— А тот человек так и не выходит на связь? — наугад спросила я.
— К сожалению, нет. А когда теряется такая знаменитость, то это плохо Влияет на моральный дух наших рядов… стоп, госпожа де Соза, это что — четвертый вопрос? Плохой крикет. Надо поразмыслить о влиянии сладкого на скорость мышления.
— Ну, тогда я его не задавала, — сказала я, чуть не опрокинув чашку.
Что значит — знаменитость? Как это так — знаменитость? Дай Фэй, может быть, и знаменитость — но какое он имеет отношение к моральному духу — кого? Чьих рядов? Спецподразделения британской колониальной полиции?
Я оставила Эмерсона с тарталетками наедине и пошла вверх по лестнице. У меня начала кружиться голова, и жара была ни при чем.
Что все это значит? Зачем Эмерсону вообще нужно, чтобы Дай Фэй выходил на какую-то связь? Я бы подумала, что мой поэт вообще никому, кроме китайского убийцы, уже не интересен, да вдобавок Эмерсон только что это подтвердил — «его дела несколько потеряли актуальность». Простая логика: за Дай Фэя сделал работу Тони, опознав Нгуена. Неважно, что тот сбежал — это уже второй вопрос, приметы его теперь известны, и, в общем… А раз так, пусть длинный китаец обойдет хоть все китайские кварталы.
Но тогда каким образом исчезнувший Дай Фэй может быть сегодня моральной проблемой для англичан?
Неужели, неужели…
Я сейчас лишу вас дневного сна, молча пообещала я Тони и Магде.
Но они уже шли мне навстречу по коридору — они шли! То есть шел и Тони, мелкими шагами, опираясь на трость.
А дальше он начал медленно спускаться по лестнице со мной под руку.
— Завтра он обойдется уже без повязки, — сообщила мне Магда. — А давай засадим его для конспирации обратно в инвалидное кресло. А то он что-то очень оживился.
Эмерсон радостно замахал из бара «американским собратьям», но я потащила обоих мимо него в соседнюю залу, там, где по вечерам играл бэнд.
— Тони, — шептала я по дороге. — Решите одну загадку. Вы не говорили случайно как с Таунсендом, так и с Эмерсоном насчет некоей исчезнувшей знаменитости, без которой все пошло не так?
Что про этого человека вам говорили, дословно? Вспомните, Тони!
— Да что там вспоминать, дорогая мадам де Соза, — зашипел он, оглядываясь. — Знаменитость и живая легенда. Он действительно должен был здесь появиться, но сгинул. Его зовут «капитан Энди».
— Тони, он что — не китаец? Это не наш китаец? Здесь пропало два агента, а не один? Два агента — и оба пропали в одном городе?
— Такой здесь климат. Или тигры. Нет, это никакой не китаец, он англичанин. Действительно легенда. Никто его не видел, работает всегда один. Его еще зовут — шпион из Калькутты.
Я подняла пальцы (вместе с рукой Тони) к горящим ушам. А потом мне стало холодно.
— Чего про него только не рассказывают, — продолжал Тони, ничего не замечая. — Блестяще знает малайский, говорит с султанами, начал здесь карьеру много лет назад, потом был переведен в Индию… Провел только что какую-то потрясающую операцию в Кабуле…
Как — знает малайский? Как — много лет назад? Значит, это не он! Да нет же, нет — сколько их там, в Калькутте, которые стоили бы такого восторга британских собратьев? Это просто легенды, которые вьются вокруг твоего славного имени.
Нет, Элистер, ты у меня не исчезнешь, молча говорила я себе. Если это ты. Что за странные все-таки легенды — откуда взялся малайский язык, почему тебе добавили возраста? Неважно. Что со мной — я в пустоте. Вокруг меня тени людей, которых нет, они исчезают среди колонн и лиан этого города. Они пропали вместе? Или отдельно? Bee надо ускорить, всех рассердить, расшевелить, заставить делать ошибки, говорила мне моя голова.
— Мой дорогой, как тебя любят эти секретные британцы, — шептала тем временем Магда на ухо Тони, не замечая, что со мной творится. — Как это они тебе рассказали такую страшную тайну?
— Элементарно, дорогой молочный жирафик. Я сдал за это Эмерсону всю американскую резидентуру в Пенанге.
— Что? — начала я поворачиваться к нему.
— Мадам Амалия, вся резидентура — это старина Хомер, который уже полгода не получал своего секретного жалованья от наших с Магдой любимых Штатов. Он будет только рад. Наше отечество сейчас вообще очень мало интересуется чем бы то ни было за своими пределами, у отечества и армии-то нет, дивизии две, только вот остались какие-то линкоры в Перл-Харборе… Да и вообще про Хомера британцы в Джорджтауне знают все, этот Эмерсон всего лишь сможет теперь сравняться с ними в информированности…
Я с ужасом подумала, что загадочному Оливеру из Сингапура, тому, которому звонят в крайнем случае, придется еще долго разгребать за мной остатки всей этой истории. А впрочем, черт с ним.
— Хорошо-хорошо-хорошо, — сказала я (моя голова совершенно самостоятельно вспомнила, о чем я еще хотела поинтересоваться у Тони). — Следующий вопрос. Скажите, полковник — и сядьте вот сюда — если человек талантлив, то талантлив во всем?
Тони — и Магда — кажется, начали понимать, что со мной творится что-то не то.
— Как бы вам сказать, — задумался Тони, медленно усаживаясь и с подозрением поглядывая на меня. — Вообще-то мысль в целом верная. Вот, например, есть такой генерал по кличке «Собачье мясо» — Чжан Цзунчан, правивший Шаньдунским полуостровом, пока туда не пришел Чан Кайши и не навел порядок. Так вот, этот слоноподобный полководец мог пить литрами, без особого эффекта. Его солдаты были известны как любители «открывать дыни» — раскалывать головы одним ударом. Своим наложницам он присвоил номера, так как имена их запомнить не мог, особенно двух француженок. А вот другой такой же властитель целой провинции, генерал У Пэйфу — он писал стихи, имел кличку «генерал-философ», сравнивал себя с Джорджем Вашингтоном, и вывесил над столом его портрет. Любил хорошее бренди, и помногу. Националист, считал для себя недопустимым заходить на территорию иностранных концессий — даже к зубному, от зуба и умер. Еще есть «христианский генерал» Фэн Юйсян, который закрыл у себя в феодальной вотчине все бордели, он уважал, наоборот, Глэдстоуна и Бисмарка. И он послал У Пэйфу, когда тот еще был жив, в подарок и в знак упрека бутылку воды. Солдат он подвергал крещению из шлангов, строем. Как видите — все отличались весьма разнообразными талантами.
— К черту всех ваших с Амалией китайцев, — сказала Магда, всматриваясь в мое лицо. — Давайте о прекрасном.
— Хорошая идея, мой милый мангустеныш. И, поскольку мы тут упомянули неких француженок, то я утром лежал и думал — какой же прекрасный у лягушей язык, как нежно на нем звучит это слово, обозначающее женское белье. Лан-же-ри. Нет, даже так: ланж-ри.
— Омлет, — сказала я. — Ом-ме-лет-тт.
— Так, моя дорогая, ты заговорила о еде. Какой хороший признак. Что с тобой — тебе принести что-то поесть или лучше выпить?
— Нет, нет… Только не это. Ля-ля-ля… Дзынь, дзынь. «Каждая маленькая птичка дает отдохнуть перышкам в гнездышке на закате»…
— Ну, наконец-то. Я просто боялась за тебя, когда ты все эти месяцы ходила и пела вот эту жуткую песню про морскую еду.
— Какую, к черту, морскую еду? О, шаг, о таг — это про море, Магда! Это называется Traz d'Horizonte — о, море, принеси мне новости о моем возлюбленном, он уехал туда, где небо сходится с твоей водой, и оставил меня на берегу с… с шарфиком в руке. Ах, как грустно. Как они это делают, в Лиссабоне — когда гитара и мандолина рыдают вместе!
Я всхлипнула, но мгновенно застучала пальцами по столу в пустом зале:
— А сейчас — другая песня. «Каждый розовый бутончик — спи-и-ит!! Когда тени — по-о-олзут!!!»
— Так, — сказала Магда. — Мальчик нашелся. Ну, наконец-то.
— Может быть, нашелся, а может быть, и нет. Нет, я просто пою песенку. Потому что завтра я поеду кататься на поезде. В Сингапур, где устраивают свадьбы духов. Где распродажи платьев уже — даром, за доллар. Каждая маленькая птичка, ля-ля-ля…
И только выйдя из «Колизеума», я поняла, что страшно устала. А ведь еще надо заехать к Данкеру и запугать его чем-нибудь. Это так отлично на него действует.
Дебби, узнала я от Данкера, сегодня отпросилась, у нее очень важные дела. Будучи в сущности доброй и снисходительной тварью, я взяла у Данкера пачку рейтеровских листков и села в раскаленную душегубку читать новости о сумасшедшем кровавом мире, где нет и не может быть большой войны, но где людей и без войны убивают сотнями.
Главнокомандующий Чан Кайши едет в Цзянси руководить операцией по подавлению коммунистов. Это уже третья кампания в этой провинции, две первых кончились для Гоминьдана катастрофой. Чан Кайши заявляет — победа или смерть. Вместе с немецкими советниками он прибыл в свой штаб в Наньчане, у озера, этот городок уже превратился чуть ли не во вторую столицу Китая. Там же пройдет съезд партии Гоминьдан, там же будет представлена публике книга главнокомандующего — «Размышления в поисках души».
