– Нет, брат, – ответил Миня в той же вкрадчивой манере хищника, всегда готового дать отпор. – Лично к тебе у меня претензий нет. Но твои правильные пацаны опарафинились, как последние дешевки. Нашли свободные уши двух мокрощелок и нажужжали им о своих подвигах. Я сердит на них, брат. Так дела не делаются.
Обдумывание услышанного заняло у Самсона немного времени.
– Если так, считай, что должен я тебе, брат, – произнес он. – Гога и Кузя пусть возвращаются домой. Можешь быть уверен: они свое получат. Реально.
Вместо того чтобы удовлетвориться достигнутой победой, Минин только усилил нажим. Это давно стало для него золотым правилом. Он никогда не ограничивался частичным перевесом там, где можно было добиться полного превосходства. Если человек пятится, столкни его в пропасть. Если прогибается – скрути его в баранку.
– Я готов отправить твоих пацанов домой хоть сейчас, – медленно заговорил он, взвешивая каждое произнесенное слово. – У меня нет причин сомневаться в том, что оба фуцика получат свое. Ты сказал, я слышал. Но вот что беспокоит меня, брат… Как быть, если по дороге Кузя и Гога опять зальют зенки и распрягутся окончательно? Кто тогда за их пьяный базар ответит? Скажи мне сейчас, чтобы потом между нами не возникло никаких непоняток.
Вариантов ответа у Самсона было несколько, и все проигрышные. Поэтому он опять пошел на попятный, как человек, ощутивший ненадежную почву под ногами:
– Где Гога и Кузя сейчас?
– Из гостиницы я их выцепил, чтобы больше лишнего не болтали, – ответил Минин, победоносно улыбаясь, но так, чтобы это никоим образом не отразилось на его интонации. – Со вчерашнего дня оба находятся в надежном месте и ждут, когда я с ними рассчитаюсь. Если ты дашь добро, я произведу расчет по полной программе. Или ты все же желаешь получить своих пацанов обратно?
Уже в одном напоминании, что «пацаны-то не какие-нибудь левые, а твои собственные, Самсон», прозвучал упрек, который в любой момент мог превратиться в обвинительный приговор.
– На кой они мне сдались! – возмутилась телефонная трубка.
– Тут ты прав, Самсон, прав на все сто, – сказал Минин, подчеркивая, что решение было принято собеседником, а он лишь одобрил его. – Я тоже думаю, что такие мудозвоны тебе ни к чему. Забудь о них, как будто их никогда и не было.
– Кого? – засмеялся Самсон. – О ком речь, реально?
Они обменялись еще несколькими дежурными фразами, прощупывая настроение друг друга, и распрощались, в общем довольные итогами состоявшихся переговоров. Но если Самсон радовался лишь тому обстоятельству, что избежал предъявы за раздолбайство своих бойцов, то Минин торжествовал настоящую победу. Мертвые Гога и Кузя его устраивали значительно больше, чем живые. Даже в том случае, если бы они не распустили языки, их пришлось бы «потерять» тем или иным способом, чтобы уже никто и никогда не узнал, чем они занимались в Сочи. Теперь необходимость мудрить и мутить отпала сама собой.
Пробежавшись пальцами по мелодичным клавишам трубки, Минин набрал нужный номер и, не тратя время на отвлеченные темы, распорядился:
– Паленый? Я на подъезде. Запускай гостей в баньку. Парить их будем. Лечить от вшивости.
– Не понял, – недовольно сказал Кузя, развалившийся на кровати. – Мы что, не моемся, что ли? Какая, на хрен, баня в такую жару? Я бы в бассейне лучше поплескался с телками.
– Паленый сказал, телки будут, – ответил Гога, только что вернувшийся из бильярдной, где лениво катал шары с воображаемым противником. – Но в бане. У них здесь турецкая оборудована. Слышать о таком приколе – слышал, а видеть пока не приходилось.
– Мне по барабану: хоть турецкая, хоть немецкая. Я белый совсем, гляди! – Кузя выпятил грудь, поросшую редкими длинными волосами, которые упрямо не желали мужественно курчавиться. – Пацаны спросят: вы на море были или у негра в заднице? Сидим тут, как узники Бухенвальда. – Он выругался и, приподняв покрывало, основательно высморкался под кровать, поочередно прочистив обе ноздри.
Гога тем временем сбросил трусы, натянул плавки и стал любоваться своим отражением, играя перед зеркалом бицепсами.
– Попозже сам Миня обещал к нам присоединиться, – сказал он, застыв в наиболее эффектной, по его мнению, позе. – Думаю, хочет бабло нам выдать. А может, еще работенку подкинет. Лично я не против. – Гога втянул живот, поворачиваясь к зеркалу то одним боком, то другим.
– Прямо Шварценеггер, – буркнул Кузя. – Носки в клубок сверни и в плавки запихни для конкретики. Все бабы твои будут.
– Я лучше баксы туда суну, – самодовольно усмехнулся Гога.
– Краба своего сунь. – Кузя засмеялся и издевательски пропел: – Прибежал домой я враскорячку-у, показал сестре свою болячку-у, и опять пустился вска-ачь между ног футбольный мя-яч…
Гога не дослушал, метнулся в ванную комнату с криком:
– О, хорошо, что напомнил! Я его в баню с собой возьму. Проверю на выносливость. Все равно полудохлый уже, а выбрасывать жалко.
– Что ты с ним носишься, как дурень с писаной торбой? – раздраженно сказал Кузя. – Замахал своим крабом!
Тем не менее он подошел к возвратившемуся в комнату товарищу, который разглядывал на просвет прозрачный полиэтиленовый пакет, наполненный водой. Краб смотрелся в нем еще более огромным, чем был на самом деле. Шурша лапами, он попытался попятиться и снова замер – неподвижный, как камень. Он знал, что сегодня ему предстоит умереть, сварившись заживо в своем панцире. Но крабы не умеют бояться и печалиться. Лучше всего у них получается ждать – хоть чужой смерти, хоть своей собственной. Сначала ты ешь кого-то, потом кто-нибудь ест тебя. Смысл жизни ничем не отличается от смысла смерти. Во всяком случае, в понимании крабов.
* * *
Турецкая баня размещалась в цокольном этаже здания. Собственно, тут было их несколько – на любой вкус. Двери всех выходили в просторный зал, отделанный светлым деревом.
– Дуб? – поинтересовался Гога, щелкнув пальцем по панели.
– Натуральный, – подтвердил провожатый и обидно засмеялся.
Одна половина лица у него представляла собой сплошной шрам от ожога. Глаз каким-то чудом уцелел, но от ушной раковины остался лишь жалкий огрызок. Когда Паленый, как звали здесь этого парня, поворачивался к Гоге и Кузе обгоревшей половиной лица, они поспешно отводили взгляды в сторону. Туго обтягивающая череп розовая кожа выглядела так, словно ее долго жевали, прежде чем выплюнуть. А редкие волосики, которыми Паленый пытался прикрыть хотя бы часть обезображенной головы, только подчеркивали его уродство.
– Посидите пока здесь, – сказал он гостям, кивнув в сторону кушетки у дальней стены, за небольшим бассейном. – Пойду распоряжусь насчет массажа и всего остального. Вы блондинок или брюнеток предпочитаете, братишки?
– Блондинок! – Кузя опередил Гогу на целый слог, а потом еще и уточнил с видом знатока: – Чтоб волосы везде светлые были. И здесь, – палец указал на голову, – и здесь. – Палец переместился значительно ниже.
– Ну, губы особенно не раскатывайте, – осадил его Паленый. – Будет вам одна блондинка, но крашеная. Вторая вообще брюнетка. Других пока нету. Отсыпаются.
Не дождавшись возражений, он оставил гостей дожидаться выполнения заказа, а сам исчез за одной из неприметных дверей.
– Не нравится мне он, – угрюмо сказал Кузя. Эхо разнесло его недовольный голос по всему залу. – И вообще, зря мы сюда приперлись. Мокро, хлоркой за километр несет. Телок можно было и в нашей комнате трахнуть.
– В комнате их не было, а здесь есть, – рассудительно заметил Гога и направился в обход бассейна, поплевывая в него на ходу.
Кузя двинулся следом. Что-то очень уж муторно сделалось у него на душе. Не хотелось оставаться одному.
Пройдясь босиком сначала по холодному скользкому кафелю, а потом по отсыревшему ковру, он пнул ногой забытый кем-то махровый халат и открыл мини-бар, сооруженный в виде темного бочонка.
– «Хайнекен», – сообщил Кузя товарищу. – Будешь пиво, Гога?
– Кидай, – оживился тот.
Кувыркающаяся в воздухе бутылка была поймана одной рукой, потому что вторая была занята пакетом с крабом. Сорвав крышечку зубами, Гога приложился к горлышку, с наслаждением крякнул и мечтательно произнес:
– Эх, сейчас бы еще косячок для полного кайфа!
– Перебьешься, – хмуро сказал Кузя. – Не у себя дома.
– А я везде дома. Были бы бабки, а дом найдется. – Едва закончив свой афоризм, Гога округлил глаза и воскликнул: – Оба-на!
Обернувшись, Кузя увидел двух девушек, пересмеивающихся возле открытой двери, откуда клубами валил пар. Стараясь понравиться парням, они вертелись так и эдак, разве что не приплясывали на месте. Черненькая была обмотана желтым полотенцем, а ее подруга нарядилась в пляжную кепку, лихо развернутую козырьком назад. Больше на ней ничего не было.
