За дверью послышались тихие голоса: кто-то совещался, очевидно, не решаясь войти. У меня вся кровь прилила к голове, я чувствовал, как пульсирует она в висках. Но думал я не о себе, а о футляре. Если меня застанут здесь, в чужой комнате, наедине с трупом, меня, конечно, арестуют за убийство. Ведь я весь за брызган кровью убитого, и даже лицо, наверное, в крови: я несколько раз прикасался к нему окровавленными руками.
Пусть арестовывают, но документ у меня не должны найти! Я обязан спасти его, спрятать… но куда?! Погасив свечу, я рванулся к открытому окну. За окном, вдоль всего подоконника, тянулся под навесом узкий балкон, предназначенный больше для цветов, чем для людей. При слабом мерцании звезд и тусклом свете отдаленного уличного фонаря я увидел на балконе длинный деревянный ящик. В нем стояли в ряд цветочные горшки с увядшими и засохшими цветами; видно, о цветах здесь никто не заботился, никто не поливал их.
Поспешно завернув футляр в обрывок газеты, я вынул из деревянного ящика два цветочных горшка, положил свой плоский сверток на дно ящика и поставил оба горшка на прежнее место, чтобы замаскировать спрятанную вещь.
Все это было проделано мною за несколько секунд, после чего я снова вернулся в комнату. Кто-то уже крутил ручку двери, затем догадался толкнуть дверь и вошел.
Яркий свет карманного фонаря ослепил меня.
Глава 17. Диана едет в полночь
Думаю, что всю мою жизнь меня очень портили. Все были добры со мной, все разрешали и старались сделать мне приятное, так же, как и я им; и я считала это само собой разумеющимся.
Только Лиза относилась ко мне по-иному. Я никогда не ждала от нее того, что привыкла получать от других. Но мне всегда хотелось сделать ее счастливой – насколько такое маленькое, обозленное на всех созданьице может быть счастливым, – и я приучила себя не обращать внимания на ее выходки, что бы она ни сказала или ни сделала.
Никогда нельзя было предугадать, что она сейчас выкинет, какие замыслы бродят в ее озорной головке.
…Но Ивор… Боже мой! Разочароваться в нем, стать несчастной из-за него! До сих пор я не знала, что можно так жестоко страдать, как страдала в тот роковой день, когда он уехал, оставив меня на вокзальной платформе… Тогда я и не помышляла о поездке вслед за ним в Париж. Если б кто-нибудь сказал мне, что я поеду туда, я бы возразила: нет, нет, ни за что!
И, однако, поехала. Я позволила уговорить себя и при этом заставила себя думать, что делаю это только ради тети Лилиан, желая доставить ей удовольствие, но в глубине души знала, что на самом деле все не так. Просто я не могла больше переносить эту тривиальную английскую жизнь с ее раз и навсегда заведенным порядком, когда каждый день похож на другой. Мне хотелось, чтобы в моей жизни произошла какая-то перемена, выходящая за рамки обыденного.
Первое время по приезде в Англию мы с Лизой иногда дурачились, затевали разные шальные проделки, которые сходили нам с рук лишь потому, что мы – «американские девушки». Однако, познакомившись с Ивором, я почувствовала, что в мою жизнь вошло что-то новое; и я остепенилась. Это очень огорчало и злило Лизу: ведь в большинстве случаев именно она была зачинщицей наших проказ.
Вот почему я согласилась поехать в Париж.
Может быть, меня тешила мысль, что я буду находиться там же, где сейчас находится он. И на борту парома, и в поезде я твердила себе, что ничего хорошего произойти не может, что Ивор и я уже никогда не будем относиться друг к другу как раньше, что между нами все кончено – по его вине… Но где-то в глубине моего сознания таились надежда и мысль, что я несправедлива к нему: ведь он просил меня верить ему, а я отказалась. И что-то заставляло меня думать, что мы еще встретимся и он сумеет доказать, что приехал в Париж не ради Максины де Рензи. Как бы это было хорошо! Я снова начала бы жить… так как убедилась, что жизнь без любви и доверия к любимому человеку – это не жизнь!
…И встреча произошла – произошла самым неожиданным образом. Но вместо радости я стала в десять раз несчастней, у меня не осталось и тени надежды. Когда я увидела Ивора в холле отеля, он выглядел очень смущенным и не захотел отказаться от какого-то таинственного свидания.
Но вот что странно: я вдруг стала бояться за него, не знаю почему; может быть, из-за тоскливого, удрученного выражения его лица. С таким выражением не идут на свидание с любимой женщиной…
И вместо того, чтобы тревожиться за себя, я вдруг почувствовала тревогу за него.
Правда, я сделала вид, что мне нет никакого дела до того, пойдет ли он на это свидание или останется с нами. Я разговаривала с лордом Робертом так, будто совсем забыла о существовании Ивора Дандеса, и даже повернулась к нему спиной, когда он собрался уходить.
Однако вскользь я еще раз подметила трагическое выражение его глаз и стиснутые челюсти, словно он уходил на казнь…
Удивительно, как быстро может измениться настроение человека! Или это бывает только у женщин? Всего за минуту до встречи я презирала Ивора за измену и мстительно убеждала себя, что было бы очень хорошо выйти замуж за Боба Уэста, – пусть Ивор, узнав о нашей помолвке, раскаивается и переживает!.. Но затем, совеем неожиданно, как будто в мое сердце вонзился острый нож – все во мне перевернулось. Я отдала бы что угодно, если б могла сейчас побежать следом за Ивором, сказать ему, что люблю его беззаветно и буду ему верить по-прежнему, вопреки всему…
– Что с тобой, Ди? Ты так побледнела, словно собираешься упасть в обморок! – сказала Лиза своим обычным резким голосом, который, хотя она и не говорила чересчур громко, проник во все отдаленные уголки большого холла.
Я подумала, что с ее стороны нетактично привлекать ко мне всеобщее внимание; какие-то иностранные туристы, проходившие мимо нас, обернулись и бросили на меня любопытный взгляд.
– Это только так кажется от освещения, – сдержанно сказала я. – Я вовсе не чувствую себя плохо.
Моя ложь в данном случае была простительна. Когда человек очень несчастен, его сердце начинает биться медленней, дышать становится трудней, как перед грозой, но к чему выставлять это напоказ!
– Я просто немного устала, – продолжала я. – Прошлую ночь никто из нас не ложился спать до трех часов ночи, а день потом тянулся слишком долго. Мы получили столько впечатлений!.. Думаю, тетя Лили, вы не будете возражать, если я пойду в свою комнату, как только мы подымемся наверх…
Мы поднялись на лифте, и у дверей гостиной я пожелала всем спокойной ночи.
– Не пойти ли мне с тобой, помочь тебе? – спросила Лиза, но я сказала «нет». Было нечто новое с ее стороны – предложить мне помощь, потому что она сама слабого здоровья и требует от меня постоянного внимания и заботы.
Тетя Лилиан привезла с собой в Париж свою любимую камеристку Нэнси, без которой не может обойтись ни одного дня. Но мы с Лизой оставили нашу горничную в Лондоне, и тетя радушно предложила нам воспользоваться услугами Нэнси, которая и постучала в мою дверь спустя несколько минут. Однако я поблагодарила ее и отослала обратно. Мне хотелось побыть одной.
Я не торопилась раздеваться. Некоторое время я постояла у окна, любуясь панорамой ночного Парижа и вереницей электрических фонарей, протянувшихся бриллиантовой россыпью вдоль знаменитых Елисейских Полей, по которым взад и вперед сновали кареты, коляски, моторы, развозившие людей по домам после театра, кабаре или дружеских вечеринок в ресторанах и бистро.[17] Последние кучки запоздалых гуляк спешили к домашнему уюту и ночлегу…
Я перевела взгляд вниз и увидела ярко освещенный портал нашего отеля, а на его широких мраморных ступеньках – человеческую фигуру в плаще, медленно расхаживавшую вдоль портала. С высоты своего этажа я не могла как следует разглядеть этого человека, но сердце подсказало мне, что это Ивор. Ивор, который только вчера говорил мне слова любви, называл меня Единственной Девушкой в мире, и уверял, что я всегда останусь для него Единственной!
Очевидно, он дожидался заказанного кэба, чтобы уехать от меня к другой женщине, ради которой пошел на разрыв со мной.
«К ней или не к ней он собирается ехать? – гадала я, стараясь даже мысленно не произносить ненавистного имени. – Впрочем, если не к ней, то отчего не мог честно сказать, что за свидание у него в такой поздний час? Боже мой, должен же он знать, как жестоко заставляет меня страдать! А если мои переживания ему безразличны, то почему он сам выглядел таким убитым и расстроенным?»
Дело стало казаться мне еще более таинственным, чем раньше, но боль от разочарования в Иворе ни на минуту не утихала в моем сердце. Я содрогалась от унижения, которому он меня подверг, бросив меня по первому ее зову.
«Хотела бы я знать, что он думает в эту минуту! – прошептала я почти громко: мне захотелось услышать звуки собственного голоса. – Кто скажет, не совершаю ли я страшную несправедливость по отношению к нему?»
