Они сидели у покрытого зеленой материей стола в канцелярии и чем-то напоминали братьев: оба молодые, оба одного роста, среднего, с волевыми лицами, уверенными движениями, только один — русоволосый, другой — по-южному чернявый.
Ерицян жаловался на старого пограничника Лукьянова… Всем был хорош солдат, а как до демобилизации остались считаные месяцы, с ним что-то приключилось, охладел к службе, на стрельбы ходит — точно повинность выполняет, не старается. У Ерицяна возникло сомнение, можно ли его по-прежнему посылать в наряды старшим. Щелков внимательно слушал: конечно, это страшно неприятно, придется с Лукьяновым основательно поговорить, но в общем-то болезнь известная — пришел паренек на границу в полной уверенности, что тут за каждым бугорком, за каждой кочкой по нарушителю притаилось, и дни и ночи ждал этой встречи с врагом, думал и передумал, как этих самых нарушителей брать будет, как его потом за такой подвиг начальство наградит и отпустит на десять суток домой на побывку, и как в родном селе его появление вызовет восторг и трепет у родных, знакомых. Поди, и девушка там есть у Лукьянова, Однако шли месяцы, потом годы, а предлога отличиться на охране границы так и не представилось. Того больше — даже посмотреть на нарушителя не довелось. Скажи такое в деревне, пожалуй, и не поверят, засмеют, ротозеем назовут. До демобилизации оставалось совсем немного, и уж надеяться отличиться не приходилось, вот и развинчивались у некоторых «все гайки». Явление это опасное — граница есть граница, всякое может случиться.
— Товарищ старший лейтенант, разрешите спросить, — обратился к Щелкову Ерицян.
— Слушаю.
— Вчера вечером наряды пошли по новым маршрутам… Что заставило вас изменить их? Может, я допустил какую-нибудь оплошность, пока вы были в отпуске?
Щелков посуровел.
— Изменилась обстановка, — пояснил он. — Вчера комендант участка сообщил всем начальникам застав, что с той стороны за нашей границей в последнее время ведется усиленное наблюдение.
Ерицян передернул плечами.
— На участке нашей заставы ничего подобного не отмечено. Вы в этом могли и сами убедиться, товарищ старший лейтенант.
— Это ровно ничего не значит, мы могли и не заметить, а возможно, просто до нас очередь не дошла, — сказал Щелков. — Рисковать нельзя. В случае если наблюдение за нами было, — надо спутать им карты. Вот почему я изменил маршруты нарядов. Понятно?
— Так точно, товарищ старший лейтенант, понятно.
— Не исключено, что иностранная разведка готовит переброску своего агента, — продолжал начальник заставы, — так что глядеть надо в оба. А как у нас с тылом? Не появились поблизости от границы новые люди?
— Да нет, в общем-то без перемен. Командированных нет, на кочевках чабаны все те же, мы их знаем по прошлым годам. Вот только к Исмаилу Газиеву племянник приехал.
— Что за племянник, ты проверил?
— Так точно, проверил. В отпуск прибыл с Крайнего Севера, к дяде, ну а поскольку дядя на кочевке, и он сюда… Разрешение колхоза имеется.
— А твое?
Ерицян с недоумением посмотрел на начальника.
— Я не видел оснований запрещать пребывание на кочевке племянника такого проверенного человека, как Исмаил Газиев, — сказал он.
— Да, да, конечно, — согласился Щелков. — Только присматривать за этим человеком следует.
— Присматриваем, — заверил Ерицян, улыбнувшись. — Только ничего подозрительного не заметили. Племянник старика Исмаила — его зовут Энвер — близко к границе не подходит, бродит возле кочевки, любит ходить гулять к озеру.
— В наш тыл… — у Щелкова поднялись брови. — Он что же, рыбной ловлей занимается, что ли?
— Да нет, просто так. Старик справку мне показывал, а в ней врачи пишут, что больному Энверу Газиеву необходим свежий горный воздух, — легкие у него слабые, к туберкулезу предрасположен человек. Вот он и дышит нашим горным воздухом.
— А что ж он к нам на заставу не пришел? — недоверчиво спросил Щелков.
— Я попытался выяснить это у старика. Говорит, сам не знает, возможно, боится, как бы чего не подумали, все-таки граница, а может, стесняется.
— Стесняется… — Щелков строго сдвинул брови. — Не постеснялся с Крайнего Севера аж на самую границу пожаловать!
Ерицян горячо сказал:
— Я запрашивал… с места работы ответили, что инженер-геолог Энвер Газиев действительно выехал в отпуск, а вот куда — не сообщили.
— А не рано ли вы, товарищ лейтенант, успокоились? Надо проверить более основательно. Утром поедете в район, свяжетесь с отделом государственной безопасности.
— Слушаюсь.
Офицеры разошлись. Утром Ерицяну никуда ехать не пришлось, отпала необходимость, но об этом потом.
В тот же день старший лейтенант Щелков случайно услышал разговор двух солдат-пограничников. Один из них был тот самый Лукьянов, о котором говорил лейтенант Ерицян, другой — новичок Косточкин. Щелков на минутку присел на кучу бревен, завезенных недавно для постройки нового помещения кухни. С другой стороны разместились не заметившие его Лукьянов и Косточкин, только что вернувшиеся из наряда с границы. Солдаты закуривали.
— Возьми, — послышался голос Косточкина.
— Что у тебя? А, «Беломор»! Нет, это нам не подойдет. Я уважаю махорочку.
— Ну, как знаешь…
После короткого молчания Лукьянов сказал:
— Я, брат, замечаю, задумчив ты шибко… Отчего бы это, а? — он хрипло рассмеялся. — Небось о крале своей думаешь, скучаешь, не отвык еще?
— Ага, скучаю, — простодушно признался Косточкин.
— Я же сразу обнаружил в тебе мужскую слабость, — Лукьянов наконец раскурил свою самокрутку, до старшего лейтенанта донесся едкий запах махорки. — Нас не проведешь, сами были молодыми. Так как ее величать-то?
— Надя, — не очень охотно буркнул Косточкин.
— Надежда, значит. Что ж, подходящее имя. Символ, так сказать. Только это смотря на что будешь надеяться.
— На счастье, — тихо сказал Косточкин.
— А ты знаешь, какое оно бывает — счастье-то? — насмешливо осведомился Лукьянов. — Дурак ты, брат, вот что я скажу тебе откровенно. Счастье свое ты в деревне оставил, и станет оно тебя дожидаться или в другие руки уплывет — неизвестно.
— Ну, это ты, Лукьянов, брось. Моя Надя…
— В том-то и дело — не твоя она, а своя собственная, — рассмеялся Лукьянов. — Красивая, поди?
— Очень.
— Ну и, значит, много не пройдет, чья-нибудь окажется, такой в девках ходить природой не дозволено, это уж точно. Промашку ты, брат, дал. Тебе надо было окрутить ее допрежь отъезда на заставу.
— Я и хотел жениться, да она такое условие поставила…
— Отслужишь, мол, и тогда… Годика через три-четыре? — ехидно перебил Лукьянов. — Знаем мы эти штучки!
Новичок упрямо произнес:
— Авось и раньше поженимся. Это уж теперь от меня зависит. По условию, выходит, не я ее, а она меня ждет.
— Брось голову морочить, — презрительно сказал Лукьянов. — Проморгал девку, вот и ищешь лазейку.
Косточкин пропустил насмешку мимо ушей.
— Скажи, Борис, — послышался его голос — если, к примеру, задержишь нарушителя, начальник на побывку домой отпустит?
— Обязательно, такой порядок на всех заставах.
— Ну вот, когда поеду по литеру на десять суток, тогда и женюсь, — облегченно вздохнул Косточкин.
— Суду все ясно! — Лукьянов расхохотался. — Значи-ца, так: поймаешь шпиона или там диверсанта, тогда и в загс?
— Точно, — подтвердил новичок.
Задыхаясь от смеха, Лукьянов сказал:
— Ну и простак же ты, Косточкин, как я погляжу. Обвела она тебя, брат, вокруг пальца. Хитра!
— Ты меня не обижай… — угрюмо попросил новичок. — И о ней такое зря болтаешь.
— А ты, брат, на меня не обижайся, — серьезно произнес Лукьянов. — Сначала-то я думал: умный ты. Выходит, ошибся, — он с сожалением прищелкнул языком. — Не женишься ты на своей Наде, факт.
— Ну, ну, высказывайся, — с досадой усмехнулся Косточкин. — Не напрасно, видать, тебя в стенгазете прорабатывают.
— Ну уж и рассердился, вот чудак! — с притворной кротостью проворчал Лукьянов. — В стенгазете все ефрейтор Горюнов… Невзлюбил он меня, ну и придирается, а нам с ним до демобилизации-то недели три осталось.
— За что же он тебя невзлюбил? — недоверчиво спросил Косточкин.
— А за самостоятельность. Я, брат, никому не позволю себе на ногу наступить. И учить меня нечего, я тут, на границе, пуд соли съел, каждый камешек знаю на десять километров кругом. Прослужишь с мое — тогда поймешь, что к чему. Ты спроси того же ефрейтора Горюнова, задержал он за три года службы хоть одного завалящего нарушителя? Нет, не задержал.
Косточкин с неожиданно возникшей в нем тревогой спросил:
— Это почему же так получается?
— Не идут шпионы через участок нашей заставы.
