— Можно, конечно, и так посмотреть на дело, — пожал плечами он. — Но позвольте задать вам всего один вопрос. Вы что же, предпочитаете предложить собственную версию?
— Я предпочитаю сказать правду.
— Но полиция…
— К черту полицию!
— Ну да, конечно. — Он с некоторой неловкостью откашлялся. — Боюсь, мне стоит передать вам некое послание от комиссара.
— Где оно?
— Послание устное. Он просил меня напомнить вам, что французские граждане должны быть готовы при любых обстоятельствах оказывать содействие полиции. И также просил передать, что намерен в ближайшее время связаться с федеральным агентством по делам иммигрантов.
— Надеюсь, — медленно проговорил я, — комиссара в свои невинные фантазии вы не посвятили?
Он покраснел.
— Так, упомянул между делом. Но…
— Все ясно. Вы это вместе придумали. Вы… — Я осекся. Меня вдруг охватило чувство полной беспомощности. Я устал, до смерти устал от всей этой кошмарной истории. Все тело болело, голова раскалывалась надвое. — Я иду спать, — твердо заявил я.
— А что прислуге сказать, месье?
— Прислуге?
— Да, насчет того, когда вас будить? Сейчас им сообщили, что формально вы здесь больше не проживаете, завтрак надо незаметно подать в номер и сделать так, чтобы, когда за вами приедет машина, которая отвезет вас на вокзал в Тулоне к парижскому поезду, никто ничего не заметил. Следует ли мне дать другие указания?
Я на минуту задумался. Итак, все расписано. Формально в «Резерве» я больше не живу. Дальше… а впрочем, какое это имеет значение? В глубине души я представлял, как иду завтра утром по террасе. Слышал удивленные возгласы, вопросы, и новые возгласы, и новые вопросы, и собственные ответы, и вранье, и опять вранье. Так проще. И Кохе, конечно, это понимает. И все же прав он, а не я. О Господи, до чего же я устал!
Он не сводил с меня глаз.
— Итак, месье?
— Ладно, будь по-вашему. Только пусть не приносят мне завтрак слишком рано.
— На этот счет можете не беспокоиться, — улыбнулся Кохе. — Спокойной ночи, месье.
— Спокойной ночи. Да, чуть не забыл! — Уже на пороге я повернулся и вынул из кармана переданный мне Бегином конверт. — Это мне дали в полиции. Тут пятьсот франков — оплата моего проживания за последние несколько дней. Это явно больше, чем нужно. Я бы просил передать разницу герру Хайнбергеру. Полагаю, эти деньги могут ему пригодиться. Согласны?
Он посмотрел на меня. На мгновение у меня возникло странное впечатление, будто передо мной актер, который только что одним движением смыл с лица грим, — актер, играющий роль управляющего гостиницей. Он медленно покачал головой.
— Это очень щедрый жест с вашей стороны, Водоши. — Он больше не называл меня «месье». — Эмиль говорил, что у вас с ним был разговор. Должен признаться, поначалу мне это не понравилось. Теперь вижу, что был не прав. Однако деньги ему больше не нужны.
— Но…
— Еще несколько часов назад он, наверное, был бы рад получить их. А так… Утром он уезжает в Германию. Все решилось в начале вечера: они уезжают из Тулона девятичасовым поездом.
— Они?
— Да, Фогели и он.
Я промолчал. Мне нечего было сказать. Я взял конверт со стола и положил его назад в карман. Кохе рассеянно плеснул себе в стакан немного вина, поднял его на свет, потом перевел взгляд на меня.
— Эмиль все время повторял, что эти двое слишком много смеются, — сказал он. — А вчера я узнал, что подозрения его были не напрасны. Фогели обмолвились, будто на их имя пришло письмо, якобы из Швейцарии. Но на нем был германский штемпель. Воспользовавшись их отсутствием в номере, я взглянул на него. В письме содержалось всего несколько строк. Там было сказано, что если им нужны деньги, пусть немедленно представят доказательства этого. И они представили. Эмиль оказался прав. Они все время хохочут, они смешные. И никому не приходит в голову, что они ведут двойную игру. Это она все придумала. — Кохе сделал глоток и со стуком поставил бокал на стол. — Много лет назад, в Берлине, я был на ее выступлении. Тогда ее звали Хульде Кремер; я узнал ее, только когда она села за пианино и заиграла. Я часто спрашивал себя, как сложилась ее жизнь. Теперь знаю. Она вышла за Фогеля. Чудно, правда? — Кохе протянул мне руку. — Спокойной ночи, Водоши.
— Спокойной. Надеюсь, — добавил я, — мы еще увидимся в «Резерве».
— Ну, «Резерв»-то всегда на месте, — кивнул он.
— Вы хотите сказать, что вас здесь не будет?
— Между нами, через месяц я уезжаю в Прагу.
— Нынче вечером решили?
— Именно так, — кивнул он.
Медленно поднимаясь к себе в номер, я услышал, как часы в читальне пробили два. Через пятнадцать минут я уже спал.
В полдень я допил оставшийся после завтрака кофе, затянул ремнями чемодан и в ожидании машины присел к окну.
День выдался на славу. Солнце струило на землю яркий свет, над подоконником воздух от зноя дрожал, но с моря дул, поднимая барашки, легкий бриз. Горели красные камни. В саду заливались цикады. Внизу, на пляже, в тени большого полосатого тента видны были две пары загорелых ног. На нижней террасе разглагольствовал перед вновь прибывшими — не успевшей даже переодеться с дороги пожилой парой — месье Дюкло. При этом он то и дело поглаживал бороду и поправлял пенсне. Слушатели были — все внимание.
Раздался стук в дверь. На пороге стоял официант.
— Машина ждет вас, месье. Пора ехать.
Я спустился вниз. Через некоторое время, уже глядя в окно поезда, я заметил мелькнувшую вдали крышу «Резерва». Удивительно, до чего маленьким выглядит пансионат в купах деревьев.
Мужчина в тени дверного проема поднял воротник пальто и осторожно переступил занемевшими ногами, оскальзываясь по мокрым камням.
Издалека донесся свисток поезда, отходящего от центрального вокзала, и мужчина пожалел, что не может уехать, уютно устроившись в купе первого класса по дороге в Палермо. Возможно, когда он выполнит работу, ему удастся провести выходные на солнце. Конечно, если Они ему позволят. Им никогда не приходило в голову, что человеку время от времени нужно возвращаться домой. В Милане нет ничего хорошего. Летом тут слишком сухо и пыльно, а зимой с равнин и рисовых полей наползают проклятые туманы, сырые и холодные, приносящие с собой дым от фабрик.
Туман начинал сгущаться. Через час уже и протянутой руки не разглядишь, а значит, Буонометти и Орлано будут действовать почти наугад. То есть предстоит еще один вечер на холоде. Никакого терпения не хватит. Если этого англичанина нужно убить, пусть его убьют просто и быстро. Темная полоса тротуара, нож под ребра, легкое вращение кисти, чтобы впустить воздух в рану, и дело сделано. Ни суеты, ни мороки и, главное, никакого шума…
Взгляд скользнул по темному фасаду офисного здания на противоположной стороне улицы, к единственному освещенному окну на пятом этаже. Мужчина обреченно пожал плечами и прислонился к стене. Час или два — какая разница? Разве Их волнует, что он того и гляди заработает пневмонию?
Звук шагов случайного прохожего на пустынной улице делового квартала заставил отпрянуть в тень. Он никак не отреагировал на проходящего мимо полицейского и усмехнулся про себя, когда человек в форме, похоже, специально отвел взгляд, стараясь не смотреть в его сторону. Одно из преимуществ работы на Них: нет нужды беспокоиться насчет полиции, ты в безопасности.
Одинокое окно погасло. Мужчина потянулся, разминая одеревеневшие мышцы, поправил шляпу и неспешно двинулся в сторону телефонной будки в конце улицы. Две минуты спустя его работа в этот вечер была закончена.
Дверь офисного здания открылась, и на улицу вышли двое. Один обернулся и закрыл за собой дверь. Второй не стал ждать — буркнул «Арриведерчи» и зашагал в направлении вокзала. Тот, который закрывал дверь, замер на пороге, провожая его взглядом.
Это был довольно крепкий мужчина среднего возраста с покатыми плечами и привычкой держать руки чуть впереди туловища, словно он все время пытался протиснуться через очень узкую щель. Поза характеризовала всю его жизнь; жесткий, но без чувства собственного достоинства, неуверенный в себе человек, который поддерживал самоуважение мечтами и этим удовлетворялся.
Он сунул руку в карман пиджака, закурил, потом снова застегнул пальто и пошел в противоположном направлении. На первом перекрестке в нерешительности остановился. Справа, чуть дальше по главной улице, сквозь туман проступали неоновые трубки вывески: «Кафе Фаральо». Колебания были недолгими. Мужчина повернул направо и зашагал к кафе.
Он выбрал столик рядом с одной из нагревательных печей и заказал кофе с молоком и ликер «Стрега». Спиртное он выпил залпом. Затем достал из кармана конверт, опустил руки ниже уровня стола и извлек из конверта толстую пачку банкнот достоинством в сто лир. Тщательно пересчитал — их было двадцать пять — и переложил в бумажник. Потом выпил кофе, расплатился с официантом и вышел.
