— Обыкновенный. Из фляги.
— А где она?
— В твоем мешке. Я сам ее туда положил.
— Я думал, там вода.
— Доставай, однако.
— Сколько тебе?
— Налей на два пальца.
Потом я прогулялся к речке, вымыл котелок и вернулся с водой.
Чай мы пили долго и часов в двенадцать легли на войлок, завернулись каждый в свое одеяло, прижавшись спинами друг к другу, и я мгновенно уснул.
Мне казалось, что спал я очень долго, тем не менее прошло, как оказалось, всего полтора часа. Старкова рядом не было. Я поднялся, размял затекшую ногу, выглянул из-за камня. Потом вернулся и сел.
Он появился минут через пятнадцать, удовлетворенно хмыкнул:
— Правильно. На войне лучше много не спать. Больше шансов дожить до победы. Прогуливался я. Чисто вроде. И светло. Я теперь посплю, а ты меня часа через полтора дернешь. Хорошо, солдат?
— Слушаюсь.
Следующий день был копией первого, только остановились мы перед каким-то перевалом, причем Старков даже карту достал и долго водил по ней пальцем. Я попробовал заглянуть, но он ее тут же спрятал.
— Секретная. Я слово давал и присягу.
Издевался надо мной.
Теперь мы спали в шалаше, на лугу.
— Здесь недавно скот был. Так что держи ухо востро. Костра жечь не будем. И пить не разрешаю. Сухпай.
Ночью действительно слышались голоса с перевала и мелькали огоньки. Мы спали по два часа, причем я позорно расслабился, за что был бит, несильно, но памятно.
— Еще раз уснешь, пеняй на себя.
На следующий день мы спустились с перевала. Ноги я все-таки стер, и Старков возился с ними с полчаса, мазал вонючей дрянью, привязывал листья.
Потом мы сидели на берегу горячего источника, под деревьями с широкими листьями.
— Что это за дерево, Старков?
— Много будешь знать, скоро состаришься. И так уже флористом местным стал. Иди купайся. Только не сварись.
Вода действительно была горячей. Я лег в нее и закрыл глаза.
— Долго нельзя, вредно. — Старков вывел меня из благоуханного состояния.
Но безмятежное и игрушечное время заканчивалось.
— Слушай. Сейчас мы зайдем в аул один. Дружественное по всем расчетам место, но будь готов. Доставай из рюкзака свой ствол, который попроще, проверь и сунь сзади, за пояс.
Я развернул ТТ, снял с предохранителя, стал засовывать за ремень.
— Погоди, — остановил меня командир, — а патрон?
— Что патрон?
— В патроннике? Ставь на предохранитель, вынимай обойму.
После чего сам, удостоверившись, что я смогу в случае нужды стрелять без помех и препятствий, уложил автомат в рюкзак, прикрыл одеждой сверху, сам засунул свой пистолет за пояс, встал, присел, подпрыгнул.
— Ну, пошли. Без приказа не стрелять. Отдам под трибунал.
— Ты меня к званию внеочередному представь!
— Посмотрим, каков ты в деле.
Это был настоящий аул, дикий. Так считали чеченцы, прижившиеся в городах, получившие должности, свое место в очереди в кассу, квартиры, отвыкшие от деревень своих, от работы, от капищ, от неба и солнца. А то солнце и небо, что видели они в городах, было не их небом и не их солнцем. И когда с гор спустились те, кто не должен был этого делать, города рухнули. В этом ауле же остались старики. И тех немного…
Бесур Мамсуров отломал прошлую войну и, как был, в орденах и ранениях, отправился вместе с остатками своего переселенного народа в Казахстан. Потом вернулся, утер пот и сопли и стал работать. Он был из тех вайнахов, что считали переселение справедливым делом, ибо нельзя восставать на русскую власть, тем более громить коммуникации у нее в тылу, когда немец прет на Баку, а сам Бесур топчет землю Восточной Пруссии.
Из ссылки он привез деньги, которые выручил за крепкий дом и хозяйство, жену и детей. Он мог остаться в городе и получить должность. Ему предлагали власть. Он поднялся в горы и стал жить в родовом ауле. Дети его не пошли на войну. Они закончили в Грозном институты и уехали в Россию. Три сына и дочь.
Мамсуров был в списке резерва для критических ситуаций. Если бы на него вышел человек из Москвы и назвал имя, а потом еще одно имя, Бесур должен был помочь.
Мы вошли в аул утром, открыто, спокойно, и направились к дому старика. На случай незваных гостей здесь существовала служба оповещения, и Старков был обнаружен гораздо раньше, чем он предполагал, и теперь мы находились на мушках трех автоматов. Два с фланга и один с тыла.
Через пятнадцать минут в ауле резали барана.
Жижиг-галнаш — это грубая еда. Для гостей делали шашлык и плов, пекли тонкие лепешки.
Бесур жил один. Жена умерла, внуков перед первой еще войной эвакуировали.
Бесуру помогли соседи и тактично оставили его наедине с русскими.
Я отдыхал. Славка уединился с Бесуром в другой комнате. Не нужно мне было знать всех военных секретов. Только что мы умылись в ручье, переоделись в чистое.
— Сейчас оттянемся. Жрать-то хочешь? — спросил Старков.
— Жрать не хочу.
— И я не хочу. А придется.
Интенсивное движение и здоровый образ жизни и лишний кусок в горло не лезет. По тому, что дым хилый лишь над тремя домами, было понятно, что жизнь здесь едва теплится, а значит, лишних кусков нет.
Сели за стол. Девка принесла водку «Санкт-Петербург». Я был потрясен.
— Откуда это?
— У нас все привозное. Свое только мясо, картошка, чеснок. Даже зелень возят из Осетии. Если чеченец богат, он ничего не выращивает вообще. Все покупает. А богатыми у нас тут все стали. Кроме бедных, — грустно пошутил старик. — Потом, не мужское это дело — копаться в огороде, но опять же — кто теперь мужчина. А водки завозили всякой и много. На спирту левом дворцы построены. Теперь не возят спирт. А водка, может, и паленая. Попробуй, скажи.
— Вы старший за столом. Пробуйте первым, — ответил я не очень удачно.
— А у нас по правилам давно не живут. Ты же журналист? Так сказал Вячеслав. Значит, рискуй.
Я отвинтил крышечку. Этикетки нормальные, дата пробита где нужно. Я налил себе стопку и выпил. Настоящая.
— Ну как?
— Можно.
— Тогда по второй. Сразу.
— За что пьем? — уточнил Старков.
— За успех нашего безнадежного дела.
Водки у старика было достаточно. Питерская бутылка попала случайно, а карачаевской оказалось с избытком.
Мы ели мясо, потом плов.
— Там все, что нужно. Барбарис, травки… Такого нигде больше не поешь. В городе сколько плов стоит?
— В ресторане?
— В столовой.
— Столовых не стало. Кафе. Булки с котлетой. Блинчики, окорочка куриные.
— И ты это говно ешь? — спросил меня Бесур участливо.
— А как же быть? Еще пельмени. Много разных.
— В пачках?
— В пакетах.
— Машина делает?
— Есть и руками.
— И сколько стоит?
— Рублей двадцать, тридцать.
— А хлеб?
— Пять рублей.
— А сколько получаешь?
— Когда как. Ну, тыщи три в среднем.
— Долларов?
— Рублей.
— Ты, парень, дурачок. Зачем же ты работаешь?
— А на что ж я буду покупать пельмени?
— А ты не покупай. Может, ты еще на выборы ходишь?
— Хожу.
— И за кого голосуешь?
— За кого придется.
— Ты мне, Славка, демократа привел?
— Ты демократ? — строго спросил Старков.
— Обижаешь.
— Жена есть?
— Есть.
— И где она?
— В Чечне.
— Где? — изумился дед.
— В Чечне.
— Она корреспондент? Елена Масюк?
— Нет. Она в Грозном жила.
— А теперь где?
— Теперь в надежном месте.
— Где это?
— Мы ее выкрали недавно.
— Где?
— В Брагунах.
— В яме сидела?
— В яме, — ответил я, не задумываясь.
— Что за люди. Что за времена. Ну пойдем, Славка. И друга своего зови. Дурачок он, правда. Это хуже, чем демократ. Но поправимей.
То, за чем пришел Старков, находилось в доме, в пристройке. Бесур бросил к ногам Старкова моток шнура — выбирай.
Ледорубы, крючья, карабины, ботинки альпинистские, рюкзаки, бульонные кубики, сушеное мясо, сухой спирт, примус, керосин. Бесур весь список необходимых для работы в горах вещей держал в голове и мысленно ставил галочки. Обувь мы подбирали трепетно.
— Ты меня, Славка, на какое восхождение готовишь? — спросил я, запечалившись.
— Больших гор не будет. Будет много мелких. То взлет, то посадка. А потом большой взлет. И хачапури в Тбилиси. Хочешь в Тбилиси?
— А другого пути в Россию нет?
— Другой нам заказан. Опоздал я. Темп потерял. А так хорошо начал. Но отдохнем. Здоровья наберемся.
Мы провели в доме этом ночь, еще один день и еще полночи. Потом вышли. Пистолеты оставили у старика. Лишний вес и в горах бесполезный. Автомат и нож надежней… Старкову лучше знать.
Мы отошли от аула на северо-восток совсем немного и остановились.
