С этого времени Зенон Курипа стал штатным агентом австрийской контрразведки.
…Об этом свидетельствовала папка, которую держал на коленях "майор Генрих Штафф". Она рассказывала о многочисленных преступлениях, которые хранились столько лет в глубокой тайне.
…Курипа оказался именно тем человеком, который был так нужен начальнику "особой службы" австро-венгерской армии капитану Максу Бинки.
Сначала Зенону давали мелкие провокаторские поручения, приказывали следить за теми, кем интересовалась контрразведка. Он бродил по кафе и ресторанам, прислушивался к разговорам, часто сам принимал в них участие, чтобы похаять "проклятую немчуру", рассказать новый неприличный анекдот про императора Вильгельма II. Когда собеседник ловился на крючок, Курипа знакомился с ним, втирался к нему в доверие, надеясь напасть на след таинственной организации и, раскрыв ее, прославиться. Как назло, "большая рыба" не попадала. Антивоенные настроения распространялись среди самых разных кругов населения, и для Курипы не составляло большого труда находить свои жертвы. Арестованных по доносам Курипы расстреливали, бросали в тюрьмы, но все это была мелочь, которая не приносила Курипе желанной популярности и авторитета среди коллег и начальства.
И все же он был на хорошем счету. Капитан Бинки, непосредственный руководитель Курипы, отмечал его беспощадность, решительность, неразборчивость в средствах. Вот почему он рекомендовал Курипу в школу диверсантов в Берлине.
Имя, прошлое, национальность – все исчезало для тех, кто попадал в небольшой трехэтажный дом на окраинной берлинской улице. Даже внешность будущих шпионов пытались сделать безликой, серой. "Вы должны выглядеть так, чтобы в день раз двадцать могли пройти мимо того самого человека и не привлечь к себе ее внимание", поучал своих питомцев один из инструкторов школы шпионажа Ганс Роттер.
Жили будущие шпионы в отдельных комнатах. Не только посещать друг друга, но даже разговаривать между собой им строго запрещалось. Дни проходили в изучении техники диверсии, шифров, фотографии, радио.
Из школы бывший Кленовский студент Зенон Курипа вышел "коммерсантом Петром Безюком – канадским гражданином украинского происхождения". Его переправили в нейтральную Швецию, а оттуда – в Канаду. Затем он поехал в Америку.
В Нью-йоркском порту Курипа стал клерком одной из торговых фирм, ему поручили следить за тем, какие пароходы и когда прибывают в порт и отплывают из него, чем их нагружают. Сведения, собранные им, проходили через много рук, но в конце концов попадали в немецкий военно-морской штаб, а оттуда – командирам подводных лодок.
Курипе везло. Американская контрразведка догадывалась о его существовании, но поймать его не могла.
За эти годы у Курипы выработались профессиональные навыки шпиона. Он был ловок, хладнокровен, быстро ориентировался в обстановке и всей душой презирал сыщиков.
Поражение кайзеровской Германии ошеломила Курипу, но ненадолго. В те времена о нем уже знал сам "таинственный полковник" Вальтер Николаи – руководитель немецкой разведки. Через доверенных людей Николаи приказал Курипе вернуться в Германию, жить на назначенную ему пенсию и ждать дальнейших распоряжений.
Дальнейшие распоряжения не замедлили поступить с приходом к власти Гитлера. Курипа побывал на Балканах, в Чехословакии, Франции, Турции. И везде, куда попадал сын лавочника из-под Кленова, он приносил с собой измену, преступления, смерть. Путь предателя повсюду помечался кровью. Кровью пассажиров, погибших в пущенных под откос поездах. Кровью рабочих, погибавших на военных заводах, взорванных диверсантами. Кровью летчиков, самолеты которых неожиданно разваливались в воздухе. Кровью прогрессивных деятелей, убитых из-за угла.
Когда Германия напала на Советский Союз, Курипа вернулся в город, давно переставший быть для него родным. Здесь он стал одним из главных тайных сотрудников гестапо.
…И вот теперь из-за нелепой гибели самолета, из-за того, что не удалось вовремя прикончить летчика, пришло время расплаты. Сведения, собранные в папке – точные и неумолимые, как обвинительный акт. Курипа снова и снова перечитывал их, а полный мужчина в штатском не отрываясь смотрел на него, спокойно посасывая сигару.
Постепенно Курипа начал успокаиваться и трезво обдумывать свое положение.
Для чего его вызывали? Что от него хотят? Если бы его собирались судить, то не начинали бы разговоры, а этот неизвестный упомянул о "беседе". Военный суд короткий – это Курипа знал хорошо. Нет, тут нечто другое. Надо только узнать – что. Узнать и не дать маху.
– Я прочитал, – коротко сказал Курипа, возвращая папку.
– Тогда начнем разговор. Я могу позволить вам послушать радио и посмотреть газеты. Вы убедитесь, что игра ваших хозяев проиграна. С ними не стоит больше связываться. А я вам предлагаю новый бизнес, более выгодный, чем тот, который вы имели до сих пор.
– Ну? – Курипа начал догадываться, в чем дело, и приободрился.
– Нам нужен человек для тяжелой работы.
– А если я откажусь?
Толстяк улыбнулся.
– Для этого вы слишком умны.
– Но все же?
– Я передам папку в военный суд. Вам знаком термин "военный преступник"?
– Не пугайте, я не из пугливых.
– Знаю.
Помолчали.
– Что нужно сделать?
– В одном из соборов Кленова, в котором, узнаете, когда договоримся окончательно, лежит документ. О содержании тоже узнаете позже. Надо его добыть и передать нам.
– И все?
– Все.
– Точно известно, где хранится документ?
– Не совсем, придется поискать.
– Я подумаю над вашим предложением.
– Согласен. Окончательный ответ послезавтра.
– Хорошо.
Толстяк добродушно улыбнулся, взял папку:
– Здесь еще будет дописано немало пикантных страниц, правда?
Курипа не ответил. Он не любил шуток, когда речь шла о серьезных делах.
IV. Пассажир с "Тускарора"
Теплоход "Тускарора" прибыл в советский порт Энск вечером. Морские пути только-только начали заново прокладываться после войны, торговых судов прибывало немного, и "Тускарору", хотя она была обычным грузовым теплоходом, встречали даже с некоторой торжественностью.
На высоком бетонном причале, который фашисты не успели уничтожить при отступлении из Энска, собрались свободные от работы моряки, грузчики и просто зеваки. К последним принадлежал и сотрудник уголовного розыска Воробьев. Он горячо любил море и частенько в свободное время бродил по берегу, считая это лучшим отдыхом для себя.
Удобно расположившись на теплой от солнца чугунной тумбе, к которой крепят причальные канаты, Воробьев курил и с интересом наблюдал, как "Тускарора" осторожно подтягивает к пирсу свое длинное тело. Черный, с белыми надстройками, желтым дымоходом и мачтами, теплоход был прекрасен.
Метрах в пятидесяти от причала на "Тускароре" остановили машину, теплоход начал нерешительно двигаться боком, потом бешено заработал винтом, взбивая мутную пену, и, наконец, прижавшись всем бортом к причальному брусу, жалобно скрипнув, совсем затих.
С берега раздались одобрительные возгласы: капитан мастерски исполнил сложный маневр в незнакомом порту. В ответ капитан снял белый форменный картуз, приветливо помахал им.
Как это часто бывало в то время, когда регулярные пассажирские рейсы еще не открылись, "Тускарора" привезла не только груз. Когда с теплохода спустили трап и таможенники "открыли берег", с борта парохода сошли на причал и направились к автомобилю с иностранным флагом на радиаторе шестеро мужчин, по одежде и поведению которых можно было определить, что это не члены экипажа "Тускарора".
С интересом человека, которому некуда спешить, с профессиональной бдительностью, что за долгие годы стала для него привычкой, Воробьев осмотрел каждого прибывшего, отметив про себя и ту едва уловимую неуверенность, с которой шли они, отвыкнув за время рейса от твердой земли, и размашистые жесты рыжего верзилы, возглавлявшего процессию, и едва приметный шрам на шее невысокого коренастого мужчины, шедшего за рыжим, и манеру выпячивать губу у третьего пассажира и многие другие, незаметные для обычного глаза мелочей, которые автоматически откладывались в его сознании.
Приезжие сели в машину. Она фыркнула и умчалась. Зеваки, собравшихся посмотреть на швартовки "Тускарора", начали расходиться.
Воробьев тоже пошел. Посидел на молу, задумчиво глядя в сероватую даль горизонта; перекинулся несколькими словами с седым дедом, что чинил рваный "паук" – огромный сачок для ловли рыбы; покормил чаек специально припасенной корочкой хлеба. Он пробыл на берегу не менее двух часов и вернулся домой очень довольный отдыхом, забыв об иностранцах, приехавших на "Тускароре".
А иностранцы тем временем отдыхали. Номеров в отеле не хватало, и путешественникам предложили разместиться по двое. Пятеро без возражений согласились, но шестой решительно запротестовал:
