Как и во многих других злачных местах столицы, Храпова здесь прекрасно знали. Швейцар чуть ли не под козырек взял, издали увидев его с новой спутницей.
— С дороги, шестерки, туз идет, — улыбнулся он, мгновенно оценив достоинства новой пассии.
Гали была немного уязвлена, почувствовав себя на секунду очередной роскошной декорацией или рекламным щитом, который Храпов сварганил на ходу, не прилагая особых усилий.
— Начнем обряд инициации, — улыбнулся Храпов, открывая бутылку шампанского.
— Чего-чего?
— Посвящения…
— Во что, интересно знать…
— Да кто его знает… там видно будет. Я пью за тебя, а ты за все, что хочешь.
— За тебя, Виктор, — с пафосом произнесла Гали, — похоже, что это второй твой дом…
— Вроде того, третий — четвертый, — ответил Храпов. — Только не думай, что я от этого в восторге.
— Да что мне до них, — усмехнулась Гали, имея в виду красивых молодых людей, которых в кафе было полно. Это был молодняк, детки партийной номенклатуры. Она с брезгливостью подумала, что все еще идет той же самой дорогой, которая началась на вечере в 110-й элитной школе, когда она познакомилась с генеральским сыном. Но, похоже, что другой дороги нет и в помине. Внезапно ей стало предельно ясно, почему так скучно талантливому Храпову. Да он же вертится, как белка в колесе, без всякой надежды вырваться из этого круга.
— Слушай, Виктор, — неожиданно для себя спросила она, — а ты вообще не был за границей?
— Нет, — пожал он плечами, — даже в Улан-Баторе не был. Да на хрен он мне нужен. А без Монголии, голуба моя, Франции не видать, как своих ушей.
— Да нет же, почему?
— Я не член КПСС, милая, — усмехнулся Храпов. — Да и не сочувствую, говоря по правде. На мои партвзносы они могли бы построить еще пару-тройку психушек для инакомыслящих.
— Не надо так громко, — взмолилась Гали.
— А! — отмахнулся Храпов. — Эту хохму еще год назад высоко оценили на Лубянке. А для пользы дела они же пустили слушок, что я с ними… хм… связан…
— Там работают очень остроумные люди? — удивилась Гали.
— Конечно, — ответил Храпов, — но только их великолепное остроумие неизвестно никому.
— А кто настучал на тебя?
— Сейчас увидишь, — подмигнул он. — Шучу… Познакомишься с героем «Римских каникул».
Двое молодых людей довольно-таки бесцеремонно, как показалось Гали, уселись на свободные стулья за их столиком.
— Привет, — сказал один, обращаясь к Храпову.
— Добрый день, мисс, — поздоровался с Гали второй, одновременно поклонившись Храпову, а первый повторил это движение в сторону Гали.
Эта мизансцена была разыграна безупречно.
— Салют, конкуренты, — приветствовал их Храпов, привычно обрадовавшись.
— Два мушкетера, — обратился он к Гале. — Имена подбери сама.
Все трое тут же рассмеялись, точно вспомнив что-то приятное, но известное только им.
— Гали Бережковская, — представил ее Виктор, — дитя арбатских дворов, осторожно, ей покровительствует Диана Римская.
Красавец, действительно, похожий на Грегори Пека, поднял вверх большой палец, после чего представился:
— Феликс Воробьев.
— Юрий Пайчадзе, — отрекомендовал второго Храпов, — Мы знакомы, почитай, с детства. И все еще терпим друг друга.
— Игорек, — позвал Храпов официанта, — еще пару шампанского.
— Я пью «Столичную» сегодня, под настроение, — признался Феликс.
Феликс показался ей на редкость милым и смышленым. Она догадалась, что он сразу же стал играть — для нее. Это было приятно.
— Налетают мрачные мысли, Виктор, — говорил он через несколько минут, опрокинув одну за другой пару рюмок. — В этой кафешке любил выпивать Юрий Олеша. И вот какой сон он рассказал однажды. Просыпается он на чердаке, паутина, летучие мыши, тоска… И тут приходит смерть. Посмотрела на него и спрашивает: «Ты кто такой?». Он, соответственно, представился. «А что умеешь?» «Я все умею называть другими словами». Во как. «Ну, назови меня…»
Храпов усмехнулся.
— Ну и что? Другие называли.
— Кто? — удивился Феликс.
— Баратынский, например. «Смерть дщерью тьмы не назову я» и так далее…
— Хм, — задумался Феликс, — старик, спиши слова, а то я точно свихнусь…
Пайчадзе и Воробьев, как видно, забрели сюда только похмелиться и вскоре откланялись.
Феликс на прощание посмотрел на Гали как-то особенно и пригласил Храпова вместе с ней в гости к себе на дачу.
В бурном вихре новой московской жизни Гали пришла в себя не сразу. Как она объяснит свое долгое отсутствие матери? Врать не хотелось. Но, к счастью, и не пришлось. Все устроилось весьма странным образом.
Как только она появилась в «моссельпромовском доме», Софья Григорьевна, ни о чем не спрашивая, с порога заявила:
— Боже, какая ты жестокая, дочь!
— А в чем дело? — изумилась Гали, понимая, что она виновата перед матерью.
— Нельзя же так обращаться с женихом, милочка, — продолжала Софья Григорьевна. — Он же без тебя и дня прожить не может. Есть хочешь?
— Нет, — пожала плечами Гали, — Макс, что ли, нарисовался?
— Звонила его мама, — с пафосом произнесла Софья Григорьевна, — чудесная женщина, царственная, как она тебя любит! Просила быть понежнее с ее сыном, что-то с ним сейчас не то…
— Где он? — растерянно спросила Гали, мгновенно забыв о Храпове, о «новой» Москве.
— Сейчас на даче, — ответила мать. — Помирись с ним. Его мама говорит, что вы поссорились… И что с ним сделалось!
— Да я не против, — согласилась Гали. — Я хоть сейчас поеду. Она была счастлива, что ничего не надо объяснять матери.
— Я ведь предупреждала, что ты можешь испортить ему жизнь, — нахмурилась она. — Ты себя еще не знаешь.
— Не знаю, — кивнула Гали, — не дано. Ты хочешь, чтобы я поехала немедленно?
— Ну, конечно же, нет, — отмахнулась Софья Григорьевна, — а ты как считаешь?
— Поеду, пожалуй, но не сейчас, — сказала Гали.
Храпов, потеряв ее из поля зрения на несколько дней, казалось, исчезновения не заметил, а возвращение принял как должное. Она появилась у него утром, а к вечеру они уже катили в авто на дачу Феликса Воробьева.
Московский «Грегори Пек» обрадовался ее приезду. А Храпов в тот вечер все внимание сосредоточил на какой-то длинноногой блондинке.
— Чисто деловые отношения, — подмигнул он Гали, — после все объясню.
С этой дамочкой он вскоре растворился в живописных сумерках старой дачи. А неутомимый Феликс увел совершенно обескураженную Гали и как-то незаметно овладел ею.
Гали проходила свои университеты. Храпов преподал ей урок общения в постели с «человеком-быком», «буйволом», удовлетворявшим, прежде всего, свою страсть и уже по ходу дела ее страсть. Он никогда не спрашивал ее, что и как она хочет. Он просто брал ее, когда и где ему хотелось. Гали училась безропотно следовать мужской воле, полностью растворяя свое Я в его желаниях.
Феликс был полной противоположностью. Только в самом начале он проявил качества «мачо», легко сломив ее слабое сопротивление. Но далее она почувствовала себя царицей — любое легкое движение, любое ее желание, даже не произнесенное вслух, удовлетворялось с особым изяществом и обожанием. На обнаженном теле Гали не осталось ни одного дюйма, к которому бы не прикоснулись губы и руки Феликса. Он был неутомим, и Гали чувствовала, что доставляет ему огромное удовольствие.
Наутро она с изумлением смотрела на двух мужчин, которые вели себя так, будто ничего не произошло.
«Ты дождешься, — сказала себе Гали, — в следующий раз Виктор предложит кувыркаться втроем с этой белокурой стервой. Но этого не будет никогда». Никогда?…
Так получилось, что следующим в ее «списке» оказался настоящий иностранец, после мнимого Грегори Пека настоящий, хоть и мелкотравчатый — Мишель Готье, корреспондент журнала «Пари Матч». С ним Гали познакомила в том же самом «Национале» Валентина Кустинская, какая-то там кузина ее старинной подруги Варвары.
Двери в кафе «Националь» для Гали теперь были открыты всегда. Кустинская, встретив ее там, поначалу удивилась, но тут же сделала вид, что ничего такого у нее и в мыслях не было.
— Как там Варька? — спросила Гали, поздоровавшись. — Есть хочу смертельно. Замуж не собирается?
— Зачем? — усмехнулась Кустинская. — Да ты сама знаешь. Она очень переменилась…
Что она должна была знать, Гали как-то не заинтересовало. Может, Варвара стала лесбиянкой, какая разница. Но то, что Валентина ждала француза, Гали подкупило.
— Да так, ничего особенного, — поморщилась откровенная Кустинская, — журналист, но не демон. Галантный мужик, правда, в остальном — тьфу. Зато всегда надушен, накрахмален.
— Французский шпион, — ответила Гали, налегая на антрекот.
