— Большой весельчак.
— А по-моему, в этом есть смысл, — возразил Скелтон. — Я как раз собирался сказать, и сказал бы, если бы наша умница не перебила меня, что такое же ощущение возникло у меня после чтения Пруста.
— Ну и ну!
— Европа, — гнул свое Скелтон, — подобна старику, очень грязному, раздражительному старикашке. Если ему на ладонь сядет муха, он впадает в ярость. Но на самом деле не муха его беспокоит, его терзает собственное состояние. Он утрачивает силы. Отмирают клетка за клеткой, и с распадом каждой он становится все более раздражителен, а вину за это возлагает на мух. Но уже при смерти он вспыхнет в последний раз и начнет крушить все вокруг себя.
— А Пруст-то, прости Господи, здесь при чем?
— А этот малый сварганил несколько красивых альбомов для наклеивания вырезок и подарил их старику еще до того, как тому стало совсем худо.
— Бог ты мой!
— Не кипятись, дура.
— С тобой успокоишься. Я, конечно, не хуже других могу тут целый спектакль разыграть, но что, — голос Мэри стал серьезным, — если я скажу, что, слушая твои разглагольствования о Прусте, я испытываю такие же ощущения, как когда читаю цветные приложения к воскресным газетам? Тогда ты поймешь…
— Ну что за бред!
— Противный мальчишка!
Уоррен драматически вскинул руку:
— Мистер Водоши, я обращаюсь к вам!
— Не стоит. Он тоже считает, что ты чокнулся. — Мэри вдруг понизила голос до шепота: — Тихо! Вон еще один полоумный идет.
К нам прямиком направлялся то ли покинувший фрау Фогель, то ли покинутый ею Дюкло.
— Мне есть что сказать ему, — мрачно буркнул Скелтон.
— Ну что ж, дети мои, — торжественно провозгласил месье Дюкло, — дождь кончился.
— Если это говорит он, то тут точно какая-то лажа. — Скелтон повысил голос: — Скажите, месье, qu'est се que vous voulez dire en disant que ce monsieur ci soit journaliste?[41]
— S'il vous plaît?[42]
— Черт, и почему он не говорит по-английски?
— Англиски, англиски! — Месье Дюкло улыбнулся, как человек, развлекающий ребенка. Затем, призывая на помощь вдохновение, уставился в потолок. Лицо его просветлело. Он щелкнул пальцами и медленно, старательно проговаривая слова, выдал: — Шааарм! Так!
Скелтоны дружно застонали.
Довольный произведенным впечатлением Дюкло повернулся ко мне.
— Замечательный язык, английский. — Он погладил бороду. — Мне очень нравятся американские фильмы. Такие захватывающие, такие душевные. Эти юные американцы очень похожи на героев американских фильмов. Уж не актеры ли?
— Нет, они не актеры. Во всяком случае, — холодно добавил я, — не в большей степени, чем я — известный журналист-международник.
— Прошу прощения?
— Кто-то сказал этим американцам, что я журналист. Им кажется, что это были вы.
— Я? Это невозможно. Зачем бы я стал это говорить?
— Да уж не знаю. Впрочем, я рад, что это не вы. — Я многозначительно посмотрел на него. — Потому что, когда я разыщу сплетника, ему придется несладко.
— Очень хорошо вас понимаю, — с готовностью кивнул Дюкло. — Я сам избил одного типа за меньшее.
— Правда?
Дюкло устроился поудобнее и одарил нас сияющей улыбкой.
— Что он говорит? — осведомилась девушка.
— Оказывается, не он сказал вам, будто я журналист.
— В таком случае он либо сумасшедший, либо лжец.
— Явно сумасшедший.
Месье Дюкло внимательно прислушивался к нам.
— Славная пара, эти американцы.
— Да, очень славная.
— То же самое я сказал и фрау Фогель. Очень умная женщина. Герр Фогель — директор швейцарской государственной энергосистемы. Весьма важный человек. Конечно, я о нем и раньше много слышал. Его бернская резиденция — одно из красивейших зданий в городе.
— А я думал, он живет в Констанце.
— Да, в Констанце у него тоже большая вилла. — Дюкло настороженно поправил очки. — Очень красивая. Он пригласил меня в гости.
— Рад за вас.
— Спасибо. Естественно, я надеюсь, что нам и о делах удастся поговорить.
— Не сомневаюсь.
— И весьма возможно, мы окажемся полезными друг другу. Кооперация, понимаете? В бизнесе это очень важно. Именно это я и пытаюсь втолковать своим рабочим. Если они кооперируются со мной, я буду кооперироваться с ними. Но начать кооперирование должны они. Кооперация не может быть односторонней.
— Разумеется.
— О чем это он, ради всего святого? — спросил Скелтон. — Он раз десять повторил слово «кооперация».
— Говорит, что кооперация очень важна.
— А что, он…
— Вам известно, — прервал нас месье Дюкло, — что майор и мадам Клэндон-Хартли завтра уезжают?
— Да.
— Судя по всему, кто-то одолжил им деньги. Странно, правда? Я лично ни за что не стал бы давать ему в долг. Он просил у меня десять тысяч франков. Мелочь. Без них я не обеднею. Но это вопрос принципа. Я бизнесмен.
— Десять? Мне казалось, что речь идет о двух тысячах франков. Во всяком случае, раньше вы называли мне эту сумму.
— Его аппетиты растут, — небрежно бросил месье Дюкло. — Есть, вы уж мне поверьте, в этом типе нечто криминальное.
— Да? А мне не показалось.
— У бизнесмена должен быть нюх на криминал. К счастью, преступники-англичане довольно бесхитростны.
— Правда?
— Да, это широко известный факт. Преступник-француз — змея, американец — волк, англичанин — крыса. Змеи, волки и крысы. Крыса — очень простое животное. Она нападает, только если загнать ее в угол. Во всех остальных случаях просто огрызается.
— И вы всерьез считаете, что майор Клэндон-Хартли — преступник?
Медленно, значительно месье Дюкло снял очки и похлопал меня оправой по руке.
— Присмотритесь к нему получше, — сказал он, — и вы увидите крысу. Более того, — победоносно добавил месье Дюкло, — он сам мне в этом признался.
Фантастика.
Скелтоны, устав от попыток разобрать что-нибудь в стремительной французской речи месье Дюкло, отыскали экземпляр «Иллюстрацион» и, громко хихикая, принялись пририсовывать усы изображенным в нем персонажам. Я попытался поймать взгляд девушки, но безуспешно. Пришлось остаться с месье Дюкло один на один. Он придвинул стул поближе ко мне и заговорил с энтузиазмом:
— Конечно, это между нами. Майор-англичанин предпочел бы не раскрывать своего истинного лица.
— Какое такое истинное лицо?
— Так вы что, ничего не знаете?
— Нет.
— Ах вот как. — Он погладил бороду. — В таком случае я, пожалуй, умолкаю. Он положился на мою скромность. — Дюкло встал, бросил на меня многозначительный взгляд и удалился.
Краем глаза я заметил, что в холл входят Кохе с Шимлером. Месье Дюкло поспешил перехватить их. Я услышал, как он сообщает, что дождь прошел, Кохе вежливо выслушал сообщение, но Шимлер, не останавливаясь, обогнул их и направился ко мне. Вид у него был совсем болезненный.
— Я слышал, завтра вы отбываете, Водоши.
— Да, а больше вы ничего не слышали?
— Нет. — Он покачал головой. — Полагаю, хорошо бы прояснить кое-какие вещи. Кохе кажется, что в пансионате что-то происходит за его спиной. Его это сильно беспокоит. А вы вроде можете кое-что раскрыть.
— Боюсь, ничем не могу быть полезен. Если Кохе хочет обратиться в полицию…
— Ну вот, так я и думал! Стало быть, вы из полиции.
— Из полиции, но не полицейский. И еще одно, герр Хайнбергер: не советую вам говорить со мной слишком долго. Утром видели, как я выхожу из вашего номера. И некий господин учинил мне допрос по этому поводу.
— И вы ответили на вопросы? — Он выдавил из себя улыбку, более похожую на страшную гримасу, и посмотрел мне прямо в глаза.
— Я предложил максимально правдоподобное объяснение.
— Что ж, приятно услышать, — мягко сказал он и, кивнув мне и Скелтонам, вернулся к Кохе.
— Вот, стало быть, каков он, пророк застоя, — проговорила Мэри Скелтон. — Нельзя сказать, чтобы он выглядел слишком жизнерадостно, верно?
Не знаю почему, но это замечание меня задело.
— Надеюсь, когда-нибудь, — горячо возразил я, — я смогу вам кое-что рассказать об этом человеке.
— Чую запах тайны. Может, расскажете прямо сейчас, мистер Водоши?
— Боюсь, не получится.
— Плохи ваши дела, — заметил ее брат, — теперь покоя не ждите. Мэри, смотри! Лупоглазый со своей девчонкой освободили стол. Может, сгоняем партийку? Вы как, мистер Водоши?
— Да нет уж, сами играйте.
Они встали и направились к бильярдному столу. Я остался наедине со своими мыслями.
Сегодня, говорил я себе, скорее всего последний мой вечер на свободе. Надо запомнить этих людей. Надо сохранить в памяти эту картину: Фогели и чета Клэндон-Хартли разговаривают друг с другом, а Дюкло слушает и, поглаживая бороду, ждет момент, когда можно вклиниться в беседу; Кохе говорит что-то Ру и Одетт Мартен; Шимлер сидит один, рассеянно перелистывая страницы какой-то газеты; Скелтоны склонились над бильярдным столом. И вместе со всем этим — теплая, душистая ночь, капель на террасе, легкий плеск волны о прибрежные камни, звезды и луна, струящие свет сквозь ветви деревьев. От всего веет миром и покоем. Но мира нет. Снаружи, в саду, полчища насекомых пробираются по мокрым веткам и стеблям в поисках пищи — всегда настороже, готовые схватить добычу или стать ею. Во тьме разыгрываются разнообразные драмы. Ни минуты затишья, ни минуты покоя. В ночи кипит жизнь, в любой момент готовая обернуться трагедией. А в помещении тем временем…
