— Мне не понятно одно, Федор Степанович, почему для обобщений ты пользуешься Хью Мориссоном? Прошло много лет с тех пор, как американский журналист наблюдал Мерлинга, ты же видел его недавно, не прошло и года… Если в сороковых годах агенту было едва за тридцать, то сейчас ему под шестьдесят!
— Я пользуюсь сведениями Мориссона, если в них нет противоречий. Помните, у Марфы-собачницы, в комнате Мерлинга, я видел спортивный эспандер с лоснящимися ручками от частого употребления. У Мерлинга сильное, тренированное тело. Он за собой следит. И если в «шалаше» Завалишина пили запросто во время обильных обедов, Мерлинг не пил ни капли и был воздержан в еде. Не могу не пожалеть, что способности этого человека направлены в такое русло.
— О каких способностях Мерлинга ты говоришь?
— Он в совершенстве владеет несколькими языками, яркий, самобытный художник. У него отличная, мгновенная реакция, вспомните историю с пластилином…
— А как же понимать происшествие на железнодорожном переезде? Реакция не сработала?
— Он был возбужден и знал о погоне, идущей по следу…
— Хорошо, оставим это. — Подумав, полковник спросил: — А не лежит ли ключ к решению вопроса, кто такой Бэнет, в самих микрокадрах?
— Думается, что на месте, сличая снимки с объектами фотографирования, мы установим точку и время съемки, а это уже та ниточка, потянув за которую можно размотать клубок.
Полковник поднялся и, достав из стола конверт, вручил его Никитину.
— Здесь для вас все материалы, товарищ майор, и письмо директору завода Боровскому. Поезд уходит… — он посмотрел на часы, — через пятьдесят шесть минут. Поддерживайте связь. Желаю удачи.
Проводив Никитина до двери, полковник спросил:
— Как же все-таки Луиза Вейзель?
— Говоря по совести, товарищ полковник, мне бы очень не хотелось обмануться в этом человеке. Конечно, всецело полагаться на интуицию нельзя, но вы сами когда-то учили меня — сбрасывать со счетов сумму первых впечатлений не следует. Хочется верить, что Луиза Вейзель была вовлечена в авантюру прелатом Штаудэ. Кроме того, думается, характеристика Вейзель со стороны Аллы Сухаревской и Марселя Лорана заслуживает внимания. Журналист категорически утверждает невиновность Луизы Вейзель.
Взглянув на часы, Никитин пожал руку полковнику и торопливо сбежал по лестнице.
За вершину Бофор-де-Санси уходило солнце; огромное, пылающее, оно окрасило леса на склонах. По ту сторону гор была Франция, ее родина.
Стоя у открытого окна своей комнаты, Луиза провожала взглядом солнце. Это были краткие минуты отдыха, теперь она работала много и упорно. Работала с настойчивостью человека, который готовится к важному в жизни решению и приводит в порядок свои дела, чтобы не оставить по себе скверную память.
Путевые заметки и очерки о Советской России Луиза еще вчера отвезла в редакцию. Теперь, просматривая свой архив она уничтожала его, сжигая в камине. Только часть особенно дорогих ей стихов она складывала отдельно в кожаную папку. За этим занятием ее и застали сумерки.
Внизу в холле раздался звонок телефона. Так резко и требовательно могла звонить только междугородная. Мужа дома не было. Зная об этом, Луиза подошла к телефону и сняла трубку. Почти одновременно с ней в холле снял трубку Люсьен.
«Он вернулся, очевидно, пешком, поэтому я не слышала», — подумала Луиза и хотела положить трубку на рычаг, как вдруг до нее донеслись слова:
— Господин Вейзель? С вами будет говорить Берн! Не отходите от телефона!
Деловой день Люсьена Вейзеля давно кончился. Кто мог так поздно звонить ему из Берна?
— Вейзель? С вами говорит Штаудэ! — услышала она,
— Добрый вечер, святой отец! — ответил Люсьен. В его голосе слышалось беспокойство.
— Нам придется вернуться к уже знакомой вам теме последнего разговора. Кроме того, приехал майор фон Шлюттер. Я назначил ему свидание в «Мон репо». Если майор приедет раньше меня, примите его. И потрудитесь сделать так, чтобы нам не мешали, — спокойно сказал Штаудэ, но за этим спокойствием слышалось едва сдерживаемое раздражение.
Все, что хотелось ей сохранить — кожаную папку, Луиза бросила в плоский чемодан и спустилась вниз.
Люсьен все еще стоял подле телефона, сжимая рукой трубку, осунувшийся и сгорбленный, словно на плечи его легло непосильное бремя.
— Ты не возражаешь, Люсьен, если я возьму с собой в Невшатель сына и Эмму? Дела в редакции требуют моего присутствия в городе, — сказала она. — Дня через два-три мы вернемся сюда.
Вейзель посмотрел на нее холодным, непонимающим взглядом, затем, видимо вспомнив требование Штаудэ, улыбнулся и, прикуривая сигарету, с деланной легкостью бросил через плечо:
— Да, да, конечно, если это необходимо… Два дня я как-нибудь проживу здесь без вас…
Луиза разыскала Эмму и Эжена в саду, они играли в старую и вечно юную игру — серсо. Перспектива провести несколько дней в городе обрадовала сына и вполне устраивала горничную. Уже через несколько минут они были в машине.
— Прошу тебя, осторожней, не забывай, рядом с тобой Эжен! — сказал Вейзель и напутственно помахал рукой.
На этот раз, прежде чем включить скорость, она разогрела мотор. Ей нужно было выжать из машины все, что она могла дать.
«От Берна до Шеруа по крайней мере двадцать миль[10], - думала она. — На «мерседесе» прелата, учитывая профиль дороги, это минимум час двадцать минут».
Спидометр ее маленькой спортивной машины показывал восемьдесят километров. Некоторое время, дрожа и колеблясь, стрелка держалась на этой цифре. Луиза выжала педаль акселератора до отказа. Стрелка медленно, но упорно ползла вправо: девяносто, сто… сто… Когда машина проскочила туннель под полотном железной дороги, на большой скорости промчался электропоезд Цюрих-Лозанна. Этот экспресс пересекал шоссе ровно в девять часов семнадцать минут, значит, за двадцать минут они сделали пять миль. Впереди уже была видна телевизионная мачта Невшателя, потянулся пригород. Свернув на бульвар Шатель-Сен-Дени, Луиза остановила машину подле дома номер семнадцать и, не выключая зажигания, сказала:
— Эмма, возьми ключ от квартиры и мой чемодан. Если я задержусь, поужинайте с Эженом в кафе, вот деньги. — Она протянула горничной стофранковую бумажку и, не глядя на сына, готового вот-вот расплакаться, отпустила тормоз.
Возвращаясь обратно в Шеруа, Луиза вела машину с предельной скоростью. На спидометре была цифра сто двадцать. Казалось, фирма рассчитывала на эту скорость, но весь кузов вибрировал, и чувствовалось, что это перенапряжение машина может не выдержать. Сэкономив еще две минуты, Луиза сбавила скорость и, перевалив через кювет, объехала загон для скота. Здесь она остановила машину и, заглушив мотор, выглянула на дорогу. Было тихо и безлюдно. Она перебежала дорогу и стала спускаться к «Мон репо», скрываясь в густой листве виноградника. К дому она подходила с тыльной его стороны, там была дверь, ведущая на кухню, ключ от которой она предусмотрительно взяла с собой. Когда Луиза подошла к веранде, окаймленной подстриженными кустами боярышника, синий «хорх» мелькнул на дороге и свернул к дому. Оставив дверь приоткрытой, чтобы обеспечить себе отступление, она из кухни прошла в коридор, сообщающийся с холлом. Здесь, укрывшись в нише, она прислушивалась к тому, о чем говорили рядом.
В холл вошел человек, по-военному щелкнув каблуками, представился:
— Майор Фридрих фон Шлюттер!
Вейзель пригласил гостя к столу.
— Прошу: содовая, настоящее пльзеньское пиво, русская водка, коньяк…
Гость, без церемоний налив треть бокала водки, разбавил содовой и с видимым удовольствием отхлебнул глоток.
— Вы давно не были в Германии? — спросил гость.
— Два года, — ответил Вейзель.
— О, за это время нами многое сделано для идеи реванша. Правда, предстоит не меньше. Мы должны превратить народ в армию! Города в казармы! Деревни и фольварки в огневые точки!..
Декламацию Шлюттера прервал низкий сигнал «мерседеса». Вейзель поднялся прелату навстречу.
— Где ваша жена, Вейзель? — входя в комнату, спросил Штаудэ.
— Она с ребенком и горничной уехала на несколько дней в город. У нее дела в редакции, — с готовностью ответил Вейзель.
— Когда она уехала?
— Час тому назад, не больше…
— После моего звонка из Берна?
— Да, святой отец, тотчас после вашего звонка.
— Кто-нибудь есть в доме?
— Никого.
— Пойдемте в ее комнату! — резко сказал Штаудэ.
Луиза услышала, как хлопнула дверь, как гулко отдались на лестнице тяжелые шаги прелата и шаркающие шаги мужа. Она осторожно вошла в холл и прислушалась. В ее комнате раздался грохот отодвигаемой мебели, скрип ящиков секретера, звон щипцов о каминную решетку — Штаудэ рылся в обуглившихся листах ее рукописей. Затем она услышала:
