В Сантьяго Марина неспешно одевалась, не обращая внимания на сидевшего в углу Ронкаля.
— Я возвращаюсь в отель, — сказала она этой мрачной статуе, вызывавшей у нее отвращение своим хладнокровием, — у меня приказ Чернова.
Ронкаль молча сидел в углу.
— Я все выясню и вернусь, — нервно сказала она, застегивая блузку.
Он по-прежнему ничего не говорил.
Она натянула свою куртку и, надев берет, вышла из комнаты, хлопнув дверью. Этот убийца даже не шевельнулся.
В отель она приехала через двадцать минут. Вошла в ресторан и сразу увидела Дорваля. Тот сидел в самом углу, мрачно уставившись в тарелку. Она подошла к нему. Он поднял глаза, и она вдруг поняла, что он все знает. И ничего не сказала. Только смотрела ему в глаза. Видимо, в них что-то отразилось. Он поднялся и, взяв ее за руку, коротко сказал:
— Идем.
Она поднялась к нему в номер, и, вопреки обыкновению, он не стал ее торопливо целовать, срывая одежду. Просто посадил на стул и сел рядом, достал сигареты. Они долго молчали. И он долго курил. Потом наконец спросил:
— Это ты послала туда убийцу?
Он не уточнил, куда и какого убийцу. Но она все поняла, и внутри у нее что-то дрогнуло. Дрогнуло и затрепетало.
— Я хотела тебе объяснить, — вдруг против воли вырвалось у нее.
Он покачал головой.
— Не нужно. Это была ты?
Она молчала. Ее била крупная дрожь.
— Зачем ты это сделала? — спросил он.
Внутри что-то будто треснуло и начало рассыпаться.
— Ты не хочешь разговаривать?
— Ты все знал? — наконец спросила она.
— Мы догадались. Нас предупреждали о том, что нашего подопечного попытаются убрать. Но я не думал, что это будешь ты. Мой напарник оказался прав. Он советовал не доверять тебе.
— Я знаю.
— Это был твой человек?
Она, помедлив, все-таки кивнула головой.
— Ты послала туда убийцу?
Еще один утвердительный кивок. Словно она действовала в состоянии транса. Внутри была гулкая пустота.
— Ты работаешь на советскую разведку?
Она заколебалась и наконец выдавила:
— Да.
— Я тебя убью, — просто сказал он.
— Хорошо.
— Я тебя ненавижу.
— Конечно.
— Из-за тебя погиб человек. Невиновный человек. Ты это хоть понимаешь? Или тебе все равно?
Она молчала.
Он докурил сигарету и с силой вдавил окурок в пепельницу. Раздался телефонный звонок. Он подошел к телефону и поднял трубку.
— Да, это я. Нет, не смогу. Поедете сами. Мы встретим вас, как договаривались, у президентского дворца.
Положив трубку, он посмотрел на Марину.
— Ваш план провалился. Шидловский уже в Сантьяго. Мы предполагали, что вы можете попытаться его убрать, и привезли его через Боготу. И встречали его совсем другие люди.
— Ты тоже убийца, — вдруг сказала она.
Он замер.
— Почему?
— Ты знал, что я работаю на другую разведку. И поэтому подставил вашего дипломата вместо Шидловского. Чтобы подтвердить свою версию. Ты вчера специально сказал мне, когда приезжает из Франции твой друг. Ты хотел, чтобы мы его убили.
Он достал вторую сигарету.
— Замолчи.
— Мы все сукины дети, — презрительно сказала она. — Ты знал обо всем с самого начала.
— Я не думал, что вы пойдете на такие меры.
— Ты знал! — закричала она.
— Не кричи, — поморщился он.
— Ты знал! — У нее началась истерика.
Здесь переплелось все. И ее неудача. И смерть французского дипломата. И его слова о встрече в аэропорту. Она не хотела признаваться самой себе, но по-женски ее более всего огорчало именно последнее обстоятельство. Получалось, что вчера в постели он играл с ней. О собственной безнравственной позиции она, конечно, не задумывалась. Женщина побеждала в ней разведчика. Она скулила от бешенства и злости. И тогда он подошел к ней и дал пощечину. Она замерла. Впервые в жизни ее били по лицу так расчетливо. Такого раньше никогда не было. Но она не заплакала. Просто замерла и молчала.
— Извини, — буркнул он.
Она смотрела на него, понимая, что навсегда теряет его. Теряет человека, который нравился ей абсолютно, который вдруг оказался тем идеалом, который встречается только в девичьих мечтах и почти не бывает в жизни женщины. Она смотрела на него и чувствовала, как теряет. Он, очевидно, испытывал подобное чувство. Как офицер контрразведки, он понимал выгоду от дальнейшего разговора с ней. Как мужчина, он этого не хотел. Это было унизительно и неприятно. Он наконец принял решение.
— Уходи, — сказал он, боясь, что передумает.
В голосе было презрение, и это обидело ее больше всего.
Она продолжала сидеть на стуле.
— Уходи, — на этот раз он просил.
И она это почувствовала.
Поднявшись, она посмотрела на него. Он сидел отвернувшись. Она шагнула к дверям, и в этот момент вошел напарник Дорваля. Увидев молодую женщину, он, не сдержавшись, ударил ее довольно сильно по лицу. Она упала на пол. Дорваль вскочил на ноги.
— Сука, — сказал Юэ.
Дорваль посмотрел на нее. Из разбитой губы текла кровь.
— Кажется, сегодня все решили испытывать на мне свою силу, — сказала она, вдруг обретая хладнокровие. Словно такой удар все поставил на свои места.
— Ее нужно сдать чилийцам, — сказал Юэ.
Дорваль молчал.
— Я сейчас позвоню в службу безопасности, — шагнул к телефону Юэ, поднимая трубку.
Дорваль шагнул следом, нажал на рычаг. Его напарник изумленно взглянул на него.
— В чем дело? Это из-за нее убили нашего дипломата.
— Не звони.
— Но почему? — закричал Юэ.
— Не нужно звонить, — твердо сказал Дорваль, — ты представляешь, что они с ней сделают?
— А что они сделали с Эженом? Ты будешь объясняться с его женой? — закричал Юэ. — Кончай валять дурака. Отойди, дай мне позвонить.
— Нет, — твердо сказал Дорваль.
— Так, — неприятным голосом произнес Юэ, — что будем делать?
Марина села на стул. Кажется, ей было уже все равно. Она даже не смотрела на Дорваля.
Тот взглянул на часы.
— Мы можем опоздать.
— А что делать с ней?
— Она будет ждать нас здесь, — твердо сказал Дорваль.
— Она будет ждать у окна, — окончательно вышел из себя его напарник, — сидеть и ждать, как влюбленная принцесса своего принца.
Дорваль достал из кармана наручники. Взглянул в глаза Марины. Она посмотрела на него. Может, в душе каждой женщины есть немного от мазохистки, когда причиняемая мужчиной боль доставляет ей удовольствие. Об этом Марина никогда не думала, и сейчас это впервые пришло ей в голову. Дорваль, подойдя к ней, надел наручники на правую руку. Другой конец он защелкнул на батарее.
— Когда мы вернемся, я тебя отпущу, — пообещал он, не глядя ей в глаза.
И первым вышел из номера. За ним поспешил его напарник.
Она осталась одна. Попыталась дотянуться до телефона, но ничего не получалось. Отсюда просто невозможно было это сделать. Да и не нужно. Она ведь не могла звонить в полицию Чили. Марина замерла в ожидании.
Потом попыталась дотянуться до стола. Может, там есть какой-нибудь предмет, которым можно открыть наручники. Нет, рукой дотянуться невозможно. Может, попробовать ногой. Тоже не получается. Она вытянула ногу. Достала до ножки стола. Задела, наконец, столик, и он упал на пол. Господи, должно получиться. Она закусила губу, вытягивая руку. Браслет наручников больно врезался в кисть руки.
И в тот момент она услышала, как открывается дверь. Она замерла. Объяснение с чилийской полицией не входило в ее планы. Или это Франсуа Юэ все-таки сумел позвонить раньше Дорваля? Дверь медленно открылась, и она увидела туфли входящего.
Это был Ронкаль. Кажется, никогда она ему так не радовалась. Он, ни слова не говоря, подошел к ней, достал какие-то ключи, и через мгновение она была свободна. Она вскочила на ноги.
— Вы должны уезжать, — напомнил он, — ваш самолет через четыре часа. И спрячьте свои волосы, чтобы на вас не обратили внимания.
— Я помню.
Она поднялась на ноги, растирая затекшие руки. И тогда он спросил:
— Вы не знаете, куда они поехали?
— Уже поздно, — прошептала она.
— Нет, — сказал он, чудовищно усмехаясь, — не поздно. Я заминировал их автомобиль.
Она молчала. А он терпеливо ждал. Нужно было сказать либо «знаю», либо «не знаю». И она молчала.
— Господи, — прошептала Марина, — почему у меня такой страшный выбор?
Она вспомнила глаза Дорваля перед уходом. Или он чувствовал, что за ней придет Ронкаль? Она должна была сказать несколько слов — и не могла их сказать. Она обязана была рассказать — и не хотела этого делать. Она понимала, что потеряла Дорваля навсегда, но теперь ей предстояло самой убить его, самой отдать приказ о его смерти. И она медлила. Она чувствовала, как в ней нарастает то внутреннее сопротивление, которое было сломано при нем и которое теперь восстанавливалось по кирпичику. Неужели она решится на это? Неужели она собственноручно отдаст приказ о смерти единственного мужчины, который ей так нравился? Впрочем, она его все равно потеряла. И теперь он будет ласкать и обнимать других. И теперь он будет любить других. И теперь она больше никогда его не увидит.
