— Значит, он подозревает меня? — спросила Женевьева.
— Да нет. Ты просто нажила настоящего врага здесь, вот и все. Возможно, это лишь начало и он попытается любым способом добраться до тебя. Поэтому даже рекламная брошюрка Королевского военно-воздушного флота будет для него достаточным основанием, чтобы объявить тебя врагом рейха. Мы должны попытаться сделать так, чтобы его план сработал против него самого.
— Что мне делать?
— Когда ты вернешься, то сделаешь одно неприятное открытие: твои бриллиантовые серьги пропали. Это произойдет на самом деле — Шанталь перенесет их в какое-нибудь глупо выбранное укрытие в спальне Маризы. Ты, естественно, поднимешь дьявольский шум. Иди прямо к Приму, который, помимо всего прочего, отвечает здесь за безопасность.
— И что произойдет потом?
— О, он очень проницательный человек. Он очень быстро отыщет серьги в комнате Маризы. Она будет утверждать, что не виновата, но факты будут говорить сами за себя. Вот тут-то глупая девчонка начнет плакать…
— …и признает, что действовала по инструкции Райсшлингера?
— Именно.
— Знаешь, в этой игре ты могла бы обыграть самого дьявола!
— Конечно.
— Но поверит ли ей Прим?
— Думаю, мы можем на это рассчитывать. Никаких публичных разоблачений, никакого шума. С Райсшлингером он разберется сам, но обязательно разберется. Я думаю, что этот твой полковник — жесткий человек, когда обстоятельства его к этому вынуждают.
— Мой? Почему ты так говоришь?
— Бедная Женни. — Никто не называл ее так долгие годы. — С тех пор как ты выросла настолько, что могла сама залезать ко мне на колени, я читаю тебя, как открытую книгу. Он, этот человек, чувствует твое смущение, разве не так? У тебя все внутри сжимается от желания, когда ты просто стоишь рядом с ним.
Женевьева глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, и встала.
— Я сделаю все, что смогу, чтобы устоять перед соблазном, думаю, в этом-то ты не сомневаешься. Ты сказала что-нибудь Шанталь?
— Только то, что Анн-Мари по горло занята подпольной работой. Думаю, она теперь будет улыбаться тебе почаще. Ее брат Жорж находится в концлагере в Польше.
— Хорошо, — сказала Женевьева. — Теперь о плане кампании.
— Все продумано. Обсудим это позже. Будь хорошей девочкой, скажи Маризе, чтобы она предупредила Рене, что мне понадобится "роллс".
Женевьева снова превратилась в ребенка, которому говорили, что делать. И она сделала все так, как ей велела Гортензия. Ничего не изменила.
Они были неприятно удивлены, когда, выйдя из парадной двери и спустившись по ступенькам, не нашли ни Рене, ни машину. Их ждали Макс Прим и «мерседес». Он сдержанно поздоровался с ними.
— Ваша машина сегодня утром сломалась, графиня. Я приказал нашим механикам сделать все возможное, чтобы быстро починить ее. А пока я в вашем полном распоряжении. Насколько мне известно, вы хотите посетить церковь?
Гортензия постояла в нерешительности, потом пожала плечами и села в машину. Женевьева последовала ее примеру.
Он сам вел машину, и Женевьева, сидя сзади него, чувствовала себя ужасно неуютно. Гортензия не обращала на него внимания и только время от времени смотрела на часы.
— Мы опаздываем. Не беспокойся, кюре будет ждать меня. Ему недавно стукнуло семьдесят. Первый мужчина, в которого я влюбилась в своей жизни. Темноволосый, внушительный и такой благочестивый. Вера делает мужчину привлекательным. Хотя я никогда не посещала службу слишком часто.
— А теперь? — спросила Женевьева.
— У него седые волосы, и, когда он улыбается, кожа на его лице собирается в складки, так что глаз не видно.
Женевьева чувствовала неловкость от того, что Прим наблюдал за ней в зеркальце, его глаза смеялись, как и глаза графини. Женевьева холодно произнесла:
— Насколько я знаю, в СС не верят в Бога, полковник?
— Из самых надежных источников мне известно, что рейхсфюрер Гиммлер все-таки верит. — Прим повернул машину к церковным воротам, вышел и открыл им дверцу: — Пожалуйста, мадам.
Гортензия задержалась на мгновение, потом подала ему руку и вышла из машины.
— Знаете, вы мне нравитесь, Прим. Как жалко, что…
— Что я немец, графиня? Моя бабушка по материнской линии родилась в Ницце. Это поможет?
— Весьма. — Она повернулась к Женевьеве: — Тебе не нужно входить в церковь. Сходи на могилу матери. Я не задержусь. — Гортензия опустила вуаль и пошла по тропинке между могил к крыльцу старинной церкви.
— Замечательная женщина, — сказал Прим. — О да.
Несколько секунд он стоял не двигаясь, со сцепленными за спиной руками, в великолепном мундире, с крестом у горла, — персонаж из какой-то странной фантазии. Женевьева нарушила молчание:
— Извините меня, я бы хотела навестить маму.
— Ну конечно.
Она вошла в ограду. Могила в дальнем углу, под тенью кипариса, была в идеальном состоянии. Надгробная плита отличалась скромной красотой — так хотела Гортензия, а в каменной вазе стояли свежие цветы.
— Элен Клер де Вуанкур Треванс, — произнес Макс Прим, стоя с другой стороны, и вдруг сделал нечто странное. Он быстро отдал честь, строгое воинское приветствие, в котором не было ничего нацистского. — Ну что же, Элен Клер, — мягко сказал он, — у вас очень красивая дочь. Я думаю, вы можете гордиться ею.
— А ваша семья? — спросила Женевьева.
— Мой отец погиб в прошлой войне, мать умерла через несколько лет после него. Меня воспитала тетка во Франкфурте, школьная учительница. Она погибла во время бомбежки в прошлом году.
— Так что у нас есть что-то общее?
— Кстати, о семье, — сказал он. — Расскажите мне о вашем английском отце, докторе из Корнуолла. О вашей сестре… почему вы так мало о ней говорите? Женевьева, кажется?
Вот теперь она испугалась по-настоящему, он так много знал, что ей показалось, будто она балансирует на краю пропасти. Ее спас внезапный дождь. Как только он начался, Прим схватил ее за руку:
— Бежим. Надо где-нибудь укрыться.
Они добежали до укрытия на церковном крыльце, и тут она заметила, как он тяжело дышит. Он рухнул на каменную скамейку.
— С вами все в порядке? — спросила она.
— Это мелочи, не волнуйтесь. — Он с трудом улыбнулся и достал серебряный портсигар: — Сигарету?
— Вас ранили в России? — спросила она.
— Да.
— Мне говорили, что эта зимняя кампания была тяжелой.
— Думаю, не будет преувеличением сказать, что это был незабываемый опыт.
Она продолжила:
— Райсшлингер и все остальные… вы будто из разных миров. Вы…
— Немец, чья страна воюет, — перебил он ее. — На самом деле все очень просто. К сожалению, это так.
— Думаю, да.
Он вздохнул, его лицо немного смягчилось.
— Я всегда, с самого детства, любил дождь.
— Я тоже, — сказала она. Он печально улыбнулся.
— Вот и хорошо, значит, у нас действительно есть что-то общее.
Они сидели и ждали Гортензию, дождь усиливался, и ее тетка, как всегда, оказалась права: Женевьеве никогда еще не было так хорошо, как сейчас.
В одном шпионском фильме Женевьева видела, как главный герой приклеил волос к замочной скважине так, что потом легко мог определить, входили ли в его комнату. Она использовала эту хитрость с двумя ящиками своего туалетного столика. Вернувшись из церкви, она первым делом проверила их. Оба открывали.
Маризы не было поблизости, потому что Женевьева сказала ей перед уходом, что не нуждается в ней до ленча; она закурила сигарету, чтобы выдержать необходимую паузу, а потом пошла искать Прима. Она нашла его за столом в библиотеке, с ним был Райсшлингер. Они проверяли какой-то список.
Они оба подняли глаза. Женевьева сказала:
— Это уж слишком, полковник. То, что ваши сотрудники должны проверять иногда наши комнаты, можно — хотя и с трудом — пережить как вынужденную необходимость. Но я не могу закрыть глаза на пропажу пары очень ценных бриллиантовых серег, фамильной драгоценности. Я буду вам бесконечно обязана, если вы примете меры, чтобы мне их вернули.
— Вашу комнату осматривали? — спокойно спросил Прим. — Откуда такая уверенность?
— По доброй дюжине признаков — вещи лежат не на своих местах, ну и, конечно, серьги.
— Может быть, ваша служанка просто убирала комнату? Вы говорили с ней?
— Это невозможно, — нетерпеливо сказала Женевьева. — Я отпустила ее на все утро, перед тем как уехала в церковь.
Прим обратился к Райсшлингеру:
— Вам что-нибудь известно об этом? Лицо Райсшлингера побледнело.
— Нет, штандартенфюрер. Прим кивнул:
— В любом случае, вы не могли предпринять такую проверку без моего ведома.
Райсшлингер молчал.
— Так что же дальше? — спросила Женевьева.
— Я разберусь с этим, — сказал ей Прим, — и зайду к вам.
