, совершенно проржавевший. Таких, должно быть, по Ногалесу разъезжают тысячи, рассыпающиеся на ходу мексиканские драндулеты с выбитыми окнами, подмалеванными крыльями и дверями, снятыми с других машин.
«Давайте. Выходите», – мысленно поторопил Спейт.
Водитель заглушил двигатель. Мотор фыркнул и заглох, и машина еще несколько секунд пощелкивала, остывая. Спейт наблюдал, как двое мужчин оглядывают двор. За этими ящиками его не было видно. Он вполне мог за ними отсидеться. Еще не поздно было забыть обо всем.
Но он не мог забыть о пятистах долларах.
Теперь пятьсот долларов решали все.
«Вот черт», – подумал Спейт.
Он поднялся и вышел из-за ящиков.
– Я здесь, amigos, – позвал он.
* * *
Он лежал без сил. Он сделал это, или, вернее, это сделали с ним. Он помнил похожие эпизоды из книг – Кролик Энгстром,[27] выходящий от шлюхи Рут, Стинго – от Софи,[28] – но от них ему не было ровным счетом никакого толку. Его опыт был совершенно иного рода, с жирной Анитой, на грязной постели и липком полу в комнате, пропахшей лизолом, под оком пестрой мадонны. И все же ему было очень даже хорошо. Собственно говоря, испытанное блаженство изумляло его. Мгновение наяву, завершающий миг, тучная женщина на коленях перед ним, усердно выполняющая свою работу, его руки, сжимающие что-то, его напряженные мышцы, мысли, крутящиеся вокруг одного и того же: да, все это наяву. Он улыбнулся.
– Хочешь, я обработаю тебе еще и зад, малыш? Всего пятьдесят долларов сверху.
– Нет. Э-э… гм… нет, наверное, не надо, – мечтательно проговорил Тревитт.
– Давай, малыш. Мы можем еще позабавиться.
– Э-э. Мне не хочется. Мне очень понравилось, правда. Мне просто не хочется.
– Конечно, малыш. Ты ведь платишь.
Она водворила на место панталоны, через голову натянула платье, и через миг перед ним – ррраз! – стояла старая Анита. Все было так, будто ничего и не произошло, и он вдруг понял, что для нее-то так оно и было.
Тревитт натянул брюки, заправил рубаху и застегнул ремень.
– Десять долларов, малыш.
– Десять долларов! Я ведь уже заплатил. Эй, я отвалил тебе кругленькую сумму!
– Плата за съем, малыш. За комнату. Она не бесплатно, бесплатно ничего нет. За полотенце, за чистые простыни.
«Как же, как же, только в шестьдесят восьмом как из стирки!»
– Это для большого босса. Он побить меня, если я не возьму с тебя деньги.
Какая разница? Все это уже и так обошлось ему в целое состояние. Он отсчитывал банкноты, когда послышалась сирена.
Тревитт слетел по лестнице вниз, перескакивая через две ступеньки, и ввалился в опустевший зал, уже теряя самообладание. Смазливый Роберто бесшумно начищал стаканы, а неподалеку от него за столом сидел Оскар Меса и разговаривал с плотным полицейским в отутюженной бежевой униформе с галстуком-бабочкой желтого цвета – да-да, желтого, канареечно-желтого, ядовито-желтого, – на чьих мясистых плечах красовался еще и золотой галун.
Тревитт попытался взять себя в руки, но полицейский поднял голову и пригвоздил его к месту убийственным взглядом.
Тревитт как можно небрежнее улыбнулся и сделал попытку улизнуть.
До него донеслось слово «гринго», и оба мексиканца расхохотались.
Тревитт вышел за дверь в ночь. Не было видно ничего, кроме железной дороги на другой стороне улицы и конкурента «Оскарз», «Каза де Джейсон», еще одного ночного клуба. Тревитт выбрался по наклонной стоянке на улицу и обернулся. В пятистах ярдах впереди, за галереей магазинчиков с навесами, примыкающей к железной дороге, лежала граница. Неумолимо высокая стена, скопление машин, будки и похожая на крепость перемычка из офисов наверху. В мертвенном свете он различал осаждающих ее попрошаек и таксистов. Флага не видно, но за стеной вырисовывалось нечто, пожалуй, более символичное – золотые дуги эмблемы «Макдоналдса».
Потом он заметил толпу. Она собралась чуть подальше по улице, у чего-то вроде мостика на углу улиц Буэнос-Айрес и Руис-Кортина. Индейцы, несколько американцев, мексиканские девочки-подростки в узких американских джинсах и блузках, но большей частью полицейские. Неподалеку стояли три или четыре серых пикапа, и по их однообразному виду Тревитт понял, что это машины полиции.
