Николай Томан - Прыжок через невозможное

«Доносите».

Майор достал из полевой сумки листок бумаги и медленно стал диктовать связистке цифровые знаки, внимательно наблюдая по ленте, чтобы она не перепутала их:

— 39758 6237 4285…

В расшифрованном виде цифры эти означали:

«На ваш запрос о лектории доношу: затея эта явно лишена какой-либо практической перспективы. Я донес вам в свое время об этом лектории только для того, чтобы вы могли судить, какими наивными затеями пытаются местные активисты помочь фронту».

От полковника долго не было ответа. Наконец клавиши телетайпа снова пришли в движение, и Булавин прочел на ленте:

«Повторите ключевую группу».

Майор исполнил приказание и получил разрешение Муратова передавать вторую шифровку Гаевого.

Текст ее был таков:

«В дополнение к соображениям, высказанным ранее, сообщаю, что администрация собирается послать на фронт новый бронепаровоз, бригада которого будет комплектоваться из железнодорожников депо Воеводино. Машинист Доронин, инициатор лектория, здесь самый молодой, и, если он перестанет быть незаменимым, его немедленно мобилизуют. Можете судить поэтому, выгодно ли ему передавать свой опыт другим машинистам и превращаться из знаменитости в заурядного механика, с которым никто уже не будет считаться».

В хорошем настроении возвращался майор Булавин с узла связи. Ему теперь была ясна тактика Привалова: он собирался одновременно ликвидировать все звенья гитлеровской разведки на основных пунктах прифронтовой железной дороги. Этим генерал надолго обезвреживал свой участок, так как заводить новых агентов противнику будет делом нелегким. А если гитлеровцам и удастся сделать это, решающий момент все равно будет упущен — советские войска начнут к тому времени мощное наступление, и район нанесения главного удара, составляющий пока строжайшую тайну, перестанет быть секретным.

Булавин был счастлив, что именно он нашел способ с помощью железнодорожников станции Воеводино сохранить в тайне замысел советского командования.

А через станцию Воеводино, мимо вокзала которой проходил майор Булавин, шел в сторону фронта тяжеловесный поезд. Грозные танки на его многоосных платформах были покрыты брезентом, хорошо скрывавшим их воинственные формы. Тюки сена, лежавшие тут же, создавали впечатление перевозки безобидного фуража. Столь же тщательно были укрыты артиллерийские орудия и другая военная техника. К тому же шли эти поезда в сторону фронта главным образом ночами.

«Придет час, и мы обрушим на них все это, — с ненавистью думал Булавин о тех, кто вторгся в его страну. — Мы и впредь будем делать это без устали, днем и ночью, до тех пор, пока не сметем с лица нашей земли не только все вражеские полчища, но и следы их сапог…»

Был морозный солнечный день. От здания почты по недавно расчищенной дорожке, мимо наметенных за ночь сугробов, медленно шла Анна Рощина. На ходу она перечитывала только что полученное от Сергея коротенькое письмо.

Высокий, широкоплечий майор, шедший навстречу Анне, приветливо улыбаясь, посмотрел на нее. Поравнявшись с нею и видя, что она, увлеченная чтением письма, не замечает его, он остановился и негромко окликнул ее:

— Анна Петровна!

Анна вздрогнула от неожиданности и подняла на майора настороженные глаза.

— Здравствуйте, Евгений Андреевич, — узнав Булавина и смущенно улыбаясь ему, обрадованно проговорила она, пряча письмо в карман. — Что-то вас давно не было видно?

— Все дела… — вздохнул майор. — Ну, как там ваш Сергей? Что пишет?

— А как же вы догадались, что письмо от Сергея? — удивилась Анна.

— Уж такой я догадливый, — рассмеялся Булавин.

— Сергей немногословен, — щурясь от яркого солнца, ответила Анна. — Вы ведь знаете его. Пишет, что жив и здоров, что дела идут хорошо. Вот почти и все.

— Да, маловато, — усмехнулся Булавин. — Впрочем, это понятно — он ведь вынужден быть лаконичным по цензурным соображениям.

— Ну, о себе-то он вряд ли и написал бы подробнее, не будь вообще никакой цензуры, — грустно улыбнулась Анна.

Булавин отбросил полу шинели и достал из кармана брюк коробку с папиросами.

— Вот хотел курить бросить, — смущенно проговорил он, — но не вышло…

— А я-то думала, что у вас воля железная, — пошутила Анна.

— Э, где там! — безнадежно махнул рукой Булавин. — Долго крепился, но как только началось наступление, не выдержал. Однако, что же это мы стоим тут, посреди дороги? Вы спешите куда-нибудь?

— Нет, у меня сегодня ночное дежурство.

— Ну, а если не очень спешите, — весело проговорил Булавин, взяв Анну под руку, — давайте пройдемся немного, и я сообщу вам кое-какие новости о Сергее, раз уж он сам так сдержан в своих письмах.

Закурив папиросу, Евгений Андреевич добавил, отчеканивая каждое слово, будто читая рапорт:

— В приказе по войскам нашего фронта бронепоезд «Александр Невский», на котором ваш Сергей старшим машинистом, награжден орденом Красного Знамени за успешное участие в прорыве обороны противника…

1951 г.

Шел дождь, обычный в Прибалтике: мелкий, надоедливый. Ветровое стекло машины покрылось мельчайшим бисером брызг. Беспрерывно двигавшиеся по стеклу щетки уже не в состоянии были сделать его прозрачным. Командарм поднял воротник кожаного пальто и надвинул на глаза генеральскую фуражку. Казалось, он погрузился в дремоту, забыв о генерале Погодине, которого специально взял в свою машину. Погодин догадывался, что предстоит серьезный, скорее всего, неприятный разговор, и терпеливо ждал.

Командарм, пожилой, полный, даже, пожалуй, несколько тучный человек; всегда удивительно бодрый и не по годам подвижной, всей своей крупной, ссутулившейся теперь фигурой выражал крайнюю степень усталости. Погодин знал до мельчайших подробностей распорядок его дня, из которого совершенно исключалось время на отдых. «Наверно, лишь в эти часы переездов из одной дивизии в другую, с одного фланга армии на другой ухитряется он отдыхать», подумал Погодин.

Но едва мелькнула эта мысль, как командарм, не поворачиваясь к Погодину, сказал густым, низким голосом:

— Думаешь, наверно, что заснул старик? Нет, я не сплю… Неважный выдался денек сегодня. Что ты на это скажешь?

И опять последовала пауза, длинная, томительная. Погодин знал характер командарма и не спешил с ответом.

Машина, подпрыгивая на стыках щитов, катилась лесной просекой по узкой колее дощатого настила. По бокам мелькали, будто отлитые из бронзы, мощные стволы сосен. Впереди двигалась автоколонна с реактивными снарядами. Сзади наседали три тяжело нагруженных «ЗИСа». Машина генерала была зажата между ними и не имела возможности выскочить вперед даже на разъездах.

Командарм, всегда требовавший от своего шофера непременного обгона попутных автомашин, сегодня, казалось, даже не замечал, что его машина не может вырваться на свободную дорогу.

— Так вот, — после долгого молчания сказал наконец командарм, — любопытно мне, генерал, твое мнение о причине неуспеха нашей сегодняшней операции.

Погодин по-прежнему молчал. Он знал, что командарм не станет выслушивать его мнение, прежде чем не выскажет своего. Погодин давно привык к такой манере командарма развивать свою мысль.

— Не кажется ли тебе странной быстрота, с которой противник успевает подтягивать свои резервы в направлении нашего главного удара? — снова спросил командарм.

Замолчав, будто ожидая ответа, он принялся старательно протирать потное ветровое стекло. Потом решительно повернулся к Погодину и продолжал, понизив голос:

— А теперь слушай меня внимательно. Если искать объяснение нашему сегодняшнему неуспеху, его нетрудно найти. Мы начали стремительную атаку, но не смогли выдержать ее темпа. В результате наметившийся у нас прорыв тактической глубины обороны противника так и не получил развития.

Машина дрогнула и остановилась, но командарм даже не обратил на это внимания. Он продолжал все тем же негромким, спокойным голосом развивать свою мысль:

— Тут, конечно, возникает вопрос: почему? А потому, что противник успел подтянуть имевшиеся у него резервы. Вот тебе и объяснение. Оно формально вполне приемлемо и достаточно убедительно. Однако если мы посмотрим глубже, генерал, если постараемся не только оправдаться перед начальством, но и самим себе объяснить создавшееся положение, то дело примет несколько иной оборот. Так ведь?

— Так, — отозвался Погодин, глядя через плечо шофера, как впереди трогаются с места застрявшие было машины.

— Да, дело примет иной оборот… — задумчиво повторил командарм. — Окажется, например, что противник чересчур уж ретиво ринулся на парирование нашего удара. Скажу более: он ринулся с такой поспешностью, будто заранее знал об этом ударе. И знаешь, что во всем этом самое удивительное?.. — Командарм опять повернулся в сторону Погодина. Прищурившись, испытующе посмотрел ему в глаза и добавил, снова понизив голос: — Самое удивительное заключается в том, что заслон противника был рассчитан на парирование удара по меньшей мере трех корпусов, тогда как мы действовали всего лишь одним корпусом. Странно это, генерал?