— Когда она уехала?
— Час тому назад, не больше…
— После моего звонка из Берна?
— Да, святой отец, тотчас после вашего звонка.
— Кто-нибудь есть в доме?
— Никого.
— Пойдемте в ее комнату! — резко сказал Штаудэ.
Луиза услышала, как хлопнула дверь, как гулко отдались на лестнице тяжелые шаги прелата и шаркающие шаги мужа. Она осторожно вошла в холл и прислушалась. В ее комнате раздался грохот отодвигаемой мебели, скрип ящиков секретера, звон щипцов о каминную решетку — Штаудэ рылся в обуглившихся листах ее рукописей. Затем она услышала:
— Этот телефон параллельный с тем, что внизу?
— Да, святой отец, эти аппараты параллельны…
— Вы идиот, Вейзель! Она слушала все ваши разговоры по телефону! — В голосе Штаудэ чувствовалось уже несдерживаемое бешенство.
— Этого не может быть…
— Может, кретин вы этакий! Может! — повторял Штаудэ. — Она так торопилась, что неправильно положила трубку на аппарат. Видите?
Услышав шаги прелата на лестнице, Луиза вновь вышла из холла в коридор и спряталась в нише.
— Я не понимаю вас, святой отец, — робко протестовал Вейзель. — Чем вызвано все это недоверие? Мне кажется…
— Вам «кажется»! — повторил Штаудэ. — Вам десять лет кажется, господин Вейзель, а мне уже давно все стало ясным! Вы были хорошей кряквой, подсадной уткой на этом швейцарском болоте! Вы отлично подманивали перелетных французских селезней. Сейчас иные времена. Нам нужны для «Камло дю руа» не глупые кряквы, а коршуны!
— Все эти десять лет мы только говорили о реванше, — вставил свое замечание Шлюттер. — В этих разговорах было больше прусской спеси, чем уверенности в своих силах. Теперь, Вейзель, положение изменилось, новый фактор двигает историю — фактор атома!
— Но правительство дало обязательство не производить атомного вооружения, — напомнил Вейзель.
— Язык дан дипломату для того, чтобы скрывать свои мысли, — пояснил Штаудэ. — Мы строим аэродромы для атомных бомбардировщиков! Стартовые площадки для запуска атомных ракет! То, что не мог сделать фюрер силой оружия, сделаем мы силою страха перед коммунизмом!
Она увидела близко силуэт Штаудэ, затем он прислонился спиной к косяку, и его левое плечо в черной сутане закрыло собой матовое стекло, вставленное в филенку двери.
Луиза вынула из кармана «вальтер», подаренный ей еще Гоше под Лиможем, спустила предохранитель и, приставив дуло к стеклу прямо напротив сердца прелата, медленно потянула курок…
— Можете не сомневаться, господин Вейзель, — успокоил его Шлюттер, — вечно молодая германская нация вновь поднимается над этим старым, дряхлеющим миром!
Луиза опустила пистолет.
Штаудэ что-то резко говорил подавленному и растерянному Вейзелю, но Луиза его не слышала. Взволнованная в эти мгновения, она думала:
«Да, выиграет тот, у кого крепкие нервы. У меня они чуть не оказались слабее. Еще несколько секунд, и я бы, спустив курок, безнадежно проиграла. Убийство — плохой аргумент правды. Живое слово, статьи на страницах «Юма», острая, разоблачающая книга о «Камло дю руа» — правда в борьбе за мир, прозвучат сильнее, чем выстрел в «Мон репо».
Маргарита Арно (имя Луиза осталось на пороге этого дома) быстро перебежала сад, пригибаясь за кустами боярышника. Перешла дорогу. Села в машину и с легкостью человека, оставившего позади все тяготы прошлого, уже не торопясь повела машину к Невшателю.
В Славоград поезд прибыл в шесть двадцать утра. День сравнялся с ночью, и в этот ранний час рассвет еще не совладал с тьмой.
Впитывая в себя свежесть утра, Никитин медленно шел с вокзала. Только сейчас он почувствовал, что лето скоро пройдет, а вместе с ним пройдут и надежды снять избушку где-нибудь под Москвой, подальше от дорог, и пожить хоть месяц вдвоем с Ксюшей! Слушать на зорьке птиц, хрустеть валежником по лесным чащобам! Вспомнив юность, брести, взявшись за руки, редколесьем, меж желтоцветов, синих журавельников…
Он пересек Советскую площадь и вошел в сквер. Увидев за кустами сирени знакомую вывеску мастерской Холодова, Никитин вернулся к действительности. В девять часов утра он должен был быть на территории завода.
Со слов директора, Никитин знал, что общая протяженность заводских цехов превышает восемь километров, что на заводе работает несколько тысяч человек. И вот среди этой массы честных людей он должен обнаружить одного, стоящего за чертой закона. И конечно, этот один живет в ладу и с администрацией и с законом, но чем скорее удастся его обнаружить, тем будет спокойнее.
Точно в назначенное время Никитин шел по длинному коридору главного корпуса. Матовые плафоны, невысокий, крашенный эмалью потолок, бесконечное количество дверей и ритмичный шум за ними создавали ощущение коридора с дверьми пассажирских кают большого океанского лайнера.
Наконец Никитин увидел нужную ему дверь и постучал.
Навстречу поднялся полковник, окинул его внимательным взглядом голубых, по-юношески молодых глаз и назвал себя:
— Полковник Мазур!
Никитин поздоровался и протянул полковнику запечатанный сургучом пакет.
Полковник вскрыл конверт и, просматривая документ, заметил:
— Жду вас, но, признаться, представлял вас старше…
В светло-сером костюме, синей шелковой рубашке и довольно легкомысленном галстуке Никитин выглядел значительно моложе своих лет.
— Вот пропуск, — продолжал Мазур, — я его заготовил, но без подписи директора пропуск на испытательный полигон недействителен. Станислав Николаевич сейчас у себя. Вы знаете, как пройти? Третий этаж, в конце коридора. — Провожая Никитина до дверей, полковник добавил: — Я буду вас ждать.
Через несколько минут Никитин вошел в кабинет директора.
— Вот пропуск, подпишите, пожалуйста!
Боровский тщательно, как на чеке, расписался, поставил круглую печать и, протянув пропуск Никитину, сказал:
— Когда я впервые был на полигоне и увидел то, что предстоит сейчас увидеть вам, меня целую неделю распирало чувство гордости. Не задерживайтесь, полковник Мазур человек точный до педантизма.
Действительно, нетерпеливо прохаживаясь по кабинету, полковник Мазур ждал его. Он внимательно посмотрел пропуск, вышел из кабинета первым и направился вперед. Миновав коридор, они вышли на лестничную клетку и поднялись на шестой этаж. При выходе из лифта вахтер проверил их пропуска. Коридор этого этажа был без окон и дверей, освещался люминесцентными люстрами. Они долго шли по мягкой плюшевой дорожке, скрадывавшей шум их шагов, пока перед ними не оказалась тяжелая металлическая дверь. На звонок полковника в двери открылось окошко, и офицер молча взял их пропуска. После нескольких минут ожидания дверь распахнулась и, пропустив полковника, закрылась вновь. Через некоторое время Никитин перешагнул порог и оказался в узком и темном пространстве. Позади него была металлическая дверь, впереди толстое стекло. По характерному звуку он понял, что подвергается рентгенопроверке. Наконец вспыхнула дежурная лампочка. Стеклянная перегородка мягко отошла в сторону, и он, увидев полковника Мазура, двинулся за ним.
Комната, в которой они оказались, была похожа на небольшой салон хорошей гостиницы. Здесь стояли уютные кожаные кресла, столик красного дерева с динамиком и бронзовой статуэткой, телефон, настольная лампа. На стенах, обитых мягкой штофной тканью, висело несколько акварелей. Часть комнаты справа и слева отделяли тяжелые портьеры.
Пододвинув кресло к портьере справа и усадив в него Никитина, полковник спросил:
— Какими знаниями вы располагаете?
— Я инженер-строитель.
— Стало быть, с электроникой вы знакомы лишь в общих чертах?
— К сожалению…
— Постараюсь быть популярнее, — сказал Мазур и потянул за шнур.
Занавес поднялся, образуя тяжелые декоративные складки.
Никитин увидел темный полированный стенд, казалось сделанный из оргстекла. Справа на тонком шнуре висела хромированная трубочка, похожая на автоматическую ручку.
— Перед вами, Федор Степанович, доска для записи. Мы уже давно отказались от грифельных досок. Это особое стекло, состоящее из микроскопических ячеек, наполненных люминофором, и «мелок». Полковник взял висящий на шнуре прибор — кварцевую ртутную лампу, вмонтированную в колбу из черного стекла. — Видите, я провожу этим «мелком», и на доске возникает светящаяся черта. Под воздействием ультрафиолетовых лучей этого «мелка» светятся люминофоры. Люминесцентная доска удобнее грифельной еще и потому, что по истечении пятнадцати минут наступает «разрядка» люминофоров и изображение исчезает. С точки зрения сохранения государственной тайны, такая доска представляет собой много преимуществ. Вам все понятно?
