O MAR!
И я начала метаться по городу. Но поскольку город совсем маленький, а «роуял энфилд» — большой и сильный, то, боюсь, нечто черное и ревущее, мелькающее мимо лавок, в очередной раз стало там предметом общего обсуждения.
Сначала я пронеслась через мост и мимо Букит Нанас почти домой, к Стоунеру, но вместо этого выехала на Ампанг, миновала величественный дом Бока, еще пару не менее грандиозных китайских дворцов и затормозила у «Грейт истерна». Названия отелей все одинаковы, но уже внутри становится абсолютно ясно, что это за заведение. Здесь китайское — все, от мебели до запаха. Что неудивительно — такое уж место Ампанг-роуд. Хотя дальний конец ее упирается в ипподром, и тут уже китайский мир встречается с британским.
— Господин управляющий, — сказала я толстолицему китайцу, встретившему меня поклонами. — Инспектор Робинс шлет вам привет. Это тот самый полицейский, который…
— Ну, конечно, я знаю господина Робинса, — заверил меня управляющий.
— Если надо, спросите его, знает ли он Амалию де Соза — то есть меня, — сделала следующий ход я. — У меня здесь инвестиции в беспроводное сообщество, но дело не в этом. А в том, что я ехала мимо, а он ранее попросил меня кое о чем. Телеграмма, господин управляющий. Робинс не может найти телеграмму, которую прислали тому китайцу из Китая, который исчез, помните? Он получил ее, видимо, сразу же после приезда. И вот Робинсу непонятно… да вы вообще отдавали ее инспектору? Кстати, я бы позвонила от вас, узнала, на месте ли он сейчас.
— Беспроводное сообщество? Мадам Магда? — с восторгом отозвался управляющий. — Вы знакомы с мадам Магдой?
Я мрачно замолчала, и он тоже чуть поник:
— А телеграмму я инспектору Робинсу вообще не отдавал. Потому что тот исчезнувший господин ее, кажется, сжег в пепельнице, там был какой-то пепел. Телеграмма ждала его, когда он приехал, я ее поэтому помню — она была из-за границы.
— Из-за границы?
— Из Китая, кажется.
— А на каком языке?
Вот здесь управляющий напрягся, потом пожал плечами:
— Английскими буквами, но я не читал… Конфиденциальность..
Угу, на французском, конечно, поняла я, рассыпаясь в благодарностях и одновременно звоня Робинсу. Он был на месте и согласился встретиться в очередной раз.
Итак, все подтверждается. Она и правда предупредила его.
Впрочем, а как оно еще могло быть? Картина понятная. Приехал — получил предупреждение от той, которая таким образом «подарила ему жизнь» — принял меры предосторожности — мгновенно исчез, как только ему сообщили, что его спрашивает «господин из Китая». Это все — не загадка. У меня есть загадки посерьезнее этой. Например, переписка на страницах сингапурской газеты. Дело не в том, кто умеет, а кто не умеет писать стихи. Вопрос в том, как их передать. Телеграф из Нанкина? На китайском? А как эта штука работает, с их иероглифами? Есть ли в Китае телеграф на китайском? Понятия не имею. А если авиационной почтой? А откуда на столе некоей дамы из Нанкина, кодовое обозначение «Феникс», газета из Сингапура? Хотя — вот это еще можно себе представить. Но скорость, с которой такая переписка ведется — на немалом расстоянии — вызывает подозрения.
«Роуял энфилд» понесся обратно через мост — и налево, в полицейское депо на Блафф-роуд.
— Господин Робинс, — сказала я, глядя на висящий на стене портрет его превосходительства, в орденах, с длинным острым подбородком, подпертым беспощадно жестким, расшитым листьями воротником. — Я хотела пригласить вас куда-нибудь в город, на ланч, потому что… Скажем, просто съесть хороший наси лемак — кто, кроме вас, знает, где это здесь умеют делать?
Робинс, избегая моего взгляда, начал отказываться. Понятно, почему: время после ланча у него теперь бывает занято кое-чем важным. Не каждый день, конечно. Допустим, по вторникам и четвергам — мужчины, как я слышала, планируют свою жизнь именно так. И некоторые женщины тоже.
— Ну, понятно, что у вас много дел, и даже неприятностей, — продолжила я. — И если я скажу, что, возможно, решу скоро некоторую часть последних — вы очень удивитесь?
Он помотал головой, и я поняла, что этому человеку сейчас действительно плохо, и только я знала, почему. Да, да, я уже знала… очень многое… или просто догадывалась…
Мое сообщение насчет сожженной телеграммы Робинса никак не заинтересовало — похоже, что дело исчезнувшего поэта его интересовало сейчас в минимальной степени. Вот и отлично.
Мне надо было уходить. Я поблагодарила его за констебля у дверей Тони и Магды, и уже в последний момент — по наитию, и только — задала вопрос, снова взглянув на острый профиль сэра Сесила:
— Господин инспектор, любопытства ради: вы ведь встречались, как я знаю, с его превосходительством, и неоднократно. В последний раз — накануне моего приезда сюда. А нельзя ли узнать, что вы обсуждали? Ведь мы все знаем, что колонии предстоят большие перемены. Это как минимум интересно.
Робинс страдальчески поднял свои черные брови, потом погладил ниточку усов над верхней губой.
— Я огорчу вас снова, госпожа де Соза. Мы не говорили о его великих планах. Понятно, что из этого лоскутного одеяла — ФМС, НМС, Стрейтс Сеттлментс — надо делать что-то единое и управляемое, одну Малайю. И он это делает, а все прочие протестуют. Но мы с ним говорили в последний раз о чем-то куда более прозаичном. О палках, представьте себе. Вы ведь знаете, что такое палка-кандар?
— О, да, — сказала я. — Я местная леди. Еще бы не знать.
Констебли, опора всей и всяческой власти, редко ходят здесь с оружием — этого не нужно. Зато темная, отполированная шершавыми руками палка в полтора с лишним ярда длиной и в три дюйма толщиной — другое дело. Это, собственно, такой же символ власти, как и портрет его превосходительства над креслом инспектора. Ей можно убить, ей можно врезать злоумышленнику по голове, и, в общем, никакого другого оружия полиции здесь не нужно.
— Так вот — и надеюсь, что вы не будете повторять все очевидные в таком случае шуточки — у полиции штата Селангор истерлись или потрескались эти самые палки. Да, да, спасибо, что ничего не говорите. А дерево кандар, как вы знаете, здесь не растет, оно из Индии. И я уже полгода не могу заставить свое селангорское начальство вытрясти из Генри Онраета деньги на новую партию палок-кандар из соседней колонии. Вы знаете, какая сейчас ситуация, плантации закрываются, цены на олово и каучук скоро упадут еще ниже, если это вообще возможно, и бюджет плачет. Но ведь как раз в такой ситуации, когда толпы бывших рабочих с шахт и плантаций начали уже воровать овощи с чужих огородов, палки нужнее всего! Потеряв терпение, я напрямую сказал об этом…
Робинс дернул головой в сторону портрета над креслом.
— И вы бы видели выражение этого умного лица! Он, с его талантами в китайской литературе и поэзии, с его потрясающими планами — для которых тоже нет денег — минуты две пытался сообразить, о чем я вообще. Потом пообещал спросить — спросить! — Генри Онраета. Круг замкнулся.
Нет, это, конечно, не тот ответ, которого я ждала. Но…
Кивая в такт своим мыслям, я снова оседлала зверя и начала думать о наси лемак. Поскольку время ланча действительно пришло.
Есть такой народ, о котором, живя в Малайе — и, особенно, как я, в Джорджтауне — часто забываешь. Как ни странно, это матайцы, дети этой земли. Которые выращивают на ней отличный рис, то есть «наси». А наси лемак — это рис, сваренный в кокосовом молоке. Подается в банановых листьях. А в серединочке белого, дымящегося риса, если этот темно-зеленый лист аккуратно развернуть, должно быть вареное яйцо, чуть-чуть маленьких жареных рыбок, креветок или мяса, чуть-чуть карри и самбала. Просто еда, крестьянская малайская еда, но если ее сделать правильно… и проголодаться к моменту, когда солнце бьет прямо сверху по полям шляпки… И съесть этот рис, купленный у уличного торговца с его коромыслом — съесть пальцами, стоя посреди улицы… И еще если попросить, чтобы малаец большим, как топор, ножом с хрустом срезал верхушку кокосовому ореху (прозрачный сок щедро брызжет из-под лезвия), воткнул туда темной рукой кок-тейльную соломинку…
Я въехала на Бату-роуд, уперлась в множество тележек, с которых разгружали ткани, тихо зашипела от голодного нетерпения, начала оглядываться.
И перед носом ползущего мне наперерез ободранного «хадсона» свернула вправо, где была не Бату-роуд, а Бату-лейн. В другой мир, кончавшийся очень странным и даже страшноватеньким, но всеми любимым зданием мохаммеданского храма, куда по большей части ходят индийцы этой веры. Въехала в маленькую, яростно шумящую и пахнущую жасмином Индию.
«Зачем я еду сюда? Может, все-таки — наси лемак?» — мелькнула у меня мысль. «Неужели я опять буду это есть?»
Еще как буду, ответила я себе. Вот именно это и съем, прямо сейчас. Да, вредно. Да, я буду когда-нибудь безобразно толстой. Но…
