Арвид опять в одиночестве сидел за своим столом посреди огромной, освещенной только в одном конце комнаты.
— У тебя здесь плюс или минус? — я зябко поежился.
— Плюс-минус ноль, — он устало улыбнулся. — Сегодня не топили. День экономии.
— Пойдем ужинать, — предложил я.
— А я еще и не обедал.
— Что, тоже день экономии?
— Нет, очень занят был.
— Куда годится! — возмутился я. — Так и сидишь весь день голодный?
— Голодный? Нет. У дежурного кипяток, начальник сухарей дал, — ему посылку из деревни прислали.
— Начальник у тебя, я смотрю, парень хоть куда!… Пойдем, пойдем, я тебе землячку организовал. В твоем городе жила, на той же улице, в том же доме. По-латышски шпарит, как туземка, — придумал я с ходу, чтобы заинтриговать его еще больше. — Эс теви милу, — припомнились кстати госпитальные уроки Арвида: «Я тебя люблю», по-латышски… — Ждет нас в восемь ноль ноль. И еще пиво!
— О! — оживился Арвид. — Три года не пил.
— Тогда пошли скорей, а то разберут.
— Еще надо вот это…
Я посмотрел, над чем он мучается. Бог мой, все тот же несчастный старик!
— С ума сошел! Тебе бы не сухарей, а гауптвахту. Ну, что ты там с ним все выдумываешь?
— Уже больше ничего! Вот, — Арвид ткнул пером в заголовок документа, лежавшего перед ним: «Постановление об отказе от возбуждения уголовного дела и производства расследования». — Только заполнить — и конец. В архив. Приказ начальника.
— Ну и правильно — он еще и недоволен!
Я взглянул на часы. Половина восьмого. Предложил, чтобы убыстрить дело:
— Давай диктуй, а я буду писать.
— Давай, — согласился он и уступил мне место за столом. — Пиши: «Клименко Тихон Васильевич. Год рождения: 1883. Место рождения: Украинская ССР, Одесская область, село Мигаи…»
— Мигаи, — записывал я, повторяя за ним.
И вдруг вспомнил: Мигаи! Знакомо!
Откуда?
— Семейное положение — вдовец… Что ты? Пиши! — торопил Арвид.
— Погоди…
Мигаи… Васин — вот кто! Погибший шофер… Значит, они с Клименко из одного села?
— Когда он повесился? — быстро спросил я.
— Точно неизвестно. Медицинский эксперт считает, что провисел не меньше суток.
— А обнаружили когда?
— В среду. — Арвид поднял голову от своих бумаг. — А что такое?
В среду. Васин погиб во вторник. И Клименко, выходит, тоже? И они земляки… Случайное совпадение? Или…
— Ох, Арвид, — начал я хрипло и откашлялся, — сдается мне, и верно твоему самоубийце еще рано в архив!
До глубокой ночи мы с Арвидом ломали себе голову над внезапным открытием.
Могут ли Мигаи быть случайностью?
Вполне! Уж мы-то, фронтовики, знаем, что такое слепой случай.
Выйдешь утром из землянки. Тихо, не стреляют — благодать. Постоишь так, зажмурив глаза, под теплым солнышком. И тут ординарец окликает: «Товарищ лейтенант!». Возвращаешься недовольный: что ему еще там надо, не дает человеку погреться на солнце! А он сует тебе планшет — вот, взять забыли. Сплюнешь в сердцах: ах, чтоб тебе неладно, да не собираюсь я никуда!… И в тот самый момент — бах! Там, где ты только что стоял, дымящаяся воронка. Осталось бы от тебя одно воспоминание, если бы ординарец, вечный путаник, случайно не отозвал.
Или иду с бойцом, веду его к себе в роту. Новенький, необстрелянный, оглядывается тревожно по сторонам. Вдруг слышу — мина. Прямо на нас. Кричу: «Ложись!» — и сам валюсь как подрубленный. Рвануло, обсыпало землей. Встаю. Боец мой лежит, головой уткнулся в ствол сосны. «Подъем, говорю, кончай ночевать!» Лежит. Подхожу ближе и глазам своим не верю. Осколком мины у него аккуратно, словно бритвой, взрезало шинель, гимнастерку, рубаху под ней. А на теле — ни царапины. Сам осколок, рваный, весь в зазубринах, похожий на каменный нож первобытных людей, глубоко впился в ствол сосны точно над головой парня. И тот лежит, белый, как его рваная рубаха, пошелохнуться боится, верить не смеет, что жив.
Или вот еще такое. Были у меня в роте два брата-близнеца. Похожи — не отличишь. Над ними смеялись, что они сами себя путают. Служат в одном расчете, всегда неразлучны. А тут случилось, что одного послали в штаб с донесением, другого — в санвзвод за индивидуальными пакетами. В это время фрицы начинают садить из орудий, мы тоже не молчим. Словом, кутерьма часа на полтора. Потом хватились: а близнецов-то ведь нет. Стали искать… Только к вечеру выяснилось: оба ранены чуть ли не в одну и ту же минуту, оба в левое плечо, только один осколком снаряда, другой миной, оба в медсанбате лежат.
Случай…
Вот и Мигаи, если разобраться, в большой степени дело случая. Не приди я к Арвиду и не начни писать под его диктовку, кто знает, обратил ли кто-нибудь внимание на такое совпадение. Ведь дела велись разными людьми в разных отделениях милиции. Кому бы могло прийти в голову сопоставлять?
Ну, а если все-таки исключить случайность и посмотреть, что получится?
Этим мы как раз и занялись. Версия возникала за версией, то у меня, то у Арвида. Мы их критиковали, разбивали, отбрасывали. Сочиняли новые, опять разбивали. В итоге, когда уже совсем изнемогли, от разгрома уцелели лишь две версии, казавшиеся наиболее правдоподобными.
Версия первая:
Кто-то, назовем его Икс, был на Васина по какой-то неизвестной еще причине смертельно обижен и готовил на него покушение. Об этом случайно, или, может быть, не случайно, узнал земляк Васина Клименко и, таким образом, тоже обрек себя на смерть.
Версия вторая:
Оба они, Васин и Клименко, знали что-то компрометирующее Икса, возможно, тоже их земляка. До поры до времени это его не беспокоило. Но вот произошло какое-то событие, то ли ссора, то ли еще что-нибудь, и оба они стали для Икса опасны.
Уже лежа на нарах, я вдруг подумал, что обе наши версии решительно никуда не годны. Ведь Икс не мог знать, что буквально в последнюю минуту Степан Олеша будет снят с машины и ее поведет Васин!
Точнее, Икс мог об этом знать только в одном случае: если он сам собирался произвести такую замену.
Другими словами, если диспетчер Тиунов и есть Икс!
С такой мыслью я заснул. И не удивительно, что всю ночь меня трепали кошмарные сны, в которых роль главного отрицательного героя играл, конечно, Тиунов. Он то бежал за мной, кровожадно размахивая гаечным ключом, а я, обливаясь потом, с трудом передвигал непослушные ноги, то наваливался на меня и душил.
Утром я сам смеялся над своей несообразительностью, из-за которой поднялся с гудящей головой. Ведь кошмаров могло бы не быть, стоило только мне, засыпая, подумать, что калека-диспетчер на своем бухающем самодельном протезе едва ли смог бы неслышно спуститься в гулкий гараж по деревянной лестнице, да еще забраться под автомобиль. Если только у него был сообщник…
Разделив между собой обязанности, мы с Арвидом, позавтракав, отправились в разные стороны: он — снова в дом, где жил повесившийся, я — к себе в отделение доложить начальнику.
Я очень рассчитывал на помощь и совет Антонова и огорчился, узнав, что его по неизвестной причине нет и, вероятно, сегодня не будет.
Сообщить о странном совпадении Ухарь-купцу? Поднимет меня на смех со всеми моими версиями.
Волей-неволей пришлось обращаться к Фролу Моисеевичу; надо же известить хоть кого-нибудь из начальства, чем собираюсь сегодня заняться.
Я обнаружил Фрола Моисеевича в укромном уголке коридора, увлеченным беседой с каким-то подозрительного вида субъектом с мешком за плечами. Они говорили так тихо, уткнувшись нос в нос, что у меня закопошились неприятные мыслишки. Отдали же недавно под суд во втором отделении участкового уполномоченного — брал дань натурой у вороватого завстоловой. Тем более, что у Фрола Моисеевича в руках был какой-то сверток, явно полученный от собеседника.
Мешочник поспешно удалился, натянув на голую, как у Фрола Моисеевича, голову огурцом лопухастую ушанку, а Фрол Моисеевич, стеснительно пряча возле бока сверток, чем навлекал на себя еще большие подозрения, повел меня в свой кабинет.
— Кто это был? — спросил я.
Покосился на меня:
— Так, человек один.
— Друг? — Я, нисколько не таясь, глазел на сверток — пусть Фрол знает: вижу.
— Никакой не друг! Просто знакомый. Сосед — до войны рядом жили. — И неожиданно стал сдирать со свертка газетные шкуры. — Вот!
Передо мной на столе, рядом с замызганной чернильницей и продавленным пресс-папье без промокательной бумаги, лежали два ярких, пестрых праздничных шарика с белыми изогнутыми ручками.
— Что такое? — не понял я.
— Как что? — в свою очередь удивился Фрол Моисеевич и потряс шариками перед самым моим носом; в них что-то застучало, пересыпаясь. — Разве не понятно?
— Погремушки?!
— Ну… Алексей Васильевич родился у меня, внучок. Вот человек и принес в подарок — он большой мастер на такие штуки. На, глянь-ка. Верно, здорово?
