– Я встретился с нашим знакомым, – сообщил Курылович, – он просит нереальную сумму. Четыреста или пятьсот тысяч. Мне кажется, что нужно найти другого специалиста…
– Соглашайтесь, – сразу велел Дзевоньский, – на пятьсот тысяч.
– Вы меня не поняли, – занервничал Курылович, – речь идет не о рублях, а о долларах.
– Я еще не идиот Курылович, – раздраженно заметил Дзевоньский, – конечно, в долларах. Скажите ему, что мы согласны. Завтра получите деньги наличными. Пусть даст расписку.
– Пятьсот тысяч долларов, – ошеломленно повторил Курылович, – за рекламу какого-то спектакля?
– До свидания, – Дзевоньский отключился.
Курылович вышел из кабинки, подошел к зеркалу и посмотрел на свое отражение. У него был явно растерянный вид. Он умылся, чтобы немного успокоиться. Достав платок, вытер лицо и вышел из туалета. Нины нигде не было. Она уже получила свои пятьсот долларов и вполне резонно решила, что проведенные три часа в обществе Курыловича вполне окупили эти деньги. В эти три часа вошли совместный обед и поездка в джаз-клуб. Она даже немного «переработала», дожидаясь клиента еще полчаса за столиком. А теперь уехала с другим. Курылович подошел к Холмскому.
– Кажется, ваша дама вас не дождалась, – меланхолично заметил тот.
– Возможно, – согласился Курылович. – Мы согласны.
– Я позвоню вам и сообщу имя журналиста, кому вы сможете заплатить десять тысяч, – сказал Холмский, собираясь подняться.
– Нет, – остановил его Курылович. – Вы не поняли. Мы согласны вам заплатить. Четыреста пятьдесят тысяч долларов, – он решил, что десятипроцентная скидка ему просто положена. И эту разницу можно будет положить в карман.
Холмский изумленно посмотрел на своего собеседника. Привыкший к любым цифрам, он впервые в жизни столкнулся с человеком, готовым заплатить невероятные деньги за скрытую рекламу спектакля. За такие деньги в городе можно было поставить два или даже три спектакля. Но этот непонятный поляк, кажется, не шутил.
– Четыреста пятьдесят тысяч, – деловито повторил Холмский, – хорошо. Будем считать, что мы договорились. Завтра подпишем соглашение, и вы переведете деньги. Стопроцентная оплата, никаких авансов.
– Договорились.
– Какой спектакль? Это «Кошки» или «Чикаго»?
– Нет. «Чайка» Андрона Сончаловского в Московском Художественном театре.
– Это шутка? – спросил изменившимся голосом Холмский. – Зачем это вам нужно?
– Вы согласны или нет?
– Вас прислал его брат Никита? Хотите меня скомпрометировать? Или искусственно поднять ажиотаж вокруг спектакля? Я ведь понимаю, что вы никогда не заплатите таких денег.
– Завтра получите всю сумму, – решительно заявил Курылович, – целиком.
– Не нужно меня дурачить. Такие деньги в Москве еще никто не платил.
– Завтра я привезу вам деньги, – упрямо повторил Курылович.
– Вы или провокатор, или сумасшедший, – решил Холмский. – Хорошо, встретимся завтра у меня в офисе. Хотя завтра воскресенье, но ради вас я приеду на работу. Если вы заплатите такие деньги сразу, я возьму мои слова обратно и признаюсь, что сам сумасшедший. До свидания. Что-то мне подсказывает, что завтра в два я вас не увижу в моем офисе.
– Дайте ваш адрес, – потребовал Курылович.
Холмский протянул ему карточку и быстро вышел из зала. За ним потянулись двое молодых людей, очевидно его телохранители.
Курылович посмотрел на визитную карточку и улыбнулся.
РОССИЯ. МОСКВА. 19 ДЕКАБРЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ
По выходным дням в городе было гораздо меньше машин. Гейтлер вызвал Салькова и поехал с ним к Центральному универмагу, словно для того, чтобы сделать покупки. На Неглинной он остановил машину и вошел в здание универмага, чтобы выйти с другой стороны, сесть в машину и назвать другой адрес. По дороге он еще раз поменял автомобиль и вышел за квартал до встречи. Риту он узнал издали. Она шла к нему легкой, стремительной походкой.
– Как дела? – спросил он. В Москве они говорили только по-русски.
– Прекрасно, – радостно ответила Рита. – Я уже сняла квартиру и заплатила на полгода вперед.
Он увидел, что она опять изменилась – разгладились черты ее лица, исчезло задумчиво-тоскливое выражение глаз. Ему было приятно сознавать, что он причастен к этим хорошим переменам. Они вошли в небольшое кафе, уселись за столик.
– Ты мог бы подняться ко мне, – предложила Рита, – я живу совсем недалеко отсюда.
– Я помню, – улыбнулся Гейтлер. – Сколько ты заплатила за полгода вперед?
– Шесть тысяч долларов, – озабоченно призналась она. – Ты не поверишь, но здесь цены выше, чем в центре Берлина.
– Я знаю, – ответил Гейтлер. – Вот тебе еще двадцать пять тысяч евро, – он протянул ей конверт, – плати в евро. Старайся не менять крупные суммы. Это привлекает внимание.
– Ты их печатаешь? – улыбнулась Рита.
– Пока нет. Но нужно подумать, может, из меня получится неплохой фальшивомонетчик. Ты все помнишь, о чем я тебя просил?
– Конечно. Я привезла все, что нужно.
– Хорошо. Я постараюсь достать необходимые документы, но это пока очень сложно. А ты должна сделать все так, как я тебя просил.
– Я помню, помню. Когда мы с тобой увидимся?
– Через неделю, на Рождество. Я сниму номер в каком-нибудь отеле, чтобы мы с тобой могли провести там ночь.
– Ты останешься со мной на всю ночь? – не поверила она. – Если действительно останешься, то я поверю в чудеса.
– В Рождество чудеса иногда случаются, – загадочно улыбнулся Гейтлер и взглянул на часы. – Мне пора. Не вставай, пока я не уйду. И помни, о чем я тебя просил. Никому не доверяй. Ни одному человеку. Из дома выходи только за продуктами. Мы еще успеем с тобой нагуляться в другом месте.
– Хорошо. Я буду ждать Рождества.
– До свидания, – он поднялся и, не оглядываясь, вышел из кафе.
Она проводила его долгим взглядом. И подумала, что до Рождества еще много дней.
РОССИЯ. МОСКВА. 19 ДЕКАБРЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ
Ровно без пяти минут два Ежи Курылович появился в офисе Аркадия Яковлевича Холмского. Нужно отметить, что впервые за много лет Холмский испытывал некоторое беспокойство, поглядывая на часы. За это утро он успел навести справки и выяснить, что никаких зарубежных спонсоров у спектакля нет. Это вызывало еще большее изумление. Какой-то неизвестный готов заплатить невероятные деньги, чтобы провести скрытую рекламу этого спектакля. Холмский решил, что его разыграли. Возможно, в джаз-клубе была установлена аппаратура и их разговор засняли скрытой камерой. Такие телевизионные передачи практиковались сразу на нескольких каналах, и самым смешным был «Розыгрыш» на первом. Холмский наводил справки, чтобы узнать, как именно его разыграли и уже собирался позвонить Курыловичу, выдавшему себя за поляка, когда этот господин вдруг появился с чемоданом в руках и действительно принес четыреста пятьдесят тысяч долларов наличными.
Холмский впервые в жизни не знал, что ему делать. Чутье подсказывало ему, что это очень грязная игра, правила которой ему неведомы. Интуитивно он боялся взять эти деньги, понимая, что за такими суммами могут стоять только очень серьезные люди. Но с другой стороны, деньги лежали перед ним. Настоящие, не фальшивые купюры, он это сразу определил. Сорок пять пачек по сто бумажек в каждой. Сорок пять пачек по десять тысяч долларов. Взять такие деньги было очень опасно. Отказаться – значит расписаться в собственном безумстве. Он откашлялся, глядя на деньги.
– Должен признаться, вы меня удивили, – хрипло выговорил Холмский, – я не думал, что вы говорите серьезно. Признаюсь, я был не прав. Очевидно, это я немного схожу с ума, если не могу сразу распознать такого важного клиента, как вы.
Курылович улыбнулся, довольный произведенным эффектом. Ему нравились эти деньги. Нравилась такая крупная сумма, которую он столь небрежно положил на столик. Когда Дзевоньский и его люди привезли деньги, у Курыловича мелькнула мысль, что все можно сделать по-другому. Можно забрать деньги и исчезнуть. С такими деньгами он сумеет развернуться где-нибудь в Канаде или в Словакии. Но, глядя на лица двух охранников, с которыми приехал Дзевоньский, он понял, что эти типы его в покое не оставят. Можно взять деньги и превратить свою жизнь в сущий кошмар, все время прячась от возможных преследователей. Если учесть, что общей недвижимости у Ежи Курыловича было не на одну сотню тысяч долларов, то получалось, что он оставлял обе свои квартиры, дачу, работу, счета в банке, машины, любовниц, жену, семью, родителей. Он подумал, что оставшиеся в Польше средства явно превышают эту сумму, и смирился с тем, что ее придется отдать. Правда, по дороге забрал пять пачек, справедливо полагая, что может позволить себе некоторую компенсацию за такую честность.
Деньги лежали перед ними, и Холмский озадаченно кусал губы. Отказаться было уже нельзя, это он начал понимать.
