Дональд Гамильтон - Гибель Гражданина

Он сидел спиной к окну, и лицо его было плохо различимо, но глаза, и я их видел, были серыми и холодными. - Говорю об этом потому, что ваше личное дело содержит данные об имеющихся известных литературных способностях. О нашей службе никаких мемуаров не будет. Мы никогда ничего не делали. Нас вообще не существовало. Помните об этом, капитан Хелм.

Воинский чин и подлинное имя, произнесенные вслух, означали, что кусок жизни остался позади. Я становился посторонним.

- Не собираюсь писать ничего подобного, сэр.

- Возможно. Однако насколько я разумею, вы намерены вскоре жениться на привлекательной молодой леди, с которой познакомились в местном госпитале. Поздравляю. Но помните, чему вас учили, капитан Хелм. Вы не доверитесь никому, даже самым близким людям. И даже не намекнете, когда зайдет разговор о войне, что могли бы немало порассказать - если бы могли. Ни при каких обстоятельствах, капитан Хелм, каким бы ущербом ни грозило молчание вашей гордости, репутации, семейной жизни, сколь достойным доверия ни был бы собеседник, вы не станете говорить ни о чем - даже о невозможности говорить. - Он указал на мой послужной список. - Легенда, конечно же, несовершенна. Совершенных не бывает. Вас могут поймать на противоречии. Вы даже можете наткнуться на человека, с которым якобы дружили во время войны, а он, естественно, скажет: самозванец - или похлеще. Сделано все, дабы исключить подобную неприятность - и ради вас, и ради нас, - однако просчеты не исключены всегда. Если такое стрясется, держитесь вашей легенды, пускай даже положение станет невыносимым. Лгите спокойно и упорствуйте во лжи. Лгите всем, включая собственную жену. Не смейте говорить ей, что все могли бы объяснить, но это запрещено. Не просите поверить, будто все было иначе. Смотрите ей прямо в глаза - и лгите.

- Понимаю, - сказал я. - Разрешите вопрос?

- Да.

- Не сочтите за дерзость, сэр, но как вы теперь намерены вынуждать к этому?

Кажется, он слегка улыбнулся, впрочем, может, это только показалось. Улыбаться Мак не любил.

- Вы уволены из армии, капитан Хелм. А мы вас не увольняем. Как же вас уволить, если мы не существуем?

На том и закончилось. Я направился было к выходу, зажав под мышкой свой послужной список, но голос Мака остановил меня.

Я молодцевато развернулся:

- Да, сэр?

- Вы хороший агент, Эрик. Один из лучших. Удачи.

В устах Мака это звучало немалой похвалой. Я вышел на улицу, по старой привычке прошагал два квартала, прежде чем остановить такси и поехать к поджидавшей меня Бет, - и внезапно понял, что Маку нечего опасаться моего языка. Имея разрешение, я, конечно, рассказал бы невесте правду, только невеста была нежной, чувствительной девушкой из Новой Англии, и вовсе не стоило огорчаться приказу, воспрещавшему поведать, каким хорошим работником я оказался в своей области.

Сейчас, в гостиной Даррела, мне опять почудился голос Мака: "Как же вас уволить, если мы не существуем?" Голос из прошлого звучал иронически; такая же ирония была в темных глазах Тины, давшей увести себя вместе с девицей Эррера - Фрэн взяла на буксир обеих. Я и забыл, какого цвета у Тины глаза - не синие, не черные, а темно-фиолетовые - цвета вечернего неба, когда угасает последний свет.

Великан Лорис косо поглядывал на меня, следуя за женщинами, поглядывал с угрозой и вызовом. Рука моя скользнула в карман, и пальцы сомкнулись на освобожденном от немецкого ига ноже. Осклабился, давая Лорису понять, что готов к его услугам в любое время. В любое время, в любом месте. Я мог превратиться в миролюбивого гражданина, домоседа, мужа и отца. Мог наращивать живот и терять волосы. Мог задыхаться от натуги, нажимая клавишу пишущей машинки, - но, черт возьми, положение должно стать куда как хуже, прежде чем я дрогну перед оскаленной пастью и парой выпуклых бицепсов.

И тут я со смятением почувствовал, что происходящее крепко смахивает на прежние времена. Мы были подразделением волков-одиночек и не отличались ни товариществом, ни братством, ни esprit de corps[1]. Мак объявил однажды, что будет, по возможности, держать подчиненных порознь, дабы сократить потери. "Отставить, - произносил он усталым голосом, - разойдись. Вы, черти, гладиаторы, натасканные, сберегите силы для нацистов". Старые замашки возвращались так проворно, словно я никогда не снимал погоны. Похоже, и не снимал.

- Что случилось, милый? - прозвучал за спиной голос Бет. - Стоишь мрачнее тучи. Тебе здесь не нравится?

Я обернулся к жене: она выглядела такой хорошенькой, что дыхание перехватывало. Высокая, тоненькая девушка... Признаю, выносив троих детей, она имела право именоваться женщиной, однако походила на девушку. Светлые волосы, ясные голубые глаза и манера улыбаться - мне, во всяком случае, - улыбки, от которой кажется, что в тебе семь футов росту, а не шесть и четыре дюйма, как на самом деле. И синее шелковое платье с бантиком сзади, купленное в Нью-Йорке во время последней нашей поездки на восток. Прошел уже год, а платье все еще выглядело прекрасно, хотя Бет и отзывалась о нем, как о старомодной тряпке, - гамбит, знакомый любому из мужей.

Даже проведя столько лет в краю голубых джинсов, индейских нарядов, голых загорелых ног и ременных сандалий, жена определенно придерживалась восточной манеры одеваться. Я не мог изобразить огорчения. Люблю хрупких, непрактичных, нежных женщин в юбке, чулках, узких туфельках; и, полагаю, нет особе женского пола никакого резона прилюдно выступать в брюках, - если она, разумеется, не намерена скакать верхом. Осмелюсь даже заметить, что дамское седло и юбка для верховой езды представляют собой великолепное сочетание; жаль, они давно вышли из моды.

Ради Бога, не сочтите меня ханжой. Я вовсе не считаю женщину в брюках сосудом греховным. Совсем наоборот, - я возражаю лишь потому, что жизнь становится скучной. Каждый заглядывается на свое и по-своему, а меня оставляют совершенно равнодушным брюки, что бы эти брюки ни содержали и как бы плотно ни обтягивали содержимое. Окажись Бет приверженкой джинсов и блузок, мы, пожалуй, никогда не заселили бы наш дом о четырех спальнях.

- Что случилось, Мэтт? - повторила она. Я проводил глазами Тину и ее гориллу, потер пальцы и состроил гримасу.

- Терпеть не могу этих наглецов с железными пальцами. Чуть руку мне не сломал, скотина. И что он пытался этим доказать?

- Девушка великолепная. Кто она?

- Малышку зовут Эррера, - сказал я беззаботно. - Пишет Великий Американский Роман или нечто в подобном роде. Просит совета.

- Нет, вон та, постарше, - дама в черных перчатках. Ты пожимал ей руку совсем по-европейски. Я думала, примешься целовать пальчики. Вы где-то уже встречались?

Я быстро глянул на нее и снова оказался там, куда возвращаться совсем не стоило, там, где каждую минуту нужно было следить за собой, проверяя, как исполняешь роль, там, где каждое произнесенное тобой слово может обратиться смертным приговором. Я начал следить за собственной мимикой: так сказать, перешел на ручное управление мускулами лица. Включил улыбку. В юности я не худо играл в покер, а с тех пор, когда на кон ставилась жизнь, обучился еще кое-чему.

- Ах ты, ревнивица! Нельзя даже быть вежливым с хорошенькой женщиной?.. Нет, я никогда не встречал миссис Лорис, а жаль.

"Лгите, - говорил Мак, - глядите ей прямо в глаза и лгите".

Подчиняться ли через столько лет? Но слова прозвучали убедительно и легко; я ласково привлек Бет к себе, позволил руке скользнуть пониже и шлепнул по маленькому бантику сзади - перед всем почтенным собранием. Ладонь ощутила на миг очертания трусиков под щелком платья.

- Мэтт! - прошептала жена, замерев от негодования. И смущенно огляделась - не заметил ли кто столь неприличного жеста.

Она была дьявольски забавной девочкой. Согласитесь, состоя в браке свыше десяти лет, можно же в дружеском кругу похлопать собственную жену по филейной части - и не чувствовать, будто попираешь устои морали. Впрочем, я сжился со всеми комплексами Бет, в иное время счел бы это за очаровательную наивность и, может быть, ущипнул бы ее - подразнить, заставить вспыхнуть, а она, в конце концов, по-хорошему посмеялась бы над собственным испугом. Но нынче вечером не хватало пороху следовать за психологическими вывертами Бет. Мои собственные требовали полной сосредоточенности.

- Простите, герцогиня, - сказал я натянуто и убрал согрешившую длань. - Это нечаянно, мэм. Пойду еще выпью? Тебе принести?

Бет покачала головой.

- С меня пока хватит и предыдущего бокала. - Она невольно посмотрела на мой стакан и добавила: - Осторожно, милый. Тебе завтра долго вести машину.

- Может, вызовешь Анонимную Помощь Алкоголикам? - спросил я несколько грубее, чем того хотел. Тина следила за нами через всю гостиную.

Почему-то припомнились промоченный дождем лес у Кронгейма, и немецкий офицер, чей нож лежал сейчас у меня в кармане, и как лезвие моего кинжала обломилось у рукояти, когда немец извернулся, падая после удара. Он открыл рот - закричать, но Тина, - разъяренная оборванка в тряпках французской шлюхи, выхватила у немца "шмайссер" и ударила его по голове, убила, сплющив к чертовой матери пистолетную рукоять, а потом исчезла...